Но даже при этом были смертельные случаи — хотя и не так много, как опасалась Сирокко.
В сумеречной зоне между Мнемосиной и Океаном, на берегу теплого озера, где Офион появлялся из своего подгейского русла, Сирокко разрешила краткую стоянку. Здесь уже можно было спать прямо на земле. Затем Сирокко поторопила армию дальше, к берегам самого большого моря в Гее, что занимало шестьдесят процентов всей поверхности Океана и называлось просто-напросто Океан.
Вода была прохладная. Вдоль берега росли растения. Легионы избавились от того немного, что на них было, и нырнули в море. Джипы с радостными гудками тоже забрались в воду. Титаниды отплыли туда, где поглубже, своими торчащими из воды человеческими торсами напоминая каких-то немыслимых лох-несских чудовищ.
Сирокко снова собрала своих генералов, чтобы обсудить меры в отношении солдат, слишком ослабленных Мнемосиной. Она попыталась скрыть от них свой страх, хотя сомневалась, что ей это удалось. Океан для Сирокко всегда оставался полным незнакомцем. Она множество раз его пересекала — и все время с глубоким страхом. Страх этот разумному объяснению не поддавался, раз ничего плохого с ней здесь никогда не случалось. Но Габи отказывалась об этом говорить, чем еще больше тревожила Сирокко.
Решено было, что те солдаты, которых военно-медицинская служба сочтет слишком ослабленными для перехода через Океан, останутся здесь, на западном берегу озера. Охранять их никто не будет. Если дело дойдет до драки, им придется самим себя защищать.
Указав оставшимся, что можно есть, а от чего нужно держаться подальше, Сирокко, не в силах и дальше откладывать поход, повела свою армию в Океан.
ЭПИЗОД XIV
Фургоны никогда еще не были так легки. Приспособления для прохода через джунгли остались на западном рубеже пустыни. Приспособления для марша по пустыне остались вместе с выздоравливающими на восточном ее рубеже. Нести в Океан воду не требовалось, а снаряжение для защиты от холода, которое тащили так долго и так издалека, теперь оказалось на спинах солдат. Впрочем, если джипы и оценили облегчение своей ноши, они никак этого не показали.
Путь через Океан провел армию вдоль южного берега моря, мимо того места, где начало формироваться необъятное ледяное полотно, — и к краю одного из трех крупнейших ледников, что про сантиметру проделывали свой путь с южных нагорий. Здесь ледяное полотно уже составляло сотни метров в глубину и имело достаточный запас прочности, чтобы выдержать вес любой армии.
В Океане не было Кружногейского шоссе — как, впрочем, и в Мнемосине. Глупо было бы пытаться прорубить здесь постоянную трассу. Самый простой путь лежал прямо через замерзшее море. Хотя полотно и не отличалось гладкостью — давление ледников дробило лед и вынуждало громадные льдины наползать друг на друга — нетрудно было найти сравнительно ровный маршрут. Благо теперь, когда ангелы использовали весь потребовавшийся им динамит, оставшиеся самолеты Конела приносили тонны взрывчатки, которую разведчики использовали для подрыва торосов и расчистки проходов.
Пока армия двигалась в ярко-льдистую ночь Океана к месту своей первой стоянки, на востоке вырастала знакомая громада. То был Свистолет, вновь занимающийся чем-то необъяснимым. Дирижабли всегда пролетали Океан на большой высоте. Однако Свистолет явно спускался, словно ему в этом месте что-то причиталось.
Остановился он невдалеке от армии, и с его брюха стало падать нечто, сперва показавшееся людям мелкой пылью. Падала мнимая пыль долго. Временами все слышали зловещую сирену — это пузырь выпускал избыточный водород. Но даже при этом, пока пыль падала, Свистолет постепенно поднимался.
Закончив выпускать «пыль», Свистолет отлетел на несколько километров, снова разворачиваясь к востоку, и слил целый ливень балластной воды, которая, прежде чем упасть на землю, успела превратиться в крупу.
Пыль на поверку оказалась дровами. Они были рассыпаны по всей территории, выбранной Сирокко для первого лагеря, и нарублены на длину, удобную для тех печурок, которые легко размещались внутри солдатских палаток. Кроме того, дрова были сухие и почти бездымные.
Сирокко велела передать по рядам, что древесина — подарок от титанид Гипериона. Общее мнение о титанидах, уже достаточно высокое среди ветеранов джунглей, поднялось до новой отметки, пока все лакомились горячей пищей и заползали в спальные мешки в теплых палатках.
Во время второй стоянки в Океане Габи снова явилась Сирокко.
Сирокко лежала в своей палатке. Ноги она протянула к огню, разведенному в чем-то вроде большого примуса. В палатке стояла одна койка. Сирокко подумала, что сможет заснуть. Когда же ей в последний раз доводилось спать? Кажется, еще в Кроне. Но пока ничего не получалось.
Тем не менее Сирокко знала, что поспать необходимо, так что улеглась поудобнее, зевнула, закрыла глаза... и тут, подняв клапан палатки, туда вошла Габи. Сирокко даже не успела ни о чем подумать. Габи взяла ее за руку и заторопилась наружу.
— Пойдем, — сказала она. — Мне надо показать тебе нечто важное.
И они устремились в снежную метель.
Впрочем, не такая уж это была и метель. И вовсе не буря. Однако при минус двадцати градусах Цельсия неприятен любой ветерок. Двое часовых у ее палатки были настороже — стояли спиной к костру, чтобы ясно видеть в темноте. Но Габи и Сирокко они не заметили. Смотрели прямо сквозь них.
«Что ж, для сна ничего удивительного», — подумала Сирокко.
Они протопали по снегу к другой палатке, и Габи ввела Сирокко вовнутрь. Там оказались две постели. В одной спала Робин. На другой, протирая глаза, сидел Конел.
— Капитан? А это не...
Конел явно видел Габи. Наверное, он тоже спал.
— Кто это? — спросил он.
— Меня зовут Габи Мерсье, — сказала Габи.
Тут Сирокко действительно пришлось отдать должное Конелу. Он некоторое время молча смотрел на Габи, очевидно подгоняя реальность под бесчисленные истории, которых он за все это время в Гее наслушался. Мысль о призраке, похоже, серьезных переживаний Конелу не доставила. Наконец он кивнул:
— Твоя разведчица, Капитан... верно?
— Верно, Конел. Все идет хорошо.
— По-моему, больше никто это и быть не мог. — Конел хотел встать, вздрогнул от боли, затем расставил ноги так, чтобы удобнее опираться на костыль.
Вообще-то со сломанной лодыжкой Конела следовало отослать в город. Он даже приготовился поднять бучу, если кто-то это предложит, но никто так и не предложил. Сирокко он был нужен в Гиперионе — больной или здоровый. А раз Конел мог ехать верхом на Рокки, серьезной проблемы не возникало.
Вот только перелом вышел скверный. Титанидские целители считали, что хромать Конел будет долго, — возможно, всю оставшуюся жизнь.
Габи опустилась перед ним на колени. Без малейших усилий она сняла массивный гипс. Возложила руки на голую лодыжку и на долю секунды ее сжала. Конел охнул, затем явно удивился. И спокойно встал на сломанную ногу.
— Чудеса, по две штуки за четвертак, — сказала Габи.
— Четвертак за мной, — отозвался Конел. — Да и спасибо тоже... — Тут он рассмеялся.
— Что такое?
— Спасибо тут, мягко говоря... — Конел развел руками, и рот его разъехался в глуповатой ухмылке. Стоял он еще нетвердо. — Да, а второе чудо?
— Скоро покажу. Берите меня за руки, детишки.
Полет, похоже, обескуражил Конела куда больше, чем призрак или магическое исцеление. Сирокко слышала, как стучат его зубы.
— Возьми себя в руки, Конел, — сказала Габи. — После того трюка, который ты провернул с люфтмордером, это просто прогулка в парке.
Конел промолчал. Сирокко просто терпела. На самом деле ей не нравилось все, что было не в ее власти. Хотя во время этих снов все казалось не так уж и важным.
— До сих пор ты мне доверяла, — нежно обратилась к ней Габи. — Доверься еще немного. Тебе здесь нечего бояться.
— Я знаю, только...
— Только ты всегда, минуя Океан, испытывала иррациональный страх. И ты никогда не подходила ближе, чем на сто километров, к центральному тросу. Океан — враг, постоянно твердил тебе твой разум. Океан — само Зло. Но теперь-то тебе уже двадцать лет известно, что зло — это Гея. Так кто тогда Океан?
— ... Не знаю. Сколько раз я собиралась прийти и посмотреть подонку в глаза... до сих пор вижу, как «Укротитель» расходится по всем швам.
— И слышишь ту милую сказочку, которой Гея угостила нас тогда в ступице... — Габи на миг умолкла, а затем голос ее зазвучал, как у капризного ребенка — ... про то как бедная несчастная Гея перепробовала все-все, ПО-ЧЕСТНОМУ, как безумно ей хотелось ДРУЖИТЬ с человечеством, встретить нас с распростертыми ОБЪЯТИЯМИ... вот только этот грязный и подлый бунтовщик Океан потянулся и... ах, бедненькие вы бедненькие, как вам, должно быть, тяжко пришлось, но тут не моя ВИНА, понимаете, это все гнусный ОКЕАН, который прежде был часть моего титанического разума, ко теперь сам стал полубогом, и у меня нет НИКАКОЙ, совсем никакой ВЛАСТИ над изменником...
Габи погрузилась в молчание, а Сирокко снова стала обо всем размышлять.
— Я не такая идиотка, чтобы об этом не думать, — сказала она. — Но я же сказала — я просто не могла сюда прийти.
— Тут Стукачок славно постарался, — заметила Габи. — Даже когда ты вынула его из головы, он оставил там этот мусор.
Сирокко вздрогнула:
— Извини, кажется, я не очень удачно выразилась. Все, дальше без метафор. Возвращаемся к реальности.
Все трое приземлились у самого рубежа леса жил центрального троса и дальше пошли пешком.
По мере того как они приближались к центру, становилось все теплее. Весь и без того слабый наружный свет окончательно пропал уже через первые сто метров. Ни Конел, ни Сирокко лампады не захватили, зато у Габи оказался какой-то источник света, что струился вперед подобно лунным лучам или отражениям от зеркального шара в дискотеке. При таком свете вполне можно было видеть... только вот смотреть было не на что. Сирокко побывала под многими тросами, и там всегда лежали обломки столетий. Скелеты давно умерших существ, упавшие гнезда слепых летучих животных, скомканные куски расплывшихся гобеленов, что отшелушивались от жил троса и могли провисеть так часы или тысячелетия... даже старые картонные коробки, пластиковые обертки от бутербродов и смятые консервные банки — память о днях туристской программы Геи, когда тысячи людей плавали на плотах по Офиону или плутали по лесам жил. Леса эти содержали свою сложную ночную флору и фауну, редко попадавшуюся на глаза, но легко опознаваемую по помету животных и семенным коробочкам, что падали с незримых переплетений жил высоко наверху.
А в Океане ничего такого не было. Словно час назад здесь прошла бригада уборщиц, вытирая пыль и полируя все чуть ли не до блеска. Земля здесь скорее напоминала линолеум.
Теперь Сирокко смутно припомнила свои страхи. И, стоило ей хорошенько задуматься, она поразилась тому, что чего-то в этом месте боялась. Ее нынешние свидания с Габи всегда проходили в приятном, полунаркотическом сонном состоянии. Сирокко знала, что все идет, как надо. Даже в ретроспективе сны эти страшными не казались. Теперь она шла вперед в своем обычном состоянии безмятежного предвкушения. В каком-то смысле Сирокко чувствовала себя маленькой девочкой, что идет со своей мамой по извилистой лесной тропке. Интересно, однако не захватывает. За каждым поворотом ждало что-то новое, но это новое не пугало. Лишь приятное предвкушение «что-там-дальше» — и никакой тревоги.
Неясным для нее самой образом Сирокко чувствовала некоторые эмоции Конела. Он тоже не боялся, но испытывал острое любопытство. Габи приходилось то и дело его окликать — или он ушел бы далеко вперед. Продолжая свою аналогию, Сирокко подумала: Конел — городской мальчик, никогда не бывавший в лесу; каждый поворот таит для него новое чудо.
В какой-то момент Сирокко вдруг поняла — не сознавая как — все, вот тут самый центр троса. И в центре этом они увидели свет. Когда подошли поближе, оказалось, что рядом с источником света сидит мужчина. Она еще немного подошли и остановились. Мужчина поднял на них взгляд.
Напоминал он Робинзона Крузо или Рипа ван Винкля. Его длинные волосы и борода были совершенно седыми. В них попадалась всякая всячина, узлы, кусочки рыбьих костей, а на бороде, как раз подо ртом, виднелось длинное бурое пятно. Мужчина буквально зарос грязью. Одежда на нем была та же самая, в какой Сирокко последний раз его видела — двадцать лет назад, корчащимся на посыпанном опилками полу таверны «Волшебный кот» в Титанополе. Сказать, что одежда его была ветхой, значило не сказать ничего. То были самые драные лохмотья из всех, какие Сирокко за всю свою долгую жизнь видела. Сквозь громадные дыры виднелись участки кожи — сухой, туго натянутой на кости, — и буквально каждый сантиметр этой кожи испещряли шрамы большие и малые. Лицо его было совсем старым — но по-иному, чем у Кельвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
В сумеречной зоне между Мнемосиной и Океаном, на берегу теплого озера, где Офион появлялся из своего подгейского русла, Сирокко разрешила краткую стоянку. Здесь уже можно было спать прямо на земле. Затем Сирокко поторопила армию дальше, к берегам самого большого моря в Гее, что занимало шестьдесят процентов всей поверхности Океана и называлось просто-напросто Океан.
Вода была прохладная. Вдоль берега росли растения. Легионы избавились от того немного, что на них было, и нырнули в море. Джипы с радостными гудками тоже забрались в воду. Титаниды отплыли туда, где поглубже, своими торчащими из воды человеческими торсами напоминая каких-то немыслимых лох-несских чудовищ.
Сирокко снова собрала своих генералов, чтобы обсудить меры в отношении солдат, слишком ослабленных Мнемосиной. Она попыталась скрыть от них свой страх, хотя сомневалась, что ей это удалось. Океан для Сирокко всегда оставался полным незнакомцем. Она множество раз его пересекала — и все время с глубоким страхом. Страх этот разумному объяснению не поддавался, раз ничего плохого с ней здесь никогда не случалось. Но Габи отказывалась об этом говорить, чем еще больше тревожила Сирокко.
Решено было, что те солдаты, которых военно-медицинская служба сочтет слишком ослабленными для перехода через Океан, останутся здесь, на западном берегу озера. Охранять их никто не будет. Если дело дойдет до драки, им придется самим себя защищать.
Указав оставшимся, что можно есть, а от чего нужно держаться подальше, Сирокко, не в силах и дальше откладывать поход, повела свою армию в Океан.
ЭПИЗОД XIV
Фургоны никогда еще не были так легки. Приспособления для прохода через джунгли остались на западном рубеже пустыни. Приспособления для марша по пустыне остались вместе с выздоравливающими на восточном ее рубеже. Нести в Океан воду не требовалось, а снаряжение для защиты от холода, которое тащили так долго и так издалека, теперь оказалось на спинах солдат. Впрочем, если джипы и оценили облегчение своей ноши, они никак этого не показали.
Путь через Океан провел армию вдоль южного берега моря, мимо того места, где начало формироваться необъятное ледяное полотно, — и к краю одного из трех крупнейших ледников, что про сантиметру проделывали свой путь с южных нагорий. Здесь ледяное полотно уже составляло сотни метров в глубину и имело достаточный запас прочности, чтобы выдержать вес любой армии.
В Океане не было Кружногейского шоссе — как, впрочем, и в Мнемосине. Глупо было бы пытаться прорубить здесь постоянную трассу. Самый простой путь лежал прямо через замерзшее море. Хотя полотно и не отличалось гладкостью — давление ледников дробило лед и вынуждало громадные льдины наползать друг на друга — нетрудно было найти сравнительно ровный маршрут. Благо теперь, когда ангелы использовали весь потребовавшийся им динамит, оставшиеся самолеты Конела приносили тонны взрывчатки, которую разведчики использовали для подрыва торосов и расчистки проходов.
Пока армия двигалась в ярко-льдистую ночь Океана к месту своей первой стоянки, на востоке вырастала знакомая громада. То был Свистолет, вновь занимающийся чем-то необъяснимым. Дирижабли всегда пролетали Океан на большой высоте. Однако Свистолет явно спускался, словно ему в этом месте что-то причиталось.
Остановился он невдалеке от армии, и с его брюха стало падать нечто, сперва показавшееся людям мелкой пылью. Падала мнимая пыль долго. Временами все слышали зловещую сирену — это пузырь выпускал избыточный водород. Но даже при этом, пока пыль падала, Свистолет постепенно поднимался.
Закончив выпускать «пыль», Свистолет отлетел на несколько километров, снова разворачиваясь к востоку, и слил целый ливень балластной воды, которая, прежде чем упасть на землю, успела превратиться в крупу.
Пыль на поверку оказалась дровами. Они были рассыпаны по всей территории, выбранной Сирокко для первого лагеря, и нарублены на длину, удобную для тех печурок, которые легко размещались внутри солдатских палаток. Кроме того, дрова были сухие и почти бездымные.
Сирокко велела передать по рядам, что древесина — подарок от титанид Гипериона. Общее мнение о титанидах, уже достаточно высокое среди ветеранов джунглей, поднялось до новой отметки, пока все лакомились горячей пищей и заползали в спальные мешки в теплых палатках.
Во время второй стоянки в Океане Габи снова явилась Сирокко.
Сирокко лежала в своей палатке. Ноги она протянула к огню, разведенному в чем-то вроде большого примуса. В палатке стояла одна койка. Сирокко подумала, что сможет заснуть. Когда же ей в последний раз доводилось спать? Кажется, еще в Кроне. Но пока ничего не получалось.
Тем не менее Сирокко знала, что поспать необходимо, так что улеглась поудобнее, зевнула, закрыла глаза... и тут, подняв клапан палатки, туда вошла Габи. Сирокко даже не успела ни о чем подумать. Габи взяла ее за руку и заторопилась наружу.
— Пойдем, — сказала она. — Мне надо показать тебе нечто важное.
И они устремились в снежную метель.
Впрочем, не такая уж это была и метель. И вовсе не буря. Однако при минус двадцати градусах Цельсия неприятен любой ветерок. Двое часовых у ее палатки были настороже — стояли спиной к костру, чтобы ясно видеть в темноте. Но Габи и Сирокко они не заметили. Смотрели прямо сквозь них.
«Что ж, для сна ничего удивительного», — подумала Сирокко.
Они протопали по снегу к другой палатке, и Габи ввела Сирокко вовнутрь. Там оказались две постели. В одной спала Робин. На другой, протирая глаза, сидел Конел.
— Капитан? А это не...
Конел явно видел Габи. Наверное, он тоже спал.
— Кто это? — спросил он.
— Меня зовут Габи Мерсье, — сказала Габи.
Тут Сирокко действительно пришлось отдать должное Конелу. Он некоторое время молча смотрел на Габи, очевидно подгоняя реальность под бесчисленные истории, которых он за все это время в Гее наслушался. Мысль о призраке, похоже, серьезных переживаний Конелу не доставила. Наконец он кивнул:
— Твоя разведчица, Капитан... верно?
— Верно, Конел. Все идет хорошо.
— По-моему, больше никто это и быть не мог. — Конел хотел встать, вздрогнул от боли, затем расставил ноги так, чтобы удобнее опираться на костыль.
Вообще-то со сломанной лодыжкой Конела следовало отослать в город. Он даже приготовился поднять бучу, если кто-то это предложит, но никто так и не предложил. Сирокко он был нужен в Гиперионе — больной или здоровый. А раз Конел мог ехать верхом на Рокки, серьезной проблемы не возникало.
Вот только перелом вышел скверный. Титанидские целители считали, что хромать Конел будет долго, — возможно, всю оставшуюся жизнь.
Габи опустилась перед ним на колени. Без малейших усилий она сняла массивный гипс. Возложила руки на голую лодыжку и на долю секунды ее сжала. Конел охнул, затем явно удивился. И спокойно встал на сломанную ногу.
— Чудеса, по две штуки за четвертак, — сказала Габи.
— Четвертак за мной, — отозвался Конел. — Да и спасибо тоже... — Тут он рассмеялся.
— Что такое?
— Спасибо тут, мягко говоря... — Конел развел руками, и рот его разъехался в глуповатой ухмылке. Стоял он еще нетвердо. — Да, а второе чудо?
— Скоро покажу. Берите меня за руки, детишки.
Полет, похоже, обескуражил Конела куда больше, чем призрак или магическое исцеление. Сирокко слышала, как стучат его зубы.
— Возьми себя в руки, Конел, — сказала Габи. — После того трюка, который ты провернул с люфтмордером, это просто прогулка в парке.
Конел промолчал. Сирокко просто терпела. На самом деле ей не нравилось все, что было не в ее власти. Хотя во время этих снов все казалось не так уж и важным.
— До сих пор ты мне доверяла, — нежно обратилась к ней Габи. — Доверься еще немного. Тебе здесь нечего бояться.
— Я знаю, только...
— Только ты всегда, минуя Океан, испытывала иррациональный страх. И ты никогда не подходила ближе, чем на сто километров, к центральному тросу. Океан — враг, постоянно твердил тебе твой разум. Океан — само Зло. Но теперь-то тебе уже двадцать лет известно, что зло — это Гея. Так кто тогда Океан?
— ... Не знаю. Сколько раз я собиралась прийти и посмотреть подонку в глаза... до сих пор вижу, как «Укротитель» расходится по всем швам.
— И слышишь ту милую сказочку, которой Гея угостила нас тогда в ступице... — Габи на миг умолкла, а затем голос ее зазвучал, как у капризного ребенка — ... про то как бедная несчастная Гея перепробовала все-все, ПО-ЧЕСТНОМУ, как безумно ей хотелось ДРУЖИТЬ с человечеством, встретить нас с распростертыми ОБЪЯТИЯМИ... вот только этот грязный и подлый бунтовщик Океан потянулся и... ах, бедненькие вы бедненькие, как вам, должно быть, тяжко пришлось, но тут не моя ВИНА, понимаете, это все гнусный ОКЕАН, который прежде был часть моего титанического разума, ко теперь сам стал полубогом, и у меня нет НИКАКОЙ, совсем никакой ВЛАСТИ над изменником...
Габи погрузилась в молчание, а Сирокко снова стала обо всем размышлять.
— Я не такая идиотка, чтобы об этом не думать, — сказала она. — Но я же сказала — я просто не могла сюда прийти.
— Тут Стукачок славно постарался, — заметила Габи. — Даже когда ты вынула его из головы, он оставил там этот мусор.
Сирокко вздрогнула:
— Извини, кажется, я не очень удачно выразилась. Все, дальше без метафор. Возвращаемся к реальности.
Все трое приземлились у самого рубежа леса жил центрального троса и дальше пошли пешком.
По мере того как они приближались к центру, становилось все теплее. Весь и без того слабый наружный свет окончательно пропал уже через первые сто метров. Ни Конел, ни Сирокко лампады не захватили, зато у Габи оказался какой-то источник света, что струился вперед подобно лунным лучам или отражениям от зеркального шара в дискотеке. При таком свете вполне можно было видеть... только вот смотреть было не на что. Сирокко побывала под многими тросами, и там всегда лежали обломки столетий. Скелеты давно умерших существ, упавшие гнезда слепых летучих животных, скомканные куски расплывшихся гобеленов, что отшелушивались от жил троса и могли провисеть так часы или тысячелетия... даже старые картонные коробки, пластиковые обертки от бутербродов и смятые консервные банки — память о днях туристской программы Геи, когда тысячи людей плавали на плотах по Офиону или плутали по лесам жил. Леса эти содержали свою сложную ночную флору и фауну, редко попадавшуюся на глаза, но легко опознаваемую по помету животных и семенным коробочкам, что падали с незримых переплетений жил высоко наверху.
А в Океане ничего такого не было. Словно час назад здесь прошла бригада уборщиц, вытирая пыль и полируя все чуть ли не до блеска. Земля здесь скорее напоминала линолеум.
Теперь Сирокко смутно припомнила свои страхи. И, стоило ей хорошенько задуматься, она поразилась тому, что чего-то в этом месте боялась. Ее нынешние свидания с Габи всегда проходили в приятном, полунаркотическом сонном состоянии. Сирокко знала, что все идет, как надо. Даже в ретроспективе сны эти страшными не казались. Теперь она шла вперед в своем обычном состоянии безмятежного предвкушения. В каком-то смысле Сирокко чувствовала себя маленькой девочкой, что идет со своей мамой по извилистой лесной тропке. Интересно, однако не захватывает. За каждым поворотом ждало что-то новое, но это новое не пугало. Лишь приятное предвкушение «что-там-дальше» — и никакой тревоги.
Неясным для нее самой образом Сирокко чувствовала некоторые эмоции Конела. Он тоже не боялся, но испытывал острое любопытство. Габи приходилось то и дело его окликать — или он ушел бы далеко вперед. Продолжая свою аналогию, Сирокко подумала: Конел — городской мальчик, никогда не бывавший в лесу; каждый поворот таит для него новое чудо.
В какой-то момент Сирокко вдруг поняла — не сознавая как — все, вот тут самый центр троса. И в центре этом они увидели свет. Когда подошли поближе, оказалось, что рядом с источником света сидит мужчина. Она еще немного подошли и остановились. Мужчина поднял на них взгляд.
Напоминал он Робинзона Крузо или Рипа ван Винкля. Его длинные волосы и борода были совершенно седыми. В них попадалась всякая всячина, узлы, кусочки рыбьих костей, а на бороде, как раз подо ртом, виднелось длинное бурое пятно. Мужчина буквально зарос грязью. Одежда на нем была та же самая, в какой Сирокко последний раз его видела — двадцать лет назад, корчащимся на посыпанном опилками полу таверны «Волшебный кот» в Титанополе. Сказать, что одежда его была ветхой, значило не сказать ничего. То были самые драные лохмотья из всех, какие Сирокко за всю свою долгую жизнь видела. Сквозь громадные дыры виднелись участки кожи — сухой, туго натянутой на кости, — и буквально каждый сантиметр этой кожи испещряли шрамы большие и малые. Лицо его было совсем старым — но по-иному, чем у Кельвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79