Но и ни на минуту не покидала меня мысль о том, зачем все устраивалось.
Я сидел недалеко от обеих женщин, которые интересовали Жан-Пьера. Одна из них оказалась старшей дочерью господина Варнке, очень богатого человека. Он занимался производством цемента – очень прибыльный бизнес, добыча кварцевых глыб стоила дороже, поэтому люди предпочитали покупать материалы для строительства у него, – а также уделял внимание выделению полезных элементов из соли.
Я довольно хорошо знал Варнке, крупного мужчину, обожающего носить черные пиджаки с оранжевыми рубашками, что, без сомнения, не совсем подходило его преклонному возрасту. На мое замечание он только покачал лысой головой и расхохотался. Мы встречались пару раз, потому что компания «Варнке» согласилась перевезти пару дюжин беженцев из элевского хаоса. Много людей пыталось покинуть страну раздоров, а Сенар, как самое преуспевающее государство, стал заветной целью переселенцев. Конечно, мы не могли пускать нищих – зачем? Чтобы они умирали от голода на улице? – или людей без профессии.
Согласно данному принципу, Варнке отобрал предполагаемых иммигрантов и послал за первой дюжиной своих представителей. Проект им понравился: люди получили возможность избежать ужасов своей отчизны, в то же время выигрывали и Варнке с Сенаром: у нас появилась дешевая рабочая сила. Магнат объяснил мне ситуацию, которая вначале не вызывала восторга с моей стороны (в конце концов, я только солдат).
– Почти все сенарцы летели на планету, уже имея значительные суммы денег, – напомнил он, потирая лысину.
– Но далеко не все могли похвастаться состоянием, равным вашему! – заметил я.
Магнат засмеялся:
Однако экономика страны не может держаться на одном богатстве. Нам нужен низший класс, который бы выполнял черную работу. Уже есть некоторые представители этого слоя, но их все равно не хватает, чтобы заполнить все вакантные места.
– Вы думаете, мигранты решат проблему?
– О, я бы не называл их мигрантами, – возразил он, – я лучше дал бы им статус граждан Сенара, с условием пересмотреть решение и выдворить из страны в случае, если они обанкротятся.
– А банкротами их признают, когда…
– Когда они перестанут платить налоги, наверное. Когда у них закончатся деньги.
– Но они приезжают к нам без копейки в кармане! Мы что, должны сразу же их выгонять?…
– Если у них закончились деньги, – поправился Варнке, – и нет работы. Пока иммигранты работают на меня, у них будет достаточно средств для выплаты налогов и покупки продуктов.
На том и порешили. Варнке построил общежития и поселил там рабочих, нанятых в Элевполисе.
Но я отошел от темы, мы говорили о его дочери. Она воплощала саму красоту – белокурый ангел, золотой ребенок.
Стройная, элегантная, хорошо воспитанная. Ее смех звенел как колокольчик. Девушка умела играть на флейте. Ее звали Ким.
– Дорогая, – обратился я к ней через стол, – скажи, чьи цвета ты предпочитаешь? Регулярной армии или инженерных войск?
Надо заметить, что армейская форма была синего цвета, а пилоты и саперы из инженерных войск носили зеленое. Ким засмеялась:
– И всегда женщинам задают именно такие вопросы! Ни слова о государственных делах, о строительстве железных дорог или о чем-нибудь подобном! Синее или зеленое!…
– Однако ты не ответила на вопрос.
– Конечно же, синий цвет регулярной армии.
Жан-Пьер, сидевший рядом в безупречной синей форме с блестящими золотыми погонами на плечах, покраснел как девчонка.
Вторая девушка была единственной дочерью господина Гардисона, основавшего школу и колледж. В последнем пока не предвиделось студентов, хотя в первом заведении и училось несколько ребят. Но Гардисон строил долгосрочные планы, его состояние вполне позволяло ждать результатов. Я только приветствовал деятельность предприятий на общественных началах: школа не приносила никакого дохода, но тем не менее предоставляла образование нескольким детям нашего города. Когда рождаемость начнет расти – а мы ожидали бум после окончания работ по устройству города, когда люди наконец вспомнят об отношениях между полами, – появятся другие школы, но учебные заведения Гардисона будут привлекать лучших студентов своей знатной историей. И смогут себе позволить брать за обучение большие деньги. Так что, может, альтруизм Гардисона, по сути, преследовал корыстные цели.
Его дочь Ковентри – милая, высокая девушка. Волосы чернее космоса, кожа цвета пустыни в сумерках, нежно-коричневая. На ее чуть вытянутом лице красовались глаза такой глубины, что собеседник тонул в них. Я наклонился к ней и спросил:
– Дорогая, какой инструмент твой любимый?
– Извините, сэр?
– Твой любимый музыкальный инструмент?
Она улыбнулась:
– А нужно ли выбирать какой-то один? Разве музыкальные инструменты не должны звучать вместе, в гармонии, а не соревноваться друг с другом, выясняя, кто лучше?
– И все же у тебя наверняка есть предпочтения?
– Тогда пианино, – засмеялась девушка, – инструмент, на котором я играю.
После обеда Ковентри и Ким исполнили концерт Моцарта. Я комнате царила полная тишина, и мы на некоторое время забыли свои горести и печали, любовь и страсть (последние два чувства относятся, разумеется, к Жан-Пьеру), окунувшись в волны волшебной музыки.
На следующий день я снова увиделся с молодым капитаном, как раз перед тем, как он отправился инспектировать парад.
– Ну? – спросил он, поправляя воротничок.
– Ты был прав, – заключил я со смехом, – их нельзя сравнивать. Они просто совершенство.
– Может, мне стоит жениться на обеих? – предположил он, но эта шутка показалась мне слишком грубой.
– Не могу тебе ничего посоветовать, мой друг, – сказал я. – Следуй велению сердца.
Через три недели объявили помолвку Жан-Пьера и Ким. Их свадьба стала событием в нашем городе, присутствовало несколько сотен гостей, остальные смотрели церемонию по телевизору. Жених попросил меня стать шафером, но я отказался, потому что это как-то не вязалось с моим титулом президента, и в церкви рядом с Жан-Пьером стоял его друг-офицер.
Но я тоже был там, в первом ряду зрителей, и не постыжусь сказать, что в моих глазах блестели слезы радости за моего храброго мальчика, когда он произносил клятву перед лицом Бога.

ПЕТЯ
Некоторое время я чувствовал себя абсолютно счастливым вместе с Турьей в общежитии.
На самом деле, так как ее наряд занимал весь день (забота о животных и все такое), а мой – всю ночь (в основном строительство), то мы могли видеться только утром и вечером. Но через два месяца я получил назначение на дорожные работы, в которых почти ничего не смыслил. Соответственно, несколько дней ушло на учебу в симуляторах для ознакомления с принципами и схемой работы. Строго говоря, так много времени не требовалось, но я пытался изучить все в деталях, что соответствовало моим планам. На симуляторах можно заниматься когда угодно, поэтому теперь я проводил ночь с Турьей.
Общежития по ночам пустовали, потому что основные работы (строительство, добыча металла) выполнялись именно это время суток, когда уменьшался уровень радиации, а значит снижалась опасность облучения. Мы кувыркались под одеялом, хохоча, как малые дети.
– Ты нарочно медлишь со своей учебой новому заданию, – говорила она мне.
– Точно, я нарочно замучаю себя до смерти глупыми тренировками, чтобы быть с тобой.
Конечно, в этом все и дело: я мог оставаться на симуляторах хоть на время всего наряда, если бы захотел. Хоть всю жизнь – хотя при следующем распределении заданий меня бы перевели или людям не понравилось бы, что дороги не строятся, и они устроили бы мне бойкот или побили меня. Никто никого не заставлял – скорее, каждый осознавал внутреннюю необходимость работать. Симуляторы раздражали. Они занимают внимание и руки, это так, но результатов работы не дождешься, все это лишь компьютерные точки, мельтешащие вокруг. Кто в здравом уме захочет четверть дня потратить на то, чтобы делать одно и то же, забравшись в виртуальную машину, когда может то же самое проворачивать в реальном мире, на самом деле планировать дороги, строить их и под конец рабочей смены возвращаться домой уставшим, но удовлетворенным?
В других странах, насколько я знаю, работа – мучение. Люди стараются побыстрее управиться с делами или специально замедляют процесс, чтобы ничего не делать до окончания смены, в любом случае все ждут вечера, когда можно будет вернуться домой и отдохнуть. Но там плохо распределяют обязанности: человек годы занимается одним и тем же, его мысль идет по одной и той же проторенной дорожке, и вскоре мозг начинает работать спустя рукава. Алсиане заняты делами только четвертую часть дня, а затем вольны развлекаться, как хотят.
И знаете, что получается: в свободное время нам нечем заняться. Мы идем к друзьям и предлагаем им свою помощь, из желания опять быть полезными. Никто не умирает от скуки на работе, ни один день не похож на следующий. Мы получаем новое задание каждый месяц. Если не знаем, как его выполнить, всегда можно научиться, а это занимает не больше нескольких дней. И через пару лет алсианин обнаруживает, что не осталось неизвестных ему профессий, что любая проблема ему по плечу. Мозг работает постоянно. Только специализированные навыки, обучение которым занимает не несколько дней, а несколько лет – например, мое умение пришвартовывать корпуса судов к комете, которое стало жизненно важным во время путешествия, – только такие знания передаются одному-единственному человеку.
Но от блаженства первых недель с Турьей из моей головы выветрилось все, кроме желания держать ее в объятиях, чувствовать ее тепло. Мы лежали под одеялом, в жаркой темноте, как близнецы в материнской утробе, так близко, что однажды наши волосы спутались, и мы долго разбирали их расческой, не прекращая смеяться ни на минуту. Мы любили друг друга перед сном, а утром просыпались вместе и снова занимались любовью, замечательным полусонным сексом. Мне нравился запах ее кожи, вкус ее волос у меня во рту, ее гладкая шея. Нравилась мягкая шершавость ее ног и темные короткие волоски, покрывавшие их, как трещинки на эмалированной статуэтке. Я медленно проводил ладонью по ее левой ноге, и Турья визжала от восторга. Мне нравились и ее ступни. Обычно эта часть женского тела меня не привлекает – возможно, потому, что я вижу в ней что-то нелепое, неэстетичное – странная комбинация огрубевшей кожи на пятке и пальцах и мягкой, розовой младенческой между ними. Чистые линии голени и бесформенная бахрома из пальцев. Шишковатые ногти… Не знаю, почему они меня раздражают, у каждого человека свои вкусы и предпочтения. Но ступни Турьи олицетворяли чистое совершенство – достаточно большие, но гармонично сложенные. Я мог вечность тормошить их, целовать, гладить. Она тоже любила мое тело, несмотря на то, что ей якобы нравились более мускулистые мужчины.
Наша любовь стала традицией, естественной, как дыхание.
Вечером она становилась доминирующим партнером, поворачивая меня по своему желанию, возбуждая, оседлав меня или лежа снизу и подстраивая мой ритм под свой. Утром все происходило совсем по-другому, потому что я просыпался немного раньше и с большим запасом энергии, чем она. Инициатива переходила в мои руки, а она лежала восхитительно беспомощная.
Потом я вставал и совершенно голый шел за завтраком, и мы ели в постели, разбрасывая крошки и проливая кофе на одеяло – опять-таки смеясь, как дети. Затем Турья одевалась и уходила на ферму, а я отправлялся на симуляторы, где снова и снова прорабатывал технику укладывания асфальта. После полудня мы бродили по общежитию, просто болтая о том о сем, или лежали под деревом на гусином дворе.
Она скорее всего перестала принимать контрацептивы в первую же неделю, судя по тому, как скоро мы зачали ребенка. Естественно, мне любимая ничего не сказала, да и не было причин рассказывать о таких вещах. Это только ее личное дело. Но может, что-то да значила та быстрота, с которой она приняла решение.
После ухода Турьи в женское общежитие я много размышлял над ее поведением. Я знал, что она еще ни разу не прекращала принимать противозачаточные средства, ни с одним мужчиной, и чувствовал себя польщенным.
Она ничего не сказала о ребенке, и в течение нескольких месяцев я понятия не имел об эмбрионе внутри нее, и мы продолжали резвиться как подростки. Турья получила новое назначение, ее перевели с фермы на установление дипломатических отношений и программирование. Я в конце концов настолько устал от симуляторов, что почел за благо начать работать по-настоящему. Большинство дорог из Истенема в остальные поселки уже были закончены, и там моя помощь не требовалась, поэтому я мог строить где угодно. Или вообще ничего не строить, но тогда бы умер от тоски.
Итак, я взял небольшую машину и поехал на север, вдоль берега Арадиса, убирая с пути мусор с помощью маленького крана и расставляя дорожные знаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41