Дальше пошло еще занятнее.
Сирокко увидела, как она сама, Габи и Джин взбираются по одному из массивных тросов, что вели в ступицу Геи, в шестистах километрах над дном обода. Затем они трое встали лагерем, и пошел жуткий бред. Получился вроде как любовный треугольник, где центральным звеном была Сирокко. Они с Габи составляли заговор у костра, обмениваясь клятвами в вечной любви и фразочками наподобие: «Ах, Боже мой, Габи, как же я обожаю, когда твои руки ласкают мою горячую, влажную норку!»
На следующее утро — хотя, как помнила Сирокко, подъем занял куда больше времени, — во время их аудиенции у великой богини Геи, Джину был предложен пост Мага. Стоило несчастному скромно наклонить голову в знак согласия, как коварная Сирокко схватила его сзади за волосы и распорола ему горло от уха до уха. Кровь залила всю страницу, а Сирокко презрительным пинком запулила отрезанную голову черт-те куда. Гея — которая еще больше походила на куриный помет, чем помнила Сирокко, — сделала Сирокко Феей, а Габи — ее подлой приспешницей.
Было там и еще много чего. Сирокко со вздохом закрыла книжку.
— А знаешь, — сказала она Менестрелю, — похоже, он правду говорит.
— Я тоже так подумал.
— Пожалуй, он просто дурак.
— Ну, ты знаешь, какова расплата за глупость.
— Ага. — Отшвырнув книжку, Сирокко подняла деревянную бадью и плеснула два галлона ледяной воды в лицо Конелу.
Конел постепенно приходил в сознание. Его толкали и щипали, но все это, казалось, не имело к нему никакого отношения. Он даже не знал, кто он такой.
Наконец Конел сообразил, что он раздет догола и связан без малейшей надежды высвободиться. Ноги были разведены по сторонам, и он не мог ими двинуть. Он даже ничего не видел, пока Джонс не подняла ему одно из залитых кровью век. Было больно. Так больно. Голову стягивала повязка — и это тоже было больно. Собственно говоря, болело все, что только могло.
Джонс сидела прямо перед ним на перевернутой бадье. Глаза ее были все такие же черные и бездонные. Она бесстрастно его изучала. Наконец Конел решил, что больше не может выносить ее взгляд.
— Пытать будешь? — Вышло неразборчиво.
— Ага.
— Когда?
— Когда соврешь.
Мысли текли вяло, будто клей, но что-то в ее взгляде заставило Конела напрячься.
— А как узнаешь, что я лгу? — спросил он.
— Да, задача не из легких, — признала женщина.
Достав нож, она повертела им у Конела перед глазами. Затем несильно провела им по его ноге. Боли не было, но кровяная черточка появилась. Она снова показала ему нож и стала ждать.
— Острый, — отважился Конел. — Очень острый. Женщина кивнула и отложила нож.
Вынув изо рта сигару, она стряхнула пепел и подула так, что кончик яростно засветился. Этот сияющий кончик Сирокко задержала в нескольких миллиметрах от ноги пленника.
На коже вскоре вздулся волдырь, и теперь Конел почувствовал боль; на нож это было непохоже.
— Да, — выпалил он, — да-да, я уже все понял.
— Не-а. Ничего ты не понял. — Она прижала окурок прямо к ноге.
Конел попытался, как мог, шевельнуться, но тут откуда-то сзади выползла рука титаниды и намертво прижала ногу. Закусив губу, Конел отвернулся; но глаза его словно влекло к тому месту. Он закричал. Кричал он долго, но боль нисколько не слабела.
Даже когда Сирокко убрала окурок — через пять минут? через десять? — боль никуда не делась. Конел долго и беспомощно рыдал.
Наконец он смог снова туда взглянуть. На коже остался черный кружок около дюйма в диаметре. Конел посмотрел на Сирокко, а она опять с каменным лицом за ним наблюдала. Он страшно ее ненавидел. Ни разу в жизни он не испытывал такой ненависти, как тогда.
— Всего двадцать секунд, — сказала Сирокко. Конел снова зарыдал, когда понял, что она говорит правду. Потом попытался кивнуть, попытался сказать, что он все понимает, что двадцать секунд это очень недолго — но не смог совладать с голосом. Сирокко ждала.
— Пойми вот что, — сказала она. — Нога довольно чувствительна, но это не самая деликатная часть твоего тела. — Конел затаил дыхание, когда она быстро провела окурком у него перед носом, — впрочем, достаточно медленно, чтобы он смог почувствовать жар. Затем женщина неспешно повела ногтем от его подбородка к паху. До этого Конел чувствовал слабое жжение, а когда рука замерла, почуял запах паленых волос.
Когда Сирокко, так и не приложив там окурок, убрала руку, до Конела вдруг дошла поразительная вещь. Он перестал ее ненавидеть. Тоскливо было наблюдать, как ненависть уходит. Больше у него ничего не оставалось. Раздетый догола, он страдал от боли во всем теле, а эта женщина собиралась еще его мучить. За ненависть можно было бы уцепиться.
Джонс опять сунула сигару в рот и зажала ее в зубах.
— Начнем, — процедила она. — Так какая сделка у тебя с Геей?
Тут Конел снова зарыдал.
Пытка продолжалась бесконечно. Самое ужасное было то, что правда его не спасала. Конелу казалось, что Джонс принимает его за кого-то другого.
Она еще дважды жгла его окурком. Прикладывала сигару не к черному пятну, где нервы были убиты, а к влажным распухшим краям, где все кричало от боли. После второго раза Конел, отчаянно сосредоточиваясь, решил говорить то, что она хочет услышать.
— Если ты не виделся с Геей, — сказала Джонс, — с кем же ты тогда виделся? С Лютером?
— Да. Да, с Лютером.
— Нет, врешь. Не виделся ты с Лютером. Так с кем? Кто тебя послал? Кто приказал меня убить?
— Лютер. Клянусь, это был Лютер.
— А Лютер-Жрец?
— ...кто-кто?
— Опиши его. Как он выглядит?
У Конела не было ни малейшего представления, как выглядит Лютер, зато он уже многое уяснил о ее глазах. Они были далеки от невыразительности. Конел читал в них тьму всякой всячины и вполне мог считать себя лучшим в мире специалистом по глазам Сирокко. Вот в них мелькнуло выражение, за которым должна была последовать боль и запах горелого мяса. Конел быстро заговорил. Уже на половине описания он понял, что изображает злого колдуна из «Золотых лезвий», но продолжал тараторить, пока Джонс не ударила его по лицу.
— Ты никогда не видел Лютера, — сказала женщина. — Кто же тогда? Может, Кали? Блаженный Фостер? Билли Сандей? Святой Торквемада?
— Да! — возопил Конел. — Все они, — с запинкой добавил он.
Джонс покачала головой, и Конел, словно издалека, услышал собственное хныканье. Теперь она решила это проделать — это ясно читалось в ее глазах.
— Сынок, — грустно проговорила она, — ты мне лгал. А ведь я предупреждала тебя не лгать. — Вынув изо рта сигару, она снова на нее подула, затем повела ее по направлению к его паху.
Конел аж глаза выпучил, силясь проследить за окурком. Когда накатила боль, она оказалась еще страшнее, чем он мог вообразить.
У женщины и титаниды ушло немало сил, чтобы вернуть его к жизни, ибо он предпочитал оставаться мертвым. У мертвого ничего не болит... ничего не болит...
Но Конел очнулся — и все к той же знакомой боли. Удивило его лишь то, что не болело... там, внизу. Несчастный даже не мог мысленно назвать то место, которое ему выжгли.
Джонс снова на него смотрела.
— Конел, — сказала она. — Я намерена еще раз тебя расспросить. Кто ты, чем занимаешься и почему пытался меня убить?
И Конел рассказал, кругами лжи вернувшись к привычной правде. Он сильно страдал, а она собиралась еще его мучить. Но жить ему больше не хотелось. Впереди было еще много боли, однако в самом конце его ждал покой.
Джонс взялась за нож. Увидев его, Конел захныкал и попытался сжаться в комочек, но это у него получилось не лучше, чем до того.
Она перерезала веревку, что притягивала его левую ногу к столбику. В то же время титанида ослабила путы, стягивавшие его голову. Голова тут же упала, подбородок уперся в грудь, и Конел предпочел зажмуриться. Но в конце концов пришлось взглянуть.
То, что он увидел, иначе как чудом было не назвать. Лобковые волосы местами были опалены, но пенис, совсем сморщенный от страха, остался цел и невредим. Рядом с ним в лужице на каменном полу таял кусочек льда.
— Ты меня не тронула, — сказал Конел. Джонс явно удивилась:
— Ты что? Я трижды тебя жгла.
— Нет, ты меня там не тронула. — Он указал подбородком.
— А-а. Ну да. — Странно, но она казалась смущенной. Конел принялся пробовать на вкус мысль, что теперь можно жить дальше. Мысль оказалась на удивление вкусной.
— Честно говоря, просто духу не хватило, — призналась Джонс. Конел подумал, что, если духу и не хватило, разыграла она все превосходно. — Я могу просто убить, — продолжила она. — А вот боль причинять ненавижу. Я знала, что в том состоянии ты жар от холода все равно не отличил бы.
В первый раз она хоть как-то объяснила свои действия. Спрашивать Конел боялся, но что-то надо было делать.
— Зачем же ты меня пытала? — спросил он и тут же сообразил, что ошибся с вопросом. Во взгляде женщины впервые сверкнул гнев, и Конел чуть не умер от страха. Из всего, что он увидел в ее глазах, ужаснее гнева ничего не было.
— Потому что ты кретин. — Она умолкла, и выглядело все так, будто захлопнулись две дверцы ревущей печи; глаза ее снова стали черными и прохладными, но казалось, алый жар таится совсем рядом.
— Ты забрел в осиное гнездо, а теперь удивляешься, что тебя укусили. Ты подвалил к самой злобной и полоумной маньячке в Солнечной системе и сказал, что хочешь ее убить. Ты думал, она станет играть по правилам твоих комиксов. Ты еще жив только благодаря моим инструкциям не трогать всякого, кто хоть отдаленно похож на человека, пока я сама его не расспрошу.
— Так ты сомневалась, что я человек?
— А чего ради я должна в это верить? Ты запросто мог, к примеру, оказаться новым жрецом. Мог быть и какой-то совсем иной розыгрыш. Пойми, сынок, мы тут ничего за чистую монету не принимаем. Мы...
Джонс умолкла. Потом встала и отвернулась. Когда она снова заговорила с Конелом, в голове ее звучало едва ли не извинение.
— Ладно, — сказала она. — Нет нужды в лекциях. Не мое дело, как ты прожил свою жизнь. Просто, когда я вижу глупость, я всегда стараюсь ее исправить. Справишься с ним, Менестрель?
— Нет проблем, — послышался голос. Конел почувствовал, как путы слабеют. Всюду, где они отходили от тела, сразу начинало болеть — но это все равно было замечательно. Джонс снова присела перед ним на корточки, глядя в землю.
— Выбор у тебя небольшой, — проговорила она. — У нас есть немного яду. Он быстрый и совершенно безболезненный. Я могу пустить тебе пулю в лоб. Или, если тебе так больше по вкусу, можешь спрыгнуть и встретить ее там. — Она говорила так, словно спрашивала Конела, предпочитает ли он пирог с вишнями, эклер или мороженое.
— Кого ее? — спросил Конел. Джонс снова подняла глаза, и в них мелькнуло легкое разочарование. Опять он свалял дурака.
— Смерть.
— Но... я не хочу умирать.
— Все не хотят.
— Яд весь вышел, Капитан, — заметил Менестрель. Затем, взяв Конела в охапку будто тряпичную куклу, он направился к выходу из пещеры. Конел был не в лучшей своей форме. И очень далек от той силы, какой обычно обладал. Все же он отбивался, а чем ближе к краю они подходили, тем энергичнее. Без толку. Титанида легко с ним справлялась.
— Погодите! — завопил Конел. — Погодите! Вам незачем меня убивать!
Поставив пленника на ноги у края пропасти, титанида стала его там держать. Джонс тем временем приставила дуло пистолета к его виску и взвела курок.
— Так хочешь ты пулю или нет?
— Отпустите меня! — заверещал Конел. — Я больше никогда вас не потревожу!
Тут титанида его отпустила, и для Конела это было так неожиданно, что он сплясал какой-то дикий танец на краю обрыва, чуть туда не ухнул, упал на колени, затем на живот — и прижался к прохладному камню. Ноги его болтались над пропастью.
Женщина и титанида стояли в трех метрах от него. Конел медленно и осторожно поднялся на четвереньки, потом сел.
— Пожалуйста, не убивайте.
— Ничего не поделаешь, Конел, — сказала Сирокко. — Предлагаю тебе встать и принять смерть стоя. Если хочешь помолиться или что-то в этом духе, даю тебе немного времени.
— Нет, — отозвался он. — Я не хочу молиться. И вставать не хочу. Ведь это не так важно, правда?
— Мне тоже всегда так казалось. — Она подняла пистолет.
— Погоди! Пожалуйста, погоди. Скажи хоть за что.
— Это твоя последняя просьба?
— Кажется да. Я... я такой идиот. Ты гораздо умней, ты можешь раздавить меня как... но зачем тебе меня убивать? Клянусь, ты больше меня не увидишь.
Джонс немного опустила пистолет.
— Причин тут несколько, — сказала она. — Пока ты у меня на мушке, ты безвредный дурак. Но тебе может улыбнуться удача, а я никого так не боюсь, как удачливых дураков. И еще. Если б ты проделал со мной то, что я только что с тобой проделала, я бы тебя на том свете нашла. Всю жизнь бы искала.
— Я не стану мстить, — заверил Конел. — Клянусь. Клянусь.
— Знаешь, Конел, есть, наверное, пять человек, чьему слову я доверяю. Почему ты считаешь, что должен стать шестым?
— Потому что я понимаю, что заслужил то, что получил. Потому что мне восемнадцать лет и я допустил идиотскую ошибку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79