Региональные диалекты в том городке, что я вот уже четыре последние года называю своим, были по большей части такие же, как и на Среднем Западе, с редкими северо-восточными интонациями, и иногда встречался – еще более редкий – канадский вариант произношения. Но стоит остановиться на автозаправке где-нибудь здесь, в глубокой провинции – что мы и сделали – отъехав от города всего-навсего каких-нибудь шестнадцать миль, то южный акцент здесь может показаться настолько осязаемо-густым, словно его даже можно рубить на куски при помощи мачете. Мужчины здесь носят характерные открытые комбинезоны, башмаки к ним и большие шляпы, и еще они жуют табак и могут плеваться им с непогрешимой точностью; женщины же одеваются в тот тип одежды из хлопчатобумажного полотна, который моя мать обычно звала платьем для дома; встречающиеся по пути во всех этих городках многочисленные ресторанчики и закусочные, все как один предлагают «блюда домашней кухни», что означает неизменно собственного приготовления ветчину и горох, зеленые бобы, мамалыгу, овощи, зелень, кукурузный хлеб – и именно в этих краях – подаваемую здесь жареную рыбу. Пока мы ехали по прямой, словно стрела дороге, окруженной по сторонам пастбищами, я поймал себя на мысли, что мне просто не терпится узнать, а что мой компаньон Фрэнк сказал бы по поводу расстилавшегося вокруг пейзажа, а также о людях его населяющими.
Дочь моя что-то задумала.
Я всегда могу с большой долей вероятности сказать, когда она должна вот-вот признаться мне в чем-то таком чрезвычайно важном, судя по тому, как сперва она будет сидеть в молчании примерно с полчаса или больше, закусив губу и мучаясь размышлениями по какому-либо поводу, пока наконец проблема та сама не выплеснется наружу. В такие моменты следует быть терпеливым. После тринадцати лет отцовства я уже убедился в том, что никакими расспросами от Джоанны все равно ничего добиться не удастся; но она и сама расскажет мне обо всем, когда это все будет уже ею обдумано, и она уже готова для этого, и только тогда. И тут наконец-то наступает долгожданный миг откровения, как это случилось и в это воскресение, по дороге в Энанборг. Я болтал что-то о том родео, которое нам предстояло увидеть и о родео вообще, и еще я сказал – и самому мне это показалось крайне остроумным замечанием – что в мои жизненные планы как раз входит появляться на родео хотя бы один раз каждые двадцать семь лет. И при этом мне почему-то не подумалось о том, что прежде всего следовало бы, пожалуй, пояснить дочери, что сейчас мне тридцать семь лет, а в последний раз я видел родео, когда мне было всего десять, но тут дочь моя безо всякого на то предупреждения глубокомысленно изрекла:
– А вот как бы ты поступил, если бы один парень захотел с тобой переспать?
Я на секунду призадумался, и потом ответил вопросом на вопрос, да еще таким образом, что, случись такое в суде, подобное наверняка вызвало бы протест у адвоката другой стороны. В ответ я спросил:
– А кто парень?
– Ну… просто парень, вообще.
– Ты разве не имеешь в виду кого-то определенно?
– Да, я имею в виду кое-кого.
– И я его знаю?
– Ты его знаешь, и он тебе не нравится, – ответила Джоанна.
– Эндрю Жестокий, – догадался я.
Эндрю Жестокий был пятнадцатилетним оболтусом. Вообще-то звали его Эндрю Краувел, а Жестоким окрестил его я, когда ему было четырнадцать, и он пообещал как-то моей тогда еще двенадцатилетней Джоанне пригласить ее в школу Бедлоу, на праздник с многообещающим названием «Весенние шалости», после чего в самый последний момент он ей позвонил, чтобы поставить в известность, что отец поручил ему одно дельце, и поэтому на танцы он не придет. Те выходные Джоанна проводила у меня. Она проплакала с пяти часов вечера в пятницу, когда малолетний сукин сын позвонил ей – за два с половиной часа до того, как заехать за ней – и до шести часов вечера в воскресенье, когда мне наконец-таки удалось уговорить Джоанну выйти и поужинать со мной, перед тем как я отвезу ее обратно к матери. И я не могу так запросто взять и простить малолетнего ублюдка, который подобным образом обошелся с моей дочкой. Джоанна же, со своей стороны, простила его практически сразу же. Через две недели, когда она снова приехала ко мне на выходные, она проболтала с ним по телефону почти столько же времени, сколько ушло у нее на рыдания в своей комнате в день той неудавшейся вечеринки. И вот теперь Джоанне хотелось узнать, что ей делать, если и когда, если не уже, Эндрю Жестокий пожелает с ней переспать.
– Его зовут Эндрю Краувел, папа, – поправила меня Джоанна. Она может хоть еще сто раз повторить мне, что его зовут Эндрю Краувел; для меня же он навсегда останется маленьким засранцем Эндрю Жестоким. И мнение мое о нем ни чуть не изменилось, даже когда совсем случайно мне довелось услышать от одной из подружек Джоанны, которая некоторое время назад приезжала вместе с ней на выходные, что скорее всего этот Эндрю приторговывает марихуаной и что то «дельце», что заставило его пропустить танцы, вне всякого сомнения заключалось в том, что скорее всего он должен был отправиться на какой-нибудь пустынный пляж и забрать доставленную туда «травку». Но моя дочь упорно отвергает подобные обвинения. Хотя, впрочем, она и не отрицает только то, что Эндрю Жестокий держит дома змей. Как-то раз он предложил принести ко мне в дом своего питомца – удава-боа. Я ответил ему на это, что старик-Фрейд многое мог бы порасказать о подобном увлечении. Эндрю в свою очередь поинтересовался, кто такой Фред. И это возлюбленный моей дочери: продавец наркотиков, содержатель зверинца и еще к тому же дремучий невежда.
– И когда это у вас произошло? – спросил я.
– Когда что произошло?
– То, о чем ты мне говорила. – Я не говорила, что это уже случилось.
– Ну хорошо, тогда когда это ожидается?
– Наверное, уже скоро.
– Он что, уже предупредил тебя об этом?
– Не совсем так.
– Тогда как?
– Это было не предупреждение, вот что я имею в виду. Скорее обещание, вот, что это было.
– А-а… ясно.
– Пап, ты только не волнуйся, ладно? Я просто хочу знать, как мне поступить. Разобраться во всем этом. Я думаю, что ведь все равно чему быть, того не миновать.
– И он уже пообещал, что у вас с ним это будет, так?
– Да. Более или менее…
– Как это, более или менее?
– Ну, он сказал, что иногда… ну, знаешь… что вдруг иногда ему начинает нравиться то, что… ну… это, что раньше вовсе даже и не вызывало у него чувства. Вот. Он сказал, что когда-нибудь он может – как это? – ага, что когда-нибудь он «не сможет удержаться от соблазна». Вот, он так сказал.
– Ему хочется вкусить запретного плода с Древа Познания, так ведь?
– Что? – переспросила Джоанна.
– Сопливый хозяин Библейского зверинца, вот он кто.
– Знаешь, пап, если тебе не нравятся змеи, то это уже твои трудности, а не Эндрю.
– Мне определенно не нравятся змеи, это уж точно. Но вот этот Эндрю раздражает меня даже в большей степени.
– Это я знаю.
– В таком случае, зачем ты у меня спрашиваешь о том, как тебе поступить?
– Потому что я уже спрашивала об этом у мамы, и она намекнула, чтобы я сходила к доктору Бееру за рецептом на таблетки.
– Таблетки!
– Ага.
– Боже праведный!
– Вот так.
– Твоя мать что, из ума уже окончательно выжила? Тебе же всего тринадцать!
– В сентябре будет уже четырнадцать.
– Так до сентября-то еще целый год!
– Наверное, она думает обо всем заранее.
– Даже чересчур, ты спрашиваешь… Но я надеюсь, что ты не согласилась.
– Я сказала ей, что подумаю над этим. И все же, что мне делать с этим Эндрю?
– А как другие девочки твоего возраста поступают в таких случаях?
– Единственная другая девочка, которая постоянно гуляла с Эндрю…
– А ты, значит, гуляешь с ним постоянно?
– Ну да, похоже на то.
– Что значит это «похоже»?
– Мы встречаемся только друг с другом. И ни с кем больше.
– Джоанна, ты еще слишком мала, чтобы…
– Ну, началось…
– …чтобы связывать себя чем-то с каким-либо мальчиком.
– Почти все девочки у нас в Святом Марке встречаются с парнями.
– И Роксана тоже?
Роксана была той самой девочкой, которая как-то раз сказала мне – я тогда как раз поливал составом «Чарко-лайт» подготовленные для костра брикеты, в предвкушении вечеринки с гамбургерами и хот-догами – что Эндрю Краувел скорее всего занимается перепродажей наркотиков. Джоанна в это время плавала в бассейне, ныряя и уходя под воду, словно акула. Я благоразумно не упоминал об этом разговоре, пока отец Роксаны не приехал в воскресенье за ней. Оставшись наедине с дочкой, я выдвинул перед ней довольно неординарное предположение, что Эндрю может оказаться замешан в махинациях с наркотиками, на что она весьма раздраженно заявила мне, что все это лишь досужие домыслы Роксаны. Перед самым Рождеством Роксане исполнилось четырнадцать, что делало ее на целых девять месяцев старше Джоанны. Роксана была невысокой и несколько полноватой девочкой, у нее были вьющиеся черные волосы и умные карие глаза. Ее мать в свое время была выпускницей Вассара, и теперь сама Роксана уже тоже когда-нибудь собиралась отправиться туда, о чем она постоянно рассказывала всем, кому только можно. А пока под видом приготовлений к этому событию, она старалась придать себе ученый вид, постоянно нося для этого очки в черной оправе. Роксана очень обыденно рассказывала мне о махинациях, которые Эндрю проделывает с марихуаной, как уже о давно свершившемся факте, так же запросто, как все дети в Калусе – а возможно, что и по всей Америке – говорят о наркотиках.
– Роксана гуляла с ним до меня, – сказала Джоанна.
– Роксана?
– Ага.
– С Эндрю?
– Ага.
Это неожиданное открытие, по крайней мере, было способно служить хоть каким-то обоснованием к необычайной осведомленности Роксаны в том, что кое-кто торгует «травкой».
– Ну а когда она встречалась с ним, – не сдавался я, – она что, разрешала ему?
– Запросто, – ответила Джоанна.
– Что?
– И всегда.
– Хочешь сказать?
– Угу.
– Эта маленькая Роксана?
– Угу.
Я покачал головой.
– Тут нечему удивляться, – заметила Джоанна.
– Удивляться? Да я потрясен, ведь ей же всего четырнадцать!
– Все этим занимаются, – проговорила Джоанна.
– Все…
– Ну, почти все. По крайней мере, у нас в Святом Марке.
– Да, если все упирается только в это, то тебя наверное считают неполноценной.
– Вообще-то это так. В смысле того, что меня там именно такой и считают. Честно говоря, когда я спросила у Роксаны… ну… это… дать ли мне Эндрю… чтобы он сделал то, о чем он пока только лишь думает, она лишь посмеялась надо мной.
– Наверное ей показалось, что это очень забавно, а?
– Ага.
– Очень смешно.
– Ага. И все же, надо или нет? В смысле того, чтобы позволить ему?
– Нет.
– Нет?
– Не Эндрю.
– Почему не ему?
– Не теряй себе цену, – сказал я.
Я просто не мог представить себе, как еще можно было бы сказать об этом. Я понимал, что лишь одной такой фразы здесь чертовски недостаточно, я чувствовал, что вместо этого мне следовало бы дать какой-нибудь глобальный, всеобъемлющий совет, который возможно смог бы помочь моей дочери выбрать свой, правильный путь во взрослую жизнь, и может быть даже каким-то образом подготовить ее к первому робкому прикосновению, а также дать ей понять каким должен быть ответный шаг. Но все что я мог сказать ей, так это что с таким как Эндрю она просто-напросто будет унижена, что ей придется допустить этого человека себе… в конце концов к себе в душу, если уж на то пошло.
Джоанна молчала сравнительно долго. За открытыми окнами «Гии» мелькал унылый сельский пейзаж. До Энанбурга оставалось еще минут двадцать пути, а стрелки на часах показывали уже почти половину второго. Большой Парад участников родео должен был начаться ровно в два. Я знал, что сказал совсем не то, и совсем не так, и что единственным моим утешением может быть только то, что Сьюзен дала нашей дочери еще более идиотский совет. Предложила принимать таблетки! Боже мой!
– Вообще-то, – заговорила Джоанна.
Я затаил дыхание.
– Вообще-то, я еще даже не уверена, что мне самой хочется, чтобы он это сделал. Я думаю, что ты был прав насчет него, пап. Я не знаю точно, но возможно, ты действительно прав. И я думаю, что если я позволю это ему, то значит я позволю ему отнять у меня что-то такое очень личное, что-то такое, что мне вовсе не хочется ему отдавать. Да уж… это было бы просто пошло, – заключила Джоанна и согласно кивнула.
Я промолчал. Я внимательно следил за дорогой.
– Спасибо, пап, – проговорила Джоанна, будучи весьма довольна собой.
А очень скоро она начала напевать какую-то мелодию из Элтона Джона, которую знал даже я.
На Большой парад участников мы опоздали, но тем не менее мы все же заняли места на теневой стороне арены как раз во время исполнения национального гимна. Первое состязание проводилось по выездке без седла, и сидевший рядом с нами мужчина сообщил, что с одним необъезженным жеребцом по кличке Гроза-Деннис и участвующего в жеребьевке под номером 18, никто из ковбоев не хотел иметь дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Дочь моя что-то задумала.
Я всегда могу с большой долей вероятности сказать, когда она должна вот-вот признаться мне в чем-то таком чрезвычайно важном, судя по тому, как сперва она будет сидеть в молчании примерно с полчаса или больше, закусив губу и мучаясь размышлениями по какому-либо поводу, пока наконец проблема та сама не выплеснется наружу. В такие моменты следует быть терпеливым. После тринадцати лет отцовства я уже убедился в том, что никакими расспросами от Джоанны все равно ничего добиться не удастся; но она и сама расскажет мне обо всем, когда это все будет уже ею обдумано, и она уже готова для этого, и только тогда. И тут наконец-то наступает долгожданный миг откровения, как это случилось и в это воскресение, по дороге в Энанборг. Я болтал что-то о том родео, которое нам предстояло увидеть и о родео вообще, и еще я сказал – и самому мне это показалось крайне остроумным замечанием – что в мои жизненные планы как раз входит появляться на родео хотя бы один раз каждые двадцать семь лет. И при этом мне почему-то не подумалось о том, что прежде всего следовало бы, пожалуй, пояснить дочери, что сейчас мне тридцать семь лет, а в последний раз я видел родео, когда мне было всего десять, но тут дочь моя безо всякого на то предупреждения глубокомысленно изрекла:
– А вот как бы ты поступил, если бы один парень захотел с тобой переспать?
Я на секунду призадумался, и потом ответил вопросом на вопрос, да еще таким образом, что, случись такое в суде, подобное наверняка вызвало бы протест у адвоката другой стороны. В ответ я спросил:
– А кто парень?
– Ну… просто парень, вообще.
– Ты разве не имеешь в виду кого-то определенно?
– Да, я имею в виду кое-кого.
– И я его знаю?
– Ты его знаешь, и он тебе не нравится, – ответила Джоанна.
– Эндрю Жестокий, – догадался я.
Эндрю Жестокий был пятнадцатилетним оболтусом. Вообще-то звали его Эндрю Краувел, а Жестоким окрестил его я, когда ему было четырнадцать, и он пообещал как-то моей тогда еще двенадцатилетней Джоанне пригласить ее в школу Бедлоу, на праздник с многообещающим названием «Весенние шалости», после чего в самый последний момент он ей позвонил, чтобы поставить в известность, что отец поручил ему одно дельце, и поэтому на танцы он не придет. Те выходные Джоанна проводила у меня. Она проплакала с пяти часов вечера в пятницу, когда малолетний сукин сын позвонил ей – за два с половиной часа до того, как заехать за ней – и до шести часов вечера в воскресенье, когда мне наконец-таки удалось уговорить Джоанну выйти и поужинать со мной, перед тем как я отвезу ее обратно к матери. И я не могу так запросто взять и простить малолетнего ублюдка, который подобным образом обошелся с моей дочкой. Джоанна же, со своей стороны, простила его практически сразу же. Через две недели, когда она снова приехала ко мне на выходные, она проболтала с ним по телефону почти столько же времени, сколько ушло у нее на рыдания в своей комнате в день той неудавшейся вечеринки. И вот теперь Джоанне хотелось узнать, что ей делать, если и когда, если не уже, Эндрю Жестокий пожелает с ней переспать.
– Его зовут Эндрю Краувел, папа, – поправила меня Джоанна. Она может хоть еще сто раз повторить мне, что его зовут Эндрю Краувел; для меня же он навсегда останется маленьким засранцем Эндрю Жестоким. И мнение мое о нем ни чуть не изменилось, даже когда совсем случайно мне довелось услышать от одной из подружек Джоанны, которая некоторое время назад приезжала вместе с ней на выходные, что скорее всего этот Эндрю приторговывает марихуаной и что то «дельце», что заставило его пропустить танцы, вне всякого сомнения заключалось в том, что скорее всего он должен был отправиться на какой-нибудь пустынный пляж и забрать доставленную туда «травку». Но моя дочь упорно отвергает подобные обвинения. Хотя, впрочем, она и не отрицает только то, что Эндрю Жестокий держит дома змей. Как-то раз он предложил принести ко мне в дом своего питомца – удава-боа. Я ответил ему на это, что старик-Фрейд многое мог бы порасказать о подобном увлечении. Эндрю в свою очередь поинтересовался, кто такой Фред. И это возлюбленный моей дочери: продавец наркотиков, содержатель зверинца и еще к тому же дремучий невежда.
– И когда это у вас произошло? – спросил я.
– Когда что произошло?
– То, о чем ты мне говорила. – Я не говорила, что это уже случилось.
– Ну хорошо, тогда когда это ожидается?
– Наверное, уже скоро.
– Он что, уже предупредил тебя об этом?
– Не совсем так.
– Тогда как?
– Это было не предупреждение, вот что я имею в виду. Скорее обещание, вот, что это было.
– А-а… ясно.
– Пап, ты только не волнуйся, ладно? Я просто хочу знать, как мне поступить. Разобраться во всем этом. Я думаю, что ведь все равно чему быть, того не миновать.
– И он уже пообещал, что у вас с ним это будет, так?
– Да. Более или менее…
– Как это, более или менее?
– Ну, он сказал, что иногда… ну, знаешь… что вдруг иногда ему начинает нравиться то, что… ну… это, что раньше вовсе даже и не вызывало у него чувства. Вот. Он сказал, что когда-нибудь он может – как это? – ага, что когда-нибудь он «не сможет удержаться от соблазна». Вот, он так сказал.
– Ему хочется вкусить запретного плода с Древа Познания, так ведь?
– Что? – переспросила Джоанна.
– Сопливый хозяин Библейского зверинца, вот он кто.
– Знаешь, пап, если тебе не нравятся змеи, то это уже твои трудности, а не Эндрю.
– Мне определенно не нравятся змеи, это уж точно. Но вот этот Эндрю раздражает меня даже в большей степени.
– Это я знаю.
– В таком случае, зачем ты у меня спрашиваешь о том, как тебе поступить?
– Потому что я уже спрашивала об этом у мамы, и она намекнула, чтобы я сходила к доктору Бееру за рецептом на таблетки.
– Таблетки!
– Ага.
– Боже праведный!
– Вот так.
– Твоя мать что, из ума уже окончательно выжила? Тебе же всего тринадцать!
– В сентябре будет уже четырнадцать.
– Так до сентября-то еще целый год!
– Наверное, она думает обо всем заранее.
– Даже чересчур, ты спрашиваешь… Но я надеюсь, что ты не согласилась.
– Я сказала ей, что подумаю над этим. И все же, что мне делать с этим Эндрю?
– А как другие девочки твоего возраста поступают в таких случаях?
– Единственная другая девочка, которая постоянно гуляла с Эндрю…
– А ты, значит, гуляешь с ним постоянно?
– Ну да, похоже на то.
– Что значит это «похоже»?
– Мы встречаемся только друг с другом. И ни с кем больше.
– Джоанна, ты еще слишком мала, чтобы…
– Ну, началось…
– …чтобы связывать себя чем-то с каким-либо мальчиком.
– Почти все девочки у нас в Святом Марке встречаются с парнями.
– И Роксана тоже?
Роксана была той самой девочкой, которая как-то раз сказала мне – я тогда как раз поливал составом «Чарко-лайт» подготовленные для костра брикеты, в предвкушении вечеринки с гамбургерами и хот-догами – что Эндрю Краувел скорее всего занимается перепродажей наркотиков. Джоанна в это время плавала в бассейне, ныряя и уходя под воду, словно акула. Я благоразумно не упоминал об этом разговоре, пока отец Роксаны не приехал в воскресенье за ней. Оставшись наедине с дочкой, я выдвинул перед ней довольно неординарное предположение, что Эндрю может оказаться замешан в махинациях с наркотиками, на что она весьма раздраженно заявила мне, что все это лишь досужие домыслы Роксаны. Перед самым Рождеством Роксане исполнилось четырнадцать, что делало ее на целых девять месяцев старше Джоанны. Роксана была невысокой и несколько полноватой девочкой, у нее были вьющиеся черные волосы и умные карие глаза. Ее мать в свое время была выпускницей Вассара, и теперь сама Роксана уже тоже когда-нибудь собиралась отправиться туда, о чем она постоянно рассказывала всем, кому только можно. А пока под видом приготовлений к этому событию, она старалась придать себе ученый вид, постоянно нося для этого очки в черной оправе. Роксана очень обыденно рассказывала мне о махинациях, которые Эндрю проделывает с марихуаной, как уже о давно свершившемся факте, так же запросто, как все дети в Калусе – а возможно, что и по всей Америке – говорят о наркотиках.
– Роксана гуляла с ним до меня, – сказала Джоанна.
– Роксана?
– Ага.
– С Эндрю?
– Ага.
Это неожиданное открытие, по крайней мере, было способно служить хоть каким-то обоснованием к необычайной осведомленности Роксаны в том, что кое-кто торгует «травкой».
– Ну а когда она встречалась с ним, – не сдавался я, – она что, разрешала ему?
– Запросто, – ответила Джоанна.
– Что?
– И всегда.
– Хочешь сказать?
– Угу.
– Эта маленькая Роксана?
– Угу.
Я покачал головой.
– Тут нечему удивляться, – заметила Джоанна.
– Удивляться? Да я потрясен, ведь ей же всего четырнадцать!
– Все этим занимаются, – проговорила Джоанна.
– Все…
– Ну, почти все. По крайней мере, у нас в Святом Марке.
– Да, если все упирается только в это, то тебя наверное считают неполноценной.
– Вообще-то это так. В смысле того, что меня там именно такой и считают. Честно говоря, когда я спросила у Роксаны… ну… это… дать ли мне Эндрю… чтобы он сделал то, о чем он пока только лишь думает, она лишь посмеялась надо мной.
– Наверное ей показалось, что это очень забавно, а?
– Ага.
– Очень смешно.
– Ага. И все же, надо или нет? В смысле того, чтобы позволить ему?
– Нет.
– Нет?
– Не Эндрю.
– Почему не ему?
– Не теряй себе цену, – сказал я.
Я просто не мог представить себе, как еще можно было бы сказать об этом. Я понимал, что лишь одной такой фразы здесь чертовски недостаточно, я чувствовал, что вместо этого мне следовало бы дать какой-нибудь глобальный, всеобъемлющий совет, который возможно смог бы помочь моей дочери выбрать свой, правильный путь во взрослую жизнь, и может быть даже каким-то образом подготовить ее к первому робкому прикосновению, а также дать ей понять каким должен быть ответный шаг. Но все что я мог сказать ей, так это что с таким как Эндрю она просто-напросто будет унижена, что ей придется допустить этого человека себе… в конце концов к себе в душу, если уж на то пошло.
Джоанна молчала сравнительно долго. За открытыми окнами «Гии» мелькал унылый сельский пейзаж. До Энанбурга оставалось еще минут двадцать пути, а стрелки на часах показывали уже почти половину второго. Большой Парад участников родео должен был начаться ровно в два. Я знал, что сказал совсем не то, и совсем не так, и что единственным моим утешением может быть только то, что Сьюзен дала нашей дочери еще более идиотский совет. Предложила принимать таблетки! Боже мой!
– Вообще-то, – заговорила Джоанна.
Я затаил дыхание.
– Вообще-то, я еще даже не уверена, что мне самой хочется, чтобы он это сделал. Я думаю, что ты был прав насчет него, пап. Я не знаю точно, но возможно, ты действительно прав. И я думаю, что если я позволю это ему, то значит я позволю ему отнять у меня что-то такое очень личное, что-то такое, что мне вовсе не хочется ему отдавать. Да уж… это было бы просто пошло, – заключила Джоанна и согласно кивнула.
Я промолчал. Я внимательно следил за дорогой.
– Спасибо, пап, – проговорила Джоанна, будучи весьма довольна собой.
А очень скоро она начала напевать какую-то мелодию из Элтона Джона, которую знал даже я.
На Большой парад участников мы опоздали, но тем не менее мы все же заняли места на теневой стороне арены как раз во время исполнения национального гимна. Первое состязание проводилось по выездке без седла, и сидевший рядом с нами мужчина сообщил, что с одним необъезженным жеребцом по кличке Гроза-Деннис и участвующего в жеребьевке под номером 18, никто из ковбоев не хотел иметь дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42