Руби будет в шоке. И как раз перед тем, как он отворачивается и уносит свое ведро и другие принадлежности в специальный ящик под лестницей, я замечаю, как его лицо возвращается к прежнему несчастному выражению. Сейчас, когда я пишу эти строки, смутное чувство печали закрадывается в мою душу. Но в то же время, если быть честной, под грустью скрывается затаенное ликование, потому что в моих силах поднять мальчика с колен только для того, чтобы снова унизить.
Как-то раз Сокровищницу посетила жена одного из старших офицеров. Наверное, у нее была какая-то официальная причина для прихода, подготовка оснований для военной ревизии или что-то в этом роде. Но на самом деле она явилась покрасоваться перед нами тремя. Посетительница знала Руби по Клубу офицерских жен, а в наших краях оказалась – по ее словам, – чтобы купить новый палантин.
Ее звали Пэл. Крупная женщина со слабым скелетом, который стонал под тяжестью плоти каждый раз, когда она двигалась. Кожа имела странное сходство с деревом – не волокнистая, а скорее пятнистая, – напоминающая лосося по цвету, но, может быть, такой эффект ей придавал макияж. Она надела мешковатое темно-коричневое платье-костюм, которое шелестело, как мертвые листья, когда женщина жестикулировала, или клала ногу на ногу, усевшись на стул. Палантин оказался просто загляденье: тщательно выделанная искусственная норка.
– Ну же, – с придыханием уговаривала она, – потрогайте мех.
Мы потрогали мех:
Пэл стояла перед нами, вытянув обе руки в стороны, как на распятии, палантин укутывал ее от кончиков пальцев левой руки до правой, покоился на ее полной шее.
– Ну не чудо ли? – требовательно вопросила она. Мы все одобрительно загудели.
Потом Пэл села обратно. До войны мы, наверно, предложили бы ей чашечку чая. Но этот напиток в офисе не водился уже больше года.
– Он прекрасен, прекрасен! – повторяла Руби. – Но зачем ты его купила, дорогая Пэл? Он нужен для какого-то события или ты просто решила порадовать своего милого мужа?
– Ну, – сказала Пэл доверительным тоном, – я еще ничего не знаю наверняка, но мой муж сообщил мне, что на следующей неделе намечается маленький прием. И что мы с ним можем оказаться в одной комнате с – только не говорите никому – с Вождем!
Она откинулась назад на спинку стула, на лице было написано: «Ну и что вы об этом думаете?»
Я посмотрела на Руби. Увидела, как она вспыхнула, ее лицевые мускулы заходили ходуном. Присутствие на приеме вместе с Вождем – прекрасная возможность на долгое время стать предметом восхищенных вздохов знакомых и незнакомых людей. Руби искала какой-нибудь способ затмить собеседницу или на худой конец урвать кусочек ее счастья от предстоявшего визита.
На самом деле к Кларе к первой вернулся дар речи.
– О! Я так вам завидую! – наивно восхитилась она. – Мне бы очень хотелось увидеться с Вождем.
– Рода с ним встречалась, – немного быстрее, чем надо, выпалила Руби, – правда ведь, дорогая? И даже не раз, насколько я знаю.
Пэл сделала значительную паузу, прежде чем повернуться ко мне.
– Это правда? – выдохнула она. – Вы на самом деле видели его?
Я почти собралась обреченно вздохнуть, но вовремя сдержалась.
Дело в том, что каждый раз, когда я рассказываю свою историю группе женщин, повествование рано или поздно переходит от славного общения с Вождем к грязи и пеплу последующих событий. В действительности мои новые друзья из церкви скоро обнаружили эту связь и предпочли вообще не поднимать тему на публике. Но Руби недалекая особа. В тот момент она видела только возможность поразить прекрасно одетую богатую леди из высшего общества. Позже, когда разговор неминуемо достигнет больных моментов, она запнется, покраснеет и почувствует себя полной дурой. Но из-за своей природной недальновидности Руби не могла предсказать неприятного развития событий.
– Да, – подтвердила я, – на самом деле так и было.
– Какой он? – нетерпеливо спросила Пэл. – Я однажды видела его, когда он произносил речь перед толпой народа. Я думала тогда, что наш Вождь настоящий мужчина.
На мгновение я позволила себе понадеяться, что воспоминания Пэл уведут ее в сторону и мне не придется пересказывать мою собственную историю. Но она запнулась на последнем слове, как будто внезапно поперхнувшись.
– Но как вы с ним познакомились? По какому случаю? Это было связано с делами Сокровищницы?
– Она встречалась с ним наедине, – авторитетно заявила Руби.
– Неужели?
Я помолчала, но потом с безнадежностью поняла, что от экзекуции мне не отвертеться.
– Это случилось до войны, – начала я. – Он инструктировал меня по поводу установления контактов с врагами. С Алсом. Вождь попросил меня представлять наш народ в дипломатической миссии.
После моих слов повисла тишина. Я почти видела ход мыслей на лице у Пэл. До нее медленно доходил смысл фразы.
– Так это были вы? – воскликнула она, выкатив глаза в крайнем изумлении. – Вы и есть та женщина, которая поехала в Алс? Господи, я бы никогда не подумала…
Мне пришло в голову, что последнее ее замечание прозвучало довольно глупо, если учесть, что Пэл в первый раз увидела меня всего несколько минут назад. Но может, я слишком придираюсь к словам. Люди всегда так говорят. Я уже собиралась было замять разговор, вернуться к обсуждению персоны нашей гостьи, спросив ее что-нибудь про новый палантин, но она, не давая мне опомниться, тут же добавила:
– Но разве вас не взяли в плен? Я слышала, вас подвергли пыткам.
Последнее слово «пыткам» прозвучало полузадушено, интимно-задыхающимся тоном. Как будто до Пэл наконец дошло, что вопрос немного неуместен.
В комнате внезапно стало очень холодно. Я почувствовала непреодолимое желание наорать на эту женщину, на всех женщин, собравшихся вокруг. Я захотела, чтобы ее спокойное выражение легкой жалости на лице преобразовалось в недоумение. Если бы я могла несколькими словами заставить ее окунуться головой в океан боли, чтобы она почувствовала на своей шкуре, что испытала я. Как будто, собиралась прокричать я, о таких вещах можно разговаривать с совершенно незнакомыми людьми! Но внутри меня невидимая рука захлопнула дверь, и вся чернота и разрушительная сила, вся неудержимая злость оказалась запертой за тяжелыми замками. У этого не было имени, просто «это».
После того как «это» произошло, после того как я вернулась с Алса, меня допросили. Несколько военных офицеров предупредили, что мне придется пройти данную процедуру, когда принесли кофе. Их большие глаза, приоткрытые рты при виде моей разорванной рубашки, которую я до сих пор не успела переодеть, при виде всех моих синяков. Они принесли мне кофе и рубашку из армейских запасов, слишком большую и грубую, чтобы чувствовать себя в ней комфортно, но я все равно надела ее.
Естественно, я знала, что такое «допрос», не такая уже невежда. Но в моем состоянии, странном смешении полного спокойствия и крайней степени тихой истерики, я не совсем хорошо понимала обращенную ко мне речь. Мне показалось, они говорят о предмете женского белья. Слово с интимным значением, которое употребляется только среди своих, а если и возникает в разговоре с чужими людьми, то проскальзывает как бы мельком, незамеченным.
Пока я сидела там, в маленькой военной комнатке, в воображении нарисовалась яркая картинка того, как меня лишают этого предмета женского белья, насильно раздевают, и я начала нервно дрожать. Какая-то часть моего разума пыталась сохранить трезвость мысли, убеждая: «Не говори глупости, Рода, твои страхи нелепы, это твои люди, твой народ, они помогут тебе». Но все время, которое я провела в части, целых три дня, прежде чем меня отпустили в город, мне удавалось сдерживать истерическое желание кричать и биться в слезах только активными попытками «заморозить» себя изнутри. Думаю, не будет преувеличением сказать, что никогда в моей жизни я так не нуждалась в силе.
На допросе мне задавали вопросы о том о сем. По большей части их интересовала способность алсиан воевать – они назавали их тогда «анархистами», только гораздо позже сформировалась привычка говорить «враги». Но когда меня попросили сказать о моей дороге на юг, на несколько минут повисла неловкая тишина. Военные принесли мою старую изорванную рубашку и положили на стол передо мной, как будто она должна была свидетельствовать против меня.
Я уставилась на рубашку, чтобы не видеть мужские лица. Твердила про себя, пытаясь успокоиться: «Это твой народ, твои люди, они хотят помочь тебе». Потом постаралась рассказать свою историю. Самым важным на свете тогда казалось не дать себе заплакать. Но как только я подошла в своем повествовании к самому тяжелому моменту, слезы сдержать все равно не удалось. Слова застревали в горле. Один из мужчин спросил меня тоном, который, по его мнению, выражал уважение, но для меня звучал как явный ужас:
– Вас… изнасиловали?
В одном слове он выразил все, случившееся со мной. Выражение было настолько емким, что мне не понадобилось детально рассказывать о несчастье, все сразу стало понятным. Во всех последующих разговорах я использовала ее: меня изнасиловали. Но это только слово, многосложный замок, который всего лишь запирал всю боль и страхи внутри, не давал им вырваться наружу. А за невидимой дверью звучал плач и стоны.
В офисе в тот день меня охватило демоническое желание кричать на незнакомую женщину, выплевывать слова, которые я никогда прежде не позволяла себе использовать (и даже в этом документе не могу употребить их). Но подобное желание исчезло так же быстро, как и появилось. Дело в том, что какая-то часть меня прекрасно знала, что место, освобожденное в минутном взрыве, заполнится впоследствии чувством вины и раскаяния. Поэтому я промолчала и только опустила глаза.
– Как ужасно! – сказала Пэл. Потом повторила еще раз: – Как ужасно!…
Руби нахмурилась. Мне подумалось, что она чувствовала себя одураченной, как если бы ее гордость от работы и дружбы с женщиной, которая на самом деле встречалась с Вождем, оказалась ничем не оправданной. Не важно, что испортил все какой-то неведомый алсианский мужчина, на деле получалось, что во всем виновата именно я. Наверное, в идеале Руби хотелось иметь подругу, просто встречавшуюся с Вождем, без всяких неприятных последствий. Но из-за того, кого я собой представляла, что случилось со мной, Руби попала в ловушку, в которой ее недолгое сияние счастья и гордости обрекалось на неизбежное поругание, на осквернение тем, что мы, женщины, даже не решаемся назвать вслух.
Я решила попытаться спасти остатки Рубиной радости и заново начала прерванный разговор – вовсе не потому, что мне хотелось говорить дальше, я бы лучше вообще помолчала.
– Я видела его только два раза, – сказала я. – Ну, еще раз во время общего собрания, но с глазу на глаз только два раза. Он всегда вел себя очень любезно.
Естественно, только произнеся последнее слово, я обнаружила, что оно вовсе не отражает мое впечатление о человеке. Не то чтобы оно совершенно не подходило характеру Вождя, на самом деле он был таким: любезным, чересчур вежливым и предупредительным, что создавало эффект отдаленности, обычно возникающий при общении с мужчиной, который не имеет никаких связей с женщинами, не интересуется противоположным полом.
Но слово не отвечало ожиданиям Пэл и Руби, они собирались услышать от меня детальное описание Вождя. Они хотели большего.
– Ну и каков он все-таки? – подтолкнула Пэл.
Я почти сдалась, у меня на самом деле не осталось сил продолжать сопротивляться их жадному интересу. Упорное молчание только ухудшило бы мое положение. Поэтому я добавила:
– Он великий человек. Это действительно чувствуешь, когда находишься рядом. Вы буквально воочию видите, сколько судеб зависит от него. Знаете, у него столько энергии, просто удивительно.
Или что-то подобное, все эти фразы я повторяла тысячу раз на посиделках в офисе или на вечеринках в разговорах с женщинами.
И Пэл вздохнула с облегчением, ее напряженное ожидание момента, когда мое невысказанное страдание ворвется во всей своей уродливости в обсуждение личности Вождя, к счастью, не оправдалось.
– Я всегда говорила, – заключила она, – я всегда говорила что он – великая личность.
Ко мне приходило несколько снов об утонувшем мальчике-мужчине. В некоторых из них именно я топила его, засовывая рубашку ему в рот, так что он задыхался и бился под моими руками. Я просыпалась после этих снов в кошмарном состоянии, вся в поту, крича и ловя воздух ртом.
После пробуждения в моей голове проносилась серия панических картин – кажется, разбито окно и я вдыхаю полные легкие хлора… а может, это горит дом? – прежде чем мне удавалось окончательно прийти в себя.
Но кошмары возвращаются каждую ночь. Мне кажется, мое единственное лекарство – молитва. Наверное, только в церкви я могу спрятаться от мира мужчин, мира войны, и там укутаться в успокаивающее тихое бормотание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Как-то раз Сокровищницу посетила жена одного из старших офицеров. Наверное, у нее была какая-то официальная причина для прихода, подготовка оснований для военной ревизии или что-то в этом роде. Но на самом деле она явилась покрасоваться перед нами тремя. Посетительница знала Руби по Клубу офицерских жен, а в наших краях оказалась – по ее словам, – чтобы купить новый палантин.
Ее звали Пэл. Крупная женщина со слабым скелетом, который стонал под тяжестью плоти каждый раз, когда она двигалась. Кожа имела странное сходство с деревом – не волокнистая, а скорее пятнистая, – напоминающая лосося по цвету, но, может быть, такой эффект ей придавал макияж. Она надела мешковатое темно-коричневое платье-костюм, которое шелестело, как мертвые листья, когда женщина жестикулировала, или клала ногу на ногу, усевшись на стул. Палантин оказался просто загляденье: тщательно выделанная искусственная норка.
– Ну же, – с придыханием уговаривала она, – потрогайте мех.
Мы потрогали мех:
Пэл стояла перед нами, вытянув обе руки в стороны, как на распятии, палантин укутывал ее от кончиков пальцев левой руки до правой, покоился на ее полной шее.
– Ну не чудо ли? – требовательно вопросила она. Мы все одобрительно загудели.
Потом Пэл села обратно. До войны мы, наверно, предложили бы ей чашечку чая. Но этот напиток в офисе не водился уже больше года.
– Он прекрасен, прекрасен! – повторяла Руби. – Но зачем ты его купила, дорогая Пэл? Он нужен для какого-то события или ты просто решила порадовать своего милого мужа?
– Ну, – сказала Пэл доверительным тоном, – я еще ничего не знаю наверняка, но мой муж сообщил мне, что на следующей неделе намечается маленький прием. И что мы с ним можем оказаться в одной комнате с – только не говорите никому – с Вождем!
Она откинулась назад на спинку стула, на лице было написано: «Ну и что вы об этом думаете?»
Я посмотрела на Руби. Увидела, как она вспыхнула, ее лицевые мускулы заходили ходуном. Присутствие на приеме вместе с Вождем – прекрасная возможность на долгое время стать предметом восхищенных вздохов знакомых и незнакомых людей. Руби искала какой-нибудь способ затмить собеседницу или на худой конец урвать кусочек ее счастья от предстоявшего визита.
На самом деле к Кларе к первой вернулся дар речи.
– О! Я так вам завидую! – наивно восхитилась она. – Мне бы очень хотелось увидеться с Вождем.
– Рода с ним встречалась, – немного быстрее, чем надо, выпалила Руби, – правда ведь, дорогая? И даже не раз, насколько я знаю.
Пэл сделала значительную паузу, прежде чем повернуться ко мне.
– Это правда? – выдохнула она. – Вы на самом деле видели его?
Я почти собралась обреченно вздохнуть, но вовремя сдержалась.
Дело в том, что каждый раз, когда я рассказываю свою историю группе женщин, повествование рано или поздно переходит от славного общения с Вождем к грязи и пеплу последующих событий. В действительности мои новые друзья из церкви скоро обнаружили эту связь и предпочли вообще не поднимать тему на публике. Но Руби недалекая особа. В тот момент она видела только возможность поразить прекрасно одетую богатую леди из высшего общества. Позже, когда разговор неминуемо достигнет больных моментов, она запнется, покраснеет и почувствует себя полной дурой. Но из-за своей природной недальновидности Руби не могла предсказать неприятного развития событий.
– Да, – подтвердила я, – на самом деле так и было.
– Какой он? – нетерпеливо спросила Пэл. – Я однажды видела его, когда он произносил речь перед толпой народа. Я думала тогда, что наш Вождь настоящий мужчина.
На мгновение я позволила себе понадеяться, что воспоминания Пэл уведут ее в сторону и мне не придется пересказывать мою собственную историю. Но она запнулась на последнем слове, как будто внезапно поперхнувшись.
– Но как вы с ним познакомились? По какому случаю? Это было связано с делами Сокровищницы?
– Она встречалась с ним наедине, – авторитетно заявила Руби.
– Неужели?
Я помолчала, но потом с безнадежностью поняла, что от экзекуции мне не отвертеться.
– Это случилось до войны, – начала я. – Он инструктировал меня по поводу установления контактов с врагами. С Алсом. Вождь попросил меня представлять наш народ в дипломатической миссии.
После моих слов повисла тишина. Я почти видела ход мыслей на лице у Пэл. До нее медленно доходил смысл фразы.
– Так это были вы? – воскликнула она, выкатив глаза в крайнем изумлении. – Вы и есть та женщина, которая поехала в Алс? Господи, я бы никогда не подумала…
Мне пришло в голову, что последнее ее замечание прозвучало довольно глупо, если учесть, что Пэл в первый раз увидела меня всего несколько минут назад. Но может, я слишком придираюсь к словам. Люди всегда так говорят. Я уже собиралась было замять разговор, вернуться к обсуждению персоны нашей гостьи, спросив ее что-нибудь про новый палантин, но она, не давая мне опомниться, тут же добавила:
– Но разве вас не взяли в плен? Я слышала, вас подвергли пыткам.
Последнее слово «пыткам» прозвучало полузадушено, интимно-задыхающимся тоном. Как будто до Пэл наконец дошло, что вопрос немного неуместен.
В комнате внезапно стало очень холодно. Я почувствовала непреодолимое желание наорать на эту женщину, на всех женщин, собравшихся вокруг. Я захотела, чтобы ее спокойное выражение легкой жалости на лице преобразовалось в недоумение. Если бы я могла несколькими словами заставить ее окунуться головой в океан боли, чтобы она почувствовала на своей шкуре, что испытала я. Как будто, собиралась прокричать я, о таких вещах можно разговаривать с совершенно незнакомыми людьми! Но внутри меня невидимая рука захлопнула дверь, и вся чернота и разрушительная сила, вся неудержимая злость оказалась запертой за тяжелыми замками. У этого не было имени, просто «это».
После того как «это» произошло, после того как я вернулась с Алса, меня допросили. Несколько военных офицеров предупредили, что мне придется пройти данную процедуру, когда принесли кофе. Их большие глаза, приоткрытые рты при виде моей разорванной рубашки, которую я до сих пор не успела переодеть, при виде всех моих синяков. Они принесли мне кофе и рубашку из армейских запасов, слишком большую и грубую, чтобы чувствовать себя в ней комфортно, но я все равно надела ее.
Естественно, я знала, что такое «допрос», не такая уже невежда. Но в моем состоянии, странном смешении полного спокойствия и крайней степени тихой истерики, я не совсем хорошо понимала обращенную ко мне речь. Мне показалось, они говорят о предмете женского белья. Слово с интимным значением, которое употребляется только среди своих, а если и возникает в разговоре с чужими людьми, то проскальзывает как бы мельком, незамеченным.
Пока я сидела там, в маленькой военной комнатке, в воображении нарисовалась яркая картинка того, как меня лишают этого предмета женского белья, насильно раздевают, и я начала нервно дрожать. Какая-то часть моего разума пыталась сохранить трезвость мысли, убеждая: «Не говори глупости, Рода, твои страхи нелепы, это твои люди, твой народ, они помогут тебе». Но все время, которое я провела в части, целых три дня, прежде чем меня отпустили в город, мне удавалось сдерживать истерическое желание кричать и биться в слезах только активными попытками «заморозить» себя изнутри. Думаю, не будет преувеличением сказать, что никогда в моей жизни я так не нуждалась в силе.
На допросе мне задавали вопросы о том о сем. По большей части их интересовала способность алсиан воевать – они назавали их тогда «анархистами», только гораздо позже сформировалась привычка говорить «враги». Но когда меня попросили сказать о моей дороге на юг, на несколько минут повисла неловкая тишина. Военные принесли мою старую изорванную рубашку и положили на стол передо мной, как будто она должна была свидетельствовать против меня.
Я уставилась на рубашку, чтобы не видеть мужские лица. Твердила про себя, пытаясь успокоиться: «Это твой народ, твои люди, они хотят помочь тебе». Потом постаралась рассказать свою историю. Самым важным на свете тогда казалось не дать себе заплакать. Но как только я подошла в своем повествовании к самому тяжелому моменту, слезы сдержать все равно не удалось. Слова застревали в горле. Один из мужчин спросил меня тоном, который, по его мнению, выражал уважение, но для меня звучал как явный ужас:
– Вас… изнасиловали?
В одном слове он выразил все, случившееся со мной. Выражение было настолько емким, что мне не понадобилось детально рассказывать о несчастье, все сразу стало понятным. Во всех последующих разговорах я использовала ее: меня изнасиловали. Но это только слово, многосложный замок, который всего лишь запирал всю боль и страхи внутри, не давал им вырваться наружу. А за невидимой дверью звучал плач и стоны.
В офисе в тот день меня охватило демоническое желание кричать на незнакомую женщину, выплевывать слова, которые я никогда прежде не позволяла себе использовать (и даже в этом документе не могу употребить их). Но подобное желание исчезло так же быстро, как и появилось. Дело в том, что какая-то часть меня прекрасно знала, что место, освобожденное в минутном взрыве, заполнится впоследствии чувством вины и раскаяния. Поэтому я промолчала и только опустила глаза.
– Как ужасно! – сказала Пэл. Потом повторила еще раз: – Как ужасно!…
Руби нахмурилась. Мне подумалось, что она чувствовала себя одураченной, как если бы ее гордость от работы и дружбы с женщиной, которая на самом деле встречалась с Вождем, оказалась ничем не оправданной. Не важно, что испортил все какой-то неведомый алсианский мужчина, на деле получалось, что во всем виновата именно я. Наверное, в идеале Руби хотелось иметь подругу, просто встречавшуюся с Вождем, без всяких неприятных последствий. Но из-за того, кого я собой представляла, что случилось со мной, Руби попала в ловушку, в которой ее недолгое сияние счастья и гордости обрекалось на неизбежное поругание, на осквернение тем, что мы, женщины, даже не решаемся назвать вслух.
Я решила попытаться спасти остатки Рубиной радости и заново начала прерванный разговор – вовсе не потому, что мне хотелось говорить дальше, я бы лучше вообще помолчала.
– Я видела его только два раза, – сказала я. – Ну, еще раз во время общего собрания, но с глазу на глаз только два раза. Он всегда вел себя очень любезно.
Естественно, только произнеся последнее слово, я обнаружила, что оно вовсе не отражает мое впечатление о человеке. Не то чтобы оно совершенно не подходило характеру Вождя, на самом деле он был таким: любезным, чересчур вежливым и предупредительным, что создавало эффект отдаленности, обычно возникающий при общении с мужчиной, который не имеет никаких связей с женщинами, не интересуется противоположным полом.
Но слово не отвечало ожиданиям Пэл и Руби, они собирались услышать от меня детальное описание Вождя. Они хотели большего.
– Ну и каков он все-таки? – подтолкнула Пэл.
Я почти сдалась, у меня на самом деле не осталось сил продолжать сопротивляться их жадному интересу. Упорное молчание только ухудшило бы мое положение. Поэтому я добавила:
– Он великий человек. Это действительно чувствуешь, когда находишься рядом. Вы буквально воочию видите, сколько судеб зависит от него. Знаете, у него столько энергии, просто удивительно.
Или что-то подобное, все эти фразы я повторяла тысячу раз на посиделках в офисе или на вечеринках в разговорах с женщинами.
И Пэл вздохнула с облегчением, ее напряженное ожидание момента, когда мое невысказанное страдание ворвется во всей своей уродливости в обсуждение личности Вождя, к счастью, не оправдалось.
– Я всегда говорила, – заключила она, – я всегда говорила что он – великая личность.
Ко мне приходило несколько снов об утонувшем мальчике-мужчине. В некоторых из них именно я топила его, засовывая рубашку ему в рот, так что он задыхался и бился под моими руками. Я просыпалась после этих снов в кошмарном состоянии, вся в поту, крича и ловя воздух ртом.
После пробуждения в моей голове проносилась серия панических картин – кажется, разбито окно и я вдыхаю полные легкие хлора… а может, это горит дом? – прежде чем мне удавалось окончательно прийти в себя.
Но кошмары возвращаются каждую ночь. Мне кажется, мое единственное лекарство – молитва. Наверное, только в церкви я могу спрятаться от мира мужчин, мира войны, и там укутаться в успокаивающее тихое бормотание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41