– Мне что-то не хочется есть.
– Тебе всегда хочется есть, Матифу, значит хочется и сейчас, – возразил Пескад и тут же обеими руками раздвинул огромные челюсти своего товарища, который прекрасно обходился без зубов мудрости. – Это видно по твоим клыкам, они у тебя, как у доброго бульдога. Да, что там ни говори, есть тебе хочется, и заработай мы хотя бы только полфлорина, хоть четверть флорина – ты поешь!
– Ну, а ты, малыш?
– С меня хватит и зёрнышка проса! Мне незачем набираться силы, а ты, сынок, – другое дело! Послушай, как я рассуждаю. Чем больше ты ешь, тем больше жиреешь! Чем больше ты жиреешь, тем становишься чудней на вид.
– Чуднее… это верно.
– А я – наоборот. Чем меньше ем, тем больше худею, а чем больше худею – тем тоже становлюсь чуднее на вид. Так ведь?
– Так, – простодушно согласился Матифу. – Значит, Пескад, в моих же интересах как можно больше есть?
– Совершенно верно, толстый пёс! А в моих интересах – есть поменьше.
– Значит, если еды окажется только на одного…
– Значит, она вся твоя.
– А если её будет на двоих?
– Опять-таки она твоя. Какого чёрта, Матифу, ведь ты же стоишь двоих!
– Четверых… шестерых… десятерых… – вскричал силач, с которым и вправду, не справились бы и десятеро.
Оставляя в стороне склонность к преувеличениям, свойственную всем атлетам как в древности, так и в наши дни, всё же нельзя не признать, что Матифу одолевал всех борцов, которым приходило в голову померяться с ним силою.
О нём рассказывали две истории, свидетельствующие об его поистине сказочной силе.
Как-то вечером в нимском цирке покосился один из столбов, поддерживавших деревянное перекрытие. Раздался треск, зрители пришли в ужас, решив, что крыша вот-вот обрушится и всех задавит, а не то они сами передавят друг друга в узком проходе. Но, к счастью, в цирке оказался Матифу. Он бросился к покосившемуся столбу и подпёр его своими богатырскими плечами; так он и простоял до тех пор, пока не опустел весь зал. Потом он ринулся вон из помещения, и крыша тотчас же рухнула.
Тут сказалась мощь его плеч. А вот о силе его рук.
Однажды в долине Камарги из загона вырвался разъярённый бык; он бросался на людей, ранил несколько человек и натворил бы великих бед, если бы не каш силач. Он двинулся навстречу быку, а когда тот стал к нему приближаться, занял оборонительную позицию. Вот бык, опустив голову, ринулся на великана, но тот схватил его за рога, мощным рывком повалил на спину, вверх ногами, и держал его в таком положении до тех пор, пока животное не связали и не обезвредили.
Можно бы вспомнить ещё немало случаев, когда проявилась сверхчеловеческая сила Матифу, но и этих двух достаточно, чтобы представить себе не только ею мощь, но и его отвагу и самоотверженность: ведь он не колеблясь ставил на карту свою жизнь, когда требовалось помочь ближним. Итак, это было существо столь же доброе, сколь и сильное. Но как-никак, чтобы не ослабнуть, ему надо было есть, – как утверждал Пескад. И Пескад заставлял его есть; он обделял самого себя, когда еды было только на одного и даже когда её было на двоих. Однако в этот вечер на горизонте не виднелось ужина – даже на одного.
– Туманно, – шутил Пескад.
И чтобы рассеять туман, неунывающий Пескад снова принялся зазывать публику и паясничать. Он бегал по подмосткам, кувыркался, выкидывал всевозможные трюки, расхаживал на руках, хотя от голода и на ногах-то держался с трудом; но он уже не раз замечал, что когда ходишь вверх ногами, не так хочется есть. Он без устали выкладывал на полупровансальском-полуславянском наречии балаганные шуточки, которые будут в ходу до тех пор, пока не переведутся клоуны, пока будут находиться охотники их слушать.
– Милости просим, почтеннейшая публика, милости просим! – надрывался Пескад. – Вход бесплатный, а за выход – всего лишь жалкий крейцер!
Но чтобы выйти, надо было сначала войти, а из пяти-шести человек, собравшихся перед размалёванным холстом, ни один не решался перешагнуть порог балагана.
Тут Пескад стал палочкой, дрожавшей в его руке, показывать на диких зверей, красовавшихся на холщовой панораме. Он не может, конечно, предложить вниманию зрителей настоящий зверинец. Но где-то в дебрях Африки или Индии все эти страшные хищники в самом деле живут, и случись его другу повстречать их на своём пути, он бы живо с ними расправился.
За этим следовал обычный каскад зазываний, который то и дело прерывал силач, ударяя по турецкому барабану с такой силой, что получалось нечто вроде пушечных выстрелов.
– Вот гиена, господа. Взгляните на гиену, уроженицу мыса Доброй Надежды; это зверь ловкий и кровожадный. Вот она перепрыгивает через ограду кладбища в поисках добычи.
Тут Пескад перебегал на другую сторону и указывал на жёлтую воду и берег, поросший диковинной синей травой:
– Смотрите! Смотрите! Вот любопытный носорог пятнадцати месяцев от роду. Он воспитывался на Суматре, а когда его перевозили, чуть не потопил корабль, потому что продырявил борт своим ужасным рогом!
На переднем плане была нарисована куча зеленоватых костей, – это были останки львиных жертв.
– Смотрите, господа! Смотрите! Свирепый атласский лев! Водится в недрах Сахары во время самой горячей атропической жары и прячется в пещерах. Когда ему удаётся найти несколько капель воды, он бросается в них и выходит оттуда весь обкапанный. Очень любит сахар, поэтому и пустыня, где он водится, называется Сахара.
Но все приманки, казалось, были тщетны. Пескад лез из кожи вон зря. Зря Матифу колотил по барабану с таким остервенением, что инструмент чуть не разлетался в щепки. Какое отчаяние!
Тем временем несколько коренастых горцев-далматинцев подошли к силачу и уставились на него с видом знатоков.
Пескад решил их подзадорить и предложил помериться силами с его товарищем.
– Входите, господа! Входите! Вы подошли как раз вовремя! В самый момент! Сейчас начнётся умопомрачительная борьба. Борьба без кулаков. Плечом к плечу! Матифу берётся повалить всякого любителя, который удостоит его своим доверием. Тот, кто его осилит, получит прекрасную пушистую фуфайку! Не желаете ли сразиться, господа хорошие? – добавил Пескад, обращаясь к трём молодцам, которые глазели на него разинув рот.
Но молодцы почли за благо не рисковать своей репутацией, как ни лестен был этот поединок для обеих сторон. Поэтому Пескаду пришлось объявить, что за отсутствием любителей бороться будут Матифу и он сам. Да, ловкость сразится с силой!
– Итак, милости просим. Милости просим! Торопитесь, пока есть места! – надрывался бедняга Пескад. – Вы увидите нечто такое, чего в жизни ещё не видывали! Схватка Пескада с Матифу. Провансальские близнецы! Да, близнецы… только не ровесники… и не от одной матери. Смотрите, как мы похожи друг на друга… в особенности я!
Какой-то юноша остановился перед балаганом. Он сосредоточенно слушал все эти давным-давно известные шутки.
Юноше было года двадцать два, роста он был выше среднего. Красивые черты его несколько изнурённого лица, весь его облик, отмеченный какой-то строгостью, говорили о том, что это натура задумчивая и что, вероятно, он немало выстрадал. Большие чёрные глаза, коротко подстриженная бородка, рот, не привыкший к улыбке, но чётко очерченный под тонкой линией усов, – всё это свидетельствовало о его венгерском происхождении. Он был одет скромно по-современному, без притязаний на последнюю моду. Держался он так, что при взгляде на него не оставалось никаких сомнений: в юноше уже созрел мужчина.
Как уже было сказано, он внимательно слушал бесплодные зазывания Пескада. Он наблюдал не без сочувствия, как распинается бедняга. Видимо, и ему пришлось хлебнуть горя, поэтому он не мог оставаться равнодушным при виде чужих страданий.
"Это французы, – подумал он. – Несчастные! Сегодня они не заработают ни гроша!"
И ему пришла в голову мысль превратиться в публику, – публику платную. Это будет, конечно, милостыня, но по крайней мере милостыня завуалированная. Её получат у входа, то есть у холщовой занавески, которая, приподнимаясь, открывает доступ в огороженный круг.
– Милости просим, сударь! Милости просим, – кричал Пескад. – Сейчас начнём!
– Но… я один… – немного смущённо заметил молодой человек.
– Сударь, – ответил Пескад с чуть насмешливой гордостью, – истинные артисты ценят не столько количество, сколько качество зрителей.
– Однако позвольте… – продолжал молодой человек, вынимая из кармана кошелёк.
И он положил на оловянное блюдо, стоявшее на краю подмостков, два флорина.
"Вот щедрая душа!" – подумал Пескад. И он обернулся к компаньону:
– Подтянись, Матифу, подтянись! Позабавим молодого человека на все денежки!
Единственный зритель французского и провансальского цирка направился было ко входу, как вдруг остановился. Неожиданно он увидел девушку с отцом, которая за несколько минут до того слушала гусляра. Молодой человек и барышня непроизвольно сошлись на одном и том же желании – сделать доброе дело. Одна помогла цыганам, другой решил поддержать акробатов.
Но, как видно, той беглой встречи показалось молодому человеку мало, ибо при виде девушки он позабыл, что он уже почти зритель, забыл о деньгах, уплаченных за место в балагане, и опрометью бросился в ту сторону, где она только что исчезла в толпе.
– Эй, сударь! Сударь! – кричал Пескад. – А деньги-то? Ведь мы, чёрт возьми, их ещё не заработали! Да куда же он девался! Сгинул! Эй, сударь!..
Но тщетно искал Пескад пропавшую "публику". Её и след простыл. Потом он взглянул на Матифу; а тот был так изумлён, что замер на месте, широко разинув рот.
– А мы-то собирались начать представление, – проговорил, наконец, великан. – Что и говорить, – не везёт!
– Наперекор всему – начнём! – ответил Пескад, пристраивая лесенку, чтобы спуститься на арену.
Так они, играя перед пустыми скамьями (которых, впрочем, и не было), по крайней мере отработали бы полученные деньги.
Но в это время со стороны набережной донёсся какой-то гул. Видно было, как толпа заколыхалась и устремилась к морю, и издали доносился крик, вырывавшийся из тысячи грудей:
– Трабаколо! Трабаколо!
Действительно, наступил час, когда маленькое судно должны были спустить на воду. Это зрелище, всегда притягательное, неизбежно должно было привлечь внимание толпы. И вот площадь и набережные, только что запруженные народом, опустели: все спешили на верфь, где предстоял спуск нового судна.
Пескад и Матифу поняли, что теперь уже никак нельзя рассчитывать на публику. Но им всё же хотелось найти единственного зрителя, который чуть было не заполнил собою их балаган, и они ушли, даже не заперев двери, – да и к чему было её запирать? – и тоже направились к верфи.
Верфь находилась на конце мыса, близ порта Гравозы, на отлогом берегу, обрамлённом лёгкой пеной набегавших волн.
Пескад и его товарищ изрядно поработали локтями и оказались в первом ряду зрителей. Никогда, даже в дни бенефисов, не бывало такой давки перед их балаганом! Вот до чего доходит безвкусица!
С Трабаколо уже сняли подпорки, поддерживавшие его борта, и судно было готово к спуску. Якорь уже был наготове, и как только корпус войдёт в воду, – достаточно будет бросить якорь, чтобы сдержать силу инерции, которая может отнести судно слишком далеко в канал. Хотя водоизмещение Трабаколо не превышало пятидесяти тонн, всё же это было порядочное судно, и при спуске его на воду необходимо было принять все меры предосторожности. На корме у флагштока, где развевался далматинский флаг, стояли двое рабочих с верфи, а двое других поместились на носу, собираясь бросить якорь.
Как исстари ведётся, Трабаколо должны были спустить на воду кормою вперёд. Киль судна покоился на натёртых мылом спусковых салазках, которые удерживались при помощи клина, и достаточно было выбить этот клин, чтобы судно начало скользить по наклонной плоскости. Набирая скорость под действием тяжести, оно уже само собою погрузилось бы в родную ему стихию.
Человек шесть плотников колотили железными молотами по клиньям, вбитым под носовой частью киля судна, чтобы несколько приподнять и раскачать его и таким образом облегчить ему начало скольжения.
Все присутствующие молча, с напряжённым волнением следили за этой операцией.
В это время из-за мыса, прикрывающего с юга порт Гравозу, показалась спортивная яхта. То была шхуна водоизмещением тонн в триста пятьдесят. Лавируя, она огибала мол верфи, направляясь в гавань. Дул сильный норд-вест, и яхта, идя круто к ветру левым галсом, направилась к месту своей стоянки. Минут через десять яхта должна была отдать якорь, а сейчас она быстро увеличивалась, словно на неё смотрели в зрительную трубу, которая всё время раздвигалась.
Но чтобы попасть в гавань, шхуне предстояло миновать верфь, где уже начался спуск трабаколо. Поэтому, едва с берега завидели яхту, решено было во избежание аварии приостановить спуск трабаколо и продолжить работу после того, как яхта минует верфь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66