Мы носим их в своих карманах и портфелях, пропихиваем другим своим друзьям, и если друзья нас не слушаются, ссоримся с ними, готовы месяцами не разговаривать. Вот что они такое, если тебе так уж хочется знать, — закончил Кишо с явным удовольствием.
Сашо смотрел на него с чуть прояснившимся лицом.
— Очень хорошо!
— Что тут хорошего?
— Хорошо ты это сказал. Послушай, можно мне это использовать?
Но тут раздался такой грохот, словно кто-то вышибал дверь. В комнату ввалился Фиф большой с громадным противнем в руках. Плащ его был залит жиром, брюки заляпаны грязью и снегом. Он казался таким несчастным, что все всполошились.
— Что случилось? — испуганно спросила Фифа маленькая.
— Голову выронил!
И Гари, все еще тяжело дыша после лестницы, рассказал, что с ним случилось. Голову он отдал запекать не в обычную пекарню, а в ресторан, где ее должны были приготовить, как полагается. Само собой, в ресторане не спешили. Он еле дождался, пока ее запекут. Тут же схватил противень, обжегся ужасно, но делать нечего, пришлось терпеть. Знал ведь, что дома ждет целая орава голодающих. Снял шарф, прихватил противень полами плаща. Но так как из-за этого не было видно, куда он ступает, поскользнулся и…
— …покатилась эта самая голова прямо на мостовую. Я лежу на земле, весь в жиру, вокруг всякие идиоты ухмыляются, а в довершение всего откуда ни возьмись грузовик — и мчится прямо на голову…
Тогда Гари рванулся и выхватил эту проклятую голову прямо из-под колес. И пока он нес ее в обеих руках, чтобы положить обратно на противень, взбешенный шофер воспользовался ситуацией и влепил ему две таких пощечины, что у бедного Фифа потемнело в глазах. Но делать нечего, пришлось стерпеть, тем более что он чувствовал себя виноватым.
Кишо осмотрел голову.
— Ничего страшного, — неуверенно сказал он, — разве только желудок грязноват. Но его можно выбросить.
— Но ведь желудок и есть самое пикантное! — с отчаянием взвыл художник. — А так — голова как голова, даже от твоей ничем не отличается.
Новые осложнения возникли, когда голову стали делить. Фиф большой нашел какое-то тесло и нервно стукнул им по затылочной кости. Раздался хруст, на белую блузку Донки шмякнулся кусок мяса. Женщины немедленно скрылись за туалетной ширмой Фифы маленькой. Кишо вытащил откуда-то старый женский халат, и общими усилиями голова была наконец побеждена. Раскололи череп, вытащили челюсти, язык, мозги. Один глаз, отлетев, прилип к картине, изображающей старинный созопольский дом, и оттуда смотрел на всех угасшим взором. Наконец, опротивев сами себе, почти в отчаянии, они разложили мясо по тарелкам, но долго еще не могли заставить себя взяться за еду. И лишь потом, когда все наконец поели, Кишо довольно заявил:
— А все-таки стоило потрудиться!
— Брось! — мрачно заявил Фиф большой. — Нет зверя гаже человека.
— Да, хороши мы, нечего сказать! — скорбно поддакнул Кишо. — А еще рассказываем анекдоты о людоедах.
— И во сколько тебе обошлось это удовольствие?
— Что деньги? — все так же мрачно ответил художник. — Когда я чуть не погиб в расцвете сил.
— И бизнеса, — добавил Кишо.
Действительно, в последние два месяца Гари неожиданно стало везти. Да и как могло быть иначе, если его картинами заинтересовались всякие там академики и богатые американцы. Фифа маленькая похвасталась, что только за последний месяц они продали четыре картины.
— В рассрочку? — спросил Кишо.
— Ну, не все… Габровская галерея выложила наличными. Тамошний директор показал себя человеком.
— О, если ты у габровцев сумел получить деньги, значит, тебя ждет блестящее будущее, — сказал Кишо. — У вашего брата всегда так, стоит раз повезти.
— Ас чего все началось? — спросил Сашо. — С белых коней, которых купил мой дядя.
— Верно, — согласился художник. — Потому-то я и отдал ему их так дешево… А картина стоит самое малое в пять раз дороже.
— Живые лошади и то не стоят в пять раз дороже!
— Нет, правда, картина что надо! — сказал художник. — Лучше у меня ничего нет. Может, потому что все вышло как-то так, само собой.
— Как это — само собой? — не понял Сашо.
— У нас такое случается… Ищешь, скажем, одно колоритное решение, а находишь совсем другое. Если ночь писать только синим, всегда получается слюнтяйство! Я прибавил лилового, немного коричневого — ты, верно, и не заметил. Опять ничего не выходит. Мне нужно было плотное белое пятно, чтобы картина ожила. И тогда я вспомнил о лошадях. А оказалось, что они — все.
— Что — все?
— Ну все! — с досадой повторил художник. — Слепой ты разве, что этого не видишь?.. Во всяком случае, дядя твой не слепой.
— Что же это за искусство, — сердито сказал Сашо. — Если оно может получиться само собой.
Фифа маленькая сварила им полкастрюли кофе — натурального бразильского, как она похвасталась. А если дальше так пойдет, глядишь, и они купят себе какую-нибудь таратайку. Гари нужна машина, хоть он и не пейзажист.
— Лучше всего ему пишется на чердаке, а еще лучше — в подвале без всякого освещения, — она засмеялась. — Поначалу можно обойтись и «трабантом», подержанным, разумеется.
— А что, «трабант» — прекрасная машина, — сказал Кишо. — Я тоже собираюсь купить «трабант».
Все засмеялись. Как ни щедр бельгиец, он скоро уедет. Так что будет лучше всего, если Кишо купит себе велосипедик-пони, а еще лучше роликовые коньки — очень ему пойдут.
— Эти деньги я получу не от бельгийца, — сказал Кишо. — Их мне отсчитает частный сектор.
И Кишо, не спеша, рассказал им о своей последней сделке. В «Луна-парке» его нашел какой-то владелец спортивного тира и предложил ему сделать хотя бы две машины, такие же, как японские, пусть даже не очень красивые. Кишо с ним уже и о цене договорился — по две тысячи за каждую. А тот тип и материалы дает, и все, что нужно. Ему главное, чтоб стреляли «по живому», как он выразился.
Все озадаченно взглянули на Кишо. Шутит он или серьезно? Но все это никак не походило на шутку.
— Разве машины не запатентованы?
— Патент? — засмеялся Кишо. — Кто будет спрашивать с него патент где-нибудь в Пирдопе пли Берковице. А что до самих машин, то я их сделаю получше японских.
— А материалы? — спросил Сашо недоверчиво.
— Об этом я вообще не думаю. Для частного сектора, мой милый, нет преград. Понадобится, они и тяжелую воду мне доставят. Я же видел этого моего заказчика, — за что ни возьмется, деньги сами в руки плывут.
— Значит, мошенник.
— Конечно, мошенник. Но, в отличие от директора «Луна-парка», замечательно умеет считать. Я прикинул, что всего лишь за три месяца он покроет все расходы. Остальное — чистая прибыль. Без всякого труда, вот разве время от времени придется вынимать кассовые коробки да доставать денежки.
Друзья смотрели на него все так же недоверчиво.
— Послушай, а тебе не приходит в голову, что ты обслуживаешь паразитирующий класс? — сказал Сашо. — Тот самый, в среде которого стихийно рождается капитализм.
— А что делать? — пожал плечами Кишо. — Я, что ли, виноват, что государство ничего не хочет у меня покупать? Сделаю эти две машинки, и конец. Мне важно хоть раз свозить Донку на «трабанте» на Витошу к «Счастливцу».
— Прошу прощения, но «трабант» — это не для Донки. Придется тебе поискать более подходящую даму, — заявила Донка.
— Ничего, найдется! — оптимистично ответил Кишо.
После кофе Криста собралась уходить. Вначале оживленная, она под конец совершенно сникла, забилась в угол диванчика и все время молчала. Попробовали ее удержать, но Сашо тоже решил идти. Дядя ложился очень поздно, после полуночи, почему бы не забежать к нему ненадолго и не поговорить? Когда они вышли, ледяная корка на тротуаре стала твердой, как стекло, молодые люди еле ползли по морозным улицам. Криста, все такая же молчаливая, уцепилась за него, как белка. Наконец до Сашо дошло, что с ней что-то происходит.
— У тебя плохое настроение, — сказал он. — Что-нибудь случилось?
— Ничего, — ответила Криста. — Я думаю.
— О чем?
— Думаю, почему доцент Азманов так поступил…
— Ясно почему… чтобы завоевать позицию получше.
— Ты хочешь сказать, он карьерист?
— Похоже, что это самое точное слово, — неохотно ответил Сашо.
Криста еще крепче вцепилась в его руку и, подняв голову, попыталась заглянуть ему в глаза.
— Сашо, я должна тебе кое-что сказать… Доцент Азманов — мой дядя.
— Какой дядя? — не понял Сашо.
— Обыкновенный. Брат моего отца.
Тут оба поскользнулись и чуть было не растянулись на обледеневшем тротуаре. Но Сашо, бывший фехтовальщик, сумел сохранить равновесие.
— Жаль! — сказал он, слегка сконфуженный. — Хотя для меня это не имеет никакого значения.
— Все же ты должен знать, — сказала Криста. — Ведь в будущем тебе придется иметь с ним дело.
— Во всяком случае, мне не грозит, что он станет моим директором, — ответил Сашо, еле скрывая раздражение. — Моим — никогда!
6
На второе заседание академик Урумов отправился без всякой охоты, с неясным чувством какого-то внутреннего омерзения. Хотя еще не все карты были открыты, основное направление игры уже вполне определилось. Группа доцента Азманова повела атаку не только на него, но и на все руководство института. Азманов, разумеется, не может рассчитывать на директорское кресло, для этого ему недостает прежде всего научной квалификации. Но на место Скорчева он вполне может пробраться.
Зал и на этот раз был переполнен. Открыли двустворчатую заднюю дверь и за ней поставили еще несколько рядов стульев. К удивлению Урумова, Сашо вновь расположился в первом ряду. Вчера академик хорошо заметил его маневры и желание устроиться где-нибудь подальше. А сейчас он по собственному почину уселся в первом ряду. Ну что ж, пусть привыкает к мысли, что в будущем ему придется играть важную роль в жизни института.
Первыми выступили двое, наверное, из окружения Скорчева. Оба они доказывали, что до сих пор институт точнейшим образом выполнял утвержденный государственный план, два раза был провозглашен передовым. Так что все потуги доцента Азманова доказать обратное — беспочвенны и злонамеренны. И вызывают серьезное сомнение в его моральных побуждениях.
После второго выступления Азманов, весь красный, вскочил со своего места.
— Я говорю не только о формальных планах! — крикнул он. — Я говорю о настоящих, реальных задачах, которые нам вполне по плечу.
— Не крути, Азманов! — хмуро сказал Кынчев. — Ты вполне ясно заявил, что мы не выполняем правительственных заданий. Назови точно, какое именно задание мы не выполнили?
— Самое важное! — ответил Азманов. — В котором говорится о связи нашей работы с конкретными нуждами производства.
Потом выступил Скорчев. Держался он неспокойно и говорил довольно путано. В его высказываниях чувствовалось желание как можно более деликатным и вежливым способом отмежеваться от своего патрона и его исследований.
— Академик Урумов — несомненно ученый с мировым именем, — заявил он. — Его труды постоянно переводятся за границей. Правда, он работает в чуждой мне области, и потому я не стану навязывать вам свое некомпетентное мнение. Согласитесь, с чего бы это я стал сомневаться в научных достижениях, которые до сих пор не решалась оспаривать научная мысль всего мира? В любом случае академику Урумову необходимо создать наилучшие условия, чтобы он мог довести до конца свою научную работу. Это естественно. Но все же я считаю, что статья в «Просторах» несколько преждевременна. Нельзя высказывать такие мрачные предположения без достаточно веских научных доказательств. Слишком много страхов и кошмаров давит сейчас на мир, чтобы мы могли позволить себе добавить к ним еще один.
Скорчев тоже потратил немало времени, чтобы доказать, как успешно институт выполняет свои планы. Так что намеки доцента Азманова абсолютно недобросовестны. А если наши задачи ему не нравятся, пусть обратится к высшим инстанциям, которые, исходя из государственных потребностей, поставили эти задачи перед институтом.
Скорчев оставил трибуну слегка взмокший, но довольный. Его проводили аплодисментами. Слово было предоставлено старшему научному сотруднику Аврамову. Поднявшись на трибуну, он сморщился, словно собирался чихнуть. Первые его слова прозвучали довольно сварливо:
— Мне было по-настоящему стыдно, когда я слушал некоторых наших товарищей. Первый раз в жизни вижу, как аплодируют невежеству и дилетантству. Да еще в научном институте. Речь идет о выступлении доцента Азманова. Видимо, те, кто ему аплодировал, находятся на том же уровне. Или же у них какие-то свои расчеты, во что мне не хотелось бы верить.
Этот товарищ действительно не имеет никакого представления об усилиях и исканиях академика Урумова. Неужели не ясно, что задача, которую поставил себе академик Урумов, находится на исключительно высоком, я бы сказал, мировом уровне. Неужели вы не понимаете, что если академику Урумову удастся ее решить, то в вирусологии будет открыта новая эра?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Сашо смотрел на него с чуть прояснившимся лицом.
— Очень хорошо!
— Что тут хорошего?
— Хорошо ты это сказал. Послушай, можно мне это использовать?
Но тут раздался такой грохот, словно кто-то вышибал дверь. В комнату ввалился Фиф большой с громадным противнем в руках. Плащ его был залит жиром, брюки заляпаны грязью и снегом. Он казался таким несчастным, что все всполошились.
— Что случилось? — испуганно спросила Фифа маленькая.
— Голову выронил!
И Гари, все еще тяжело дыша после лестницы, рассказал, что с ним случилось. Голову он отдал запекать не в обычную пекарню, а в ресторан, где ее должны были приготовить, как полагается. Само собой, в ресторане не спешили. Он еле дождался, пока ее запекут. Тут же схватил противень, обжегся ужасно, но делать нечего, пришлось терпеть. Знал ведь, что дома ждет целая орава голодающих. Снял шарф, прихватил противень полами плаща. Но так как из-за этого не было видно, куда он ступает, поскользнулся и…
— …покатилась эта самая голова прямо на мостовую. Я лежу на земле, весь в жиру, вокруг всякие идиоты ухмыляются, а в довершение всего откуда ни возьмись грузовик — и мчится прямо на голову…
Тогда Гари рванулся и выхватил эту проклятую голову прямо из-под колес. И пока он нес ее в обеих руках, чтобы положить обратно на противень, взбешенный шофер воспользовался ситуацией и влепил ему две таких пощечины, что у бедного Фифа потемнело в глазах. Но делать нечего, пришлось стерпеть, тем более что он чувствовал себя виноватым.
Кишо осмотрел голову.
— Ничего страшного, — неуверенно сказал он, — разве только желудок грязноват. Но его можно выбросить.
— Но ведь желудок и есть самое пикантное! — с отчаянием взвыл художник. — А так — голова как голова, даже от твоей ничем не отличается.
Новые осложнения возникли, когда голову стали делить. Фиф большой нашел какое-то тесло и нервно стукнул им по затылочной кости. Раздался хруст, на белую блузку Донки шмякнулся кусок мяса. Женщины немедленно скрылись за туалетной ширмой Фифы маленькой. Кишо вытащил откуда-то старый женский халат, и общими усилиями голова была наконец побеждена. Раскололи череп, вытащили челюсти, язык, мозги. Один глаз, отлетев, прилип к картине, изображающей старинный созопольский дом, и оттуда смотрел на всех угасшим взором. Наконец, опротивев сами себе, почти в отчаянии, они разложили мясо по тарелкам, но долго еще не могли заставить себя взяться за еду. И лишь потом, когда все наконец поели, Кишо довольно заявил:
— А все-таки стоило потрудиться!
— Брось! — мрачно заявил Фиф большой. — Нет зверя гаже человека.
— Да, хороши мы, нечего сказать! — скорбно поддакнул Кишо. — А еще рассказываем анекдоты о людоедах.
— И во сколько тебе обошлось это удовольствие?
— Что деньги? — все так же мрачно ответил художник. — Когда я чуть не погиб в расцвете сил.
— И бизнеса, — добавил Кишо.
Действительно, в последние два месяца Гари неожиданно стало везти. Да и как могло быть иначе, если его картинами заинтересовались всякие там академики и богатые американцы. Фифа маленькая похвасталась, что только за последний месяц они продали четыре картины.
— В рассрочку? — спросил Кишо.
— Ну, не все… Габровская галерея выложила наличными. Тамошний директор показал себя человеком.
— О, если ты у габровцев сумел получить деньги, значит, тебя ждет блестящее будущее, — сказал Кишо. — У вашего брата всегда так, стоит раз повезти.
— Ас чего все началось? — спросил Сашо. — С белых коней, которых купил мой дядя.
— Верно, — согласился художник. — Потому-то я и отдал ему их так дешево… А картина стоит самое малое в пять раз дороже.
— Живые лошади и то не стоят в пять раз дороже!
— Нет, правда, картина что надо! — сказал художник. — Лучше у меня ничего нет. Может, потому что все вышло как-то так, само собой.
— Как это — само собой? — не понял Сашо.
— У нас такое случается… Ищешь, скажем, одно колоритное решение, а находишь совсем другое. Если ночь писать только синим, всегда получается слюнтяйство! Я прибавил лилового, немного коричневого — ты, верно, и не заметил. Опять ничего не выходит. Мне нужно было плотное белое пятно, чтобы картина ожила. И тогда я вспомнил о лошадях. А оказалось, что они — все.
— Что — все?
— Ну все! — с досадой повторил художник. — Слепой ты разве, что этого не видишь?.. Во всяком случае, дядя твой не слепой.
— Что же это за искусство, — сердито сказал Сашо. — Если оно может получиться само собой.
Фифа маленькая сварила им полкастрюли кофе — натурального бразильского, как она похвасталась. А если дальше так пойдет, глядишь, и они купят себе какую-нибудь таратайку. Гари нужна машина, хоть он и не пейзажист.
— Лучше всего ему пишется на чердаке, а еще лучше — в подвале без всякого освещения, — она засмеялась. — Поначалу можно обойтись и «трабантом», подержанным, разумеется.
— А что, «трабант» — прекрасная машина, — сказал Кишо. — Я тоже собираюсь купить «трабант».
Все засмеялись. Как ни щедр бельгиец, он скоро уедет. Так что будет лучше всего, если Кишо купит себе велосипедик-пони, а еще лучше роликовые коньки — очень ему пойдут.
— Эти деньги я получу не от бельгийца, — сказал Кишо. — Их мне отсчитает частный сектор.
И Кишо, не спеша, рассказал им о своей последней сделке. В «Луна-парке» его нашел какой-то владелец спортивного тира и предложил ему сделать хотя бы две машины, такие же, как японские, пусть даже не очень красивые. Кишо с ним уже и о цене договорился — по две тысячи за каждую. А тот тип и материалы дает, и все, что нужно. Ему главное, чтоб стреляли «по живому», как он выразился.
Все озадаченно взглянули на Кишо. Шутит он или серьезно? Но все это никак не походило на шутку.
— Разве машины не запатентованы?
— Патент? — засмеялся Кишо. — Кто будет спрашивать с него патент где-нибудь в Пирдопе пли Берковице. А что до самих машин, то я их сделаю получше японских.
— А материалы? — спросил Сашо недоверчиво.
— Об этом я вообще не думаю. Для частного сектора, мой милый, нет преград. Понадобится, они и тяжелую воду мне доставят. Я же видел этого моего заказчика, — за что ни возьмется, деньги сами в руки плывут.
— Значит, мошенник.
— Конечно, мошенник. Но, в отличие от директора «Луна-парка», замечательно умеет считать. Я прикинул, что всего лишь за три месяца он покроет все расходы. Остальное — чистая прибыль. Без всякого труда, вот разве время от времени придется вынимать кассовые коробки да доставать денежки.
Друзья смотрели на него все так же недоверчиво.
— Послушай, а тебе не приходит в голову, что ты обслуживаешь паразитирующий класс? — сказал Сашо. — Тот самый, в среде которого стихийно рождается капитализм.
— А что делать? — пожал плечами Кишо. — Я, что ли, виноват, что государство ничего не хочет у меня покупать? Сделаю эти две машинки, и конец. Мне важно хоть раз свозить Донку на «трабанте» на Витошу к «Счастливцу».
— Прошу прощения, но «трабант» — это не для Донки. Придется тебе поискать более подходящую даму, — заявила Донка.
— Ничего, найдется! — оптимистично ответил Кишо.
После кофе Криста собралась уходить. Вначале оживленная, она под конец совершенно сникла, забилась в угол диванчика и все время молчала. Попробовали ее удержать, но Сашо тоже решил идти. Дядя ложился очень поздно, после полуночи, почему бы не забежать к нему ненадолго и не поговорить? Когда они вышли, ледяная корка на тротуаре стала твердой, как стекло, молодые люди еле ползли по морозным улицам. Криста, все такая же молчаливая, уцепилась за него, как белка. Наконец до Сашо дошло, что с ней что-то происходит.
— У тебя плохое настроение, — сказал он. — Что-нибудь случилось?
— Ничего, — ответила Криста. — Я думаю.
— О чем?
— Думаю, почему доцент Азманов так поступил…
— Ясно почему… чтобы завоевать позицию получше.
— Ты хочешь сказать, он карьерист?
— Похоже, что это самое точное слово, — неохотно ответил Сашо.
Криста еще крепче вцепилась в его руку и, подняв голову, попыталась заглянуть ему в глаза.
— Сашо, я должна тебе кое-что сказать… Доцент Азманов — мой дядя.
— Какой дядя? — не понял Сашо.
— Обыкновенный. Брат моего отца.
Тут оба поскользнулись и чуть было не растянулись на обледеневшем тротуаре. Но Сашо, бывший фехтовальщик, сумел сохранить равновесие.
— Жаль! — сказал он, слегка сконфуженный. — Хотя для меня это не имеет никакого значения.
— Все же ты должен знать, — сказала Криста. — Ведь в будущем тебе придется иметь с ним дело.
— Во всяком случае, мне не грозит, что он станет моим директором, — ответил Сашо, еле скрывая раздражение. — Моим — никогда!
6
На второе заседание академик Урумов отправился без всякой охоты, с неясным чувством какого-то внутреннего омерзения. Хотя еще не все карты были открыты, основное направление игры уже вполне определилось. Группа доцента Азманова повела атаку не только на него, но и на все руководство института. Азманов, разумеется, не может рассчитывать на директорское кресло, для этого ему недостает прежде всего научной квалификации. Но на место Скорчева он вполне может пробраться.
Зал и на этот раз был переполнен. Открыли двустворчатую заднюю дверь и за ней поставили еще несколько рядов стульев. К удивлению Урумова, Сашо вновь расположился в первом ряду. Вчера академик хорошо заметил его маневры и желание устроиться где-нибудь подальше. А сейчас он по собственному почину уселся в первом ряду. Ну что ж, пусть привыкает к мысли, что в будущем ему придется играть важную роль в жизни института.
Первыми выступили двое, наверное, из окружения Скорчева. Оба они доказывали, что до сих пор институт точнейшим образом выполнял утвержденный государственный план, два раза был провозглашен передовым. Так что все потуги доцента Азманова доказать обратное — беспочвенны и злонамеренны. И вызывают серьезное сомнение в его моральных побуждениях.
После второго выступления Азманов, весь красный, вскочил со своего места.
— Я говорю не только о формальных планах! — крикнул он. — Я говорю о настоящих, реальных задачах, которые нам вполне по плечу.
— Не крути, Азманов! — хмуро сказал Кынчев. — Ты вполне ясно заявил, что мы не выполняем правительственных заданий. Назови точно, какое именно задание мы не выполнили?
— Самое важное! — ответил Азманов. — В котором говорится о связи нашей работы с конкретными нуждами производства.
Потом выступил Скорчев. Держался он неспокойно и говорил довольно путано. В его высказываниях чувствовалось желание как можно более деликатным и вежливым способом отмежеваться от своего патрона и его исследований.
— Академик Урумов — несомненно ученый с мировым именем, — заявил он. — Его труды постоянно переводятся за границей. Правда, он работает в чуждой мне области, и потому я не стану навязывать вам свое некомпетентное мнение. Согласитесь, с чего бы это я стал сомневаться в научных достижениях, которые до сих пор не решалась оспаривать научная мысль всего мира? В любом случае академику Урумову необходимо создать наилучшие условия, чтобы он мог довести до конца свою научную работу. Это естественно. Но все же я считаю, что статья в «Просторах» несколько преждевременна. Нельзя высказывать такие мрачные предположения без достаточно веских научных доказательств. Слишком много страхов и кошмаров давит сейчас на мир, чтобы мы могли позволить себе добавить к ним еще один.
Скорчев тоже потратил немало времени, чтобы доказать, как успешно институт выполняет свои планы. Так что намеки доцента Азманова абсолютно недобросовестны. А если наши задачи ему не нравятся, пусть обратится к высшим инстанциям, которые, исходя из государственных потребностей, поставили эти задачи перед институтом.
Скорчев оставил трибуну слегка взмокший, но довольный. Его проводили аплодисментами. Слово было предоставлено старшему научному сотруднику Аврамову. Поднявшись на трибуну, он сморщился, словно собирался чихнуть. Первые его слова прозвучали довольно сварливо:
— Мне было по-настоящему стыдно, когда я слушал некоторых наших товарищей. Первый раз в жизни вижу, как аплодируют невежеству и дилетантству. Да еще в научном институте. Речь идет о выступлении доцента Азманова. Видимо, те, кто ему аплодировал, находятся на том же уровне. Или же у них какие-то свои расчеты, во что мне не хотелось бы верить.
Этот товарищ действительно не имеет никакого представления об усилиях и исканиях академика Урумова. Неужели не ясно, что задача, которую поставил себе академик Урумов, находится на исключительно высоком, я бы сказал, мировом уровне. Неужели вы не понимаете, что если академику Урумову удастся ее решить, то в вирусологии будет открыта новая эра?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63