Там были камчатная ткань, шениль, канифас, парча. Встречалась великолепная отделка басоном. Я примеряла одежду, которую Себастьяна представляла, поскольку каждый наряд имел свою историю. А потом мы, все трое, высказывали свое мнение, enfin устраивали голосование, после чего, по решению большинства, одежда укладывалась или отвергалась.
Многое оказалось мне впору: иногда можно было опустить кайму; попадались штаны, застегивающиеся на колене или около него. Булавками тоже пришлось воспользоваться: Себастьяна прибегла к незначительным переделкам. Все это было по-настоящему забавно. Истории Себастьяны сменяли одна другую. Мы сомневались в правдивости половины из того, что она рассказывала, настолько фантастическими становились ее истории. Мадлен время от времени смеялась, впечатление это, конечно, производило довольно нелепое; Себастьяна же мягко, насколько это было возможно, уговаривала ту вернуться на свое место, чтобы кровь не перепачкала одежду. И все же было приятно видеть, как эта девушка из давно ушедших времен улыбается и смеется… Бедная Мадлен, я скучала по ней, я начала скучать по ней с того момента, как отец Луи и я…
Миссия! Alors , моя миссия, наша миссия заключалась в следующем.
Призраки будут сопровождать меня на юг, до места рождения Мадлен, до перекрестка дорог за пределами уже несуществующего города, где покоится в неосвященной земле она или ее бренные останки. Там мы все втроем — отец Луи, Мадлен и я — попытаемся найти способ (какой — было для меня совершенно неясно) свести на нет то проклятие, которое по воле церковников обрекло Мадлен на эту смерть без смерти на многие века. Ей нужно обрести новую жизнь, такую, чтобы, прожив ее, окончательно и по-настоящему умереть. Да, Мадлен страстно желала умереть.
По-видимому, некогда, после того как они впервые повстречались, Себастьяна пыталась помочь Мадлен осуществить этот план, но по какой-то причине потерпела неудачу, а новых попыток не предпринимала. Мадлен и отец Луи перепробовали за минувшие века все, буквально все мыслимые и немыслимые способы, чтобы освободить ее от этого проклятия, но тщетно. Мои спасители уверовали в то, что сила новой ведьмы поможет Мадлен обрести вечный покой. Долгие годы ждала она появления такой новой ведьмы, неопытной, но достаточно могущественной, чтобы о ней стало известно. Себастьяна согласилась помочь ее разыскать. И ею оказалась я.
Наша soiree завершилась, когда забрезжил рассвет. И вновь, как когда-то в С***, он наступил, чтобы полностью изменить ход моей жизни.
Мы с Себастьяной уложили наконец несессер. Он был так набит, что мы едва сумели его закрыть.
— Ah, attendons! — воскликнула Себастьяна, когда мне удалось застегнуть первую медную пряжку. — Чуть не забыла! — С этими словами она извлекла из-под мольберта черный бархатный мешок, в который несколькими часами ранее положила золотые ножницы. — Тебе они не понадобятся, по крайней мере какое-то время, — сказала она, доставая ножницы и завязывая мешок кожаным ремешком, которым я скрепляла свои волосы, заплетенные в косу. — Но все остальное — твое.
— А что там? — спросила я, наблюдая, как Себастьяна засовывает мешок в недра несессера.
— Скажем так: своего рода наследство, которое я передаю тебе; можешь распоряжаться им по своему усмотрению.
Тогда я подумала, что Себастьяна положила в мешок какие-нибудь безделушки, которые мне понадобятся или которые, по ее мнению, мне захочется иметь. Первое, что пришло мне на ум, — красные коралловые гребни, — но они оставались в ее волосах. Я решила, что, наверно, все-таки мешок полон какими-то одинаковыми предметами, но вскоре уже не думала о нем, вновь занявшись медными пряжками.
А потом я увидела экипаж, который должен был увезти меня из Равендаля. Сказать, что я мало путешествовала, было бы, конечно, явным преувеличением. И все-таки даже я знала, что такая замечательная карета очень редко встречается на проселочных дорогах Франции, да и на улицах Парижа подобных экипажей давненько не встречалось. Все это пришло мне в голову на рассвете, когда я немного успокоилась. Мы с Себастьяной вышли из дому, и я увидела…
— Ты не сможешь ехать быстро, — сказала она, — что уж тут говорить, зато будешь иметь возможность путешествовать со вкусом.
Действительно, со вкусом! Я смотрела на запряженный двумя лошадьми экипаж, подъезжавший к дому. Ромео держал поводья.
— Можно запрячь его и четверкой, — сказала Себастьяна, — но тебе придется обойтись двумя.
Ромео с фонарем в руке оставался на козлах, его улыбка (как приятно мне было видеть его улыбку!) сияла ярче луны, озарявшей экипаж своим голубым светом. А как же призраки? Они, несомненно, парили где-то рядом, эти скрытые за таинственной пеленой души, облака жизненной материи, висящие над морским побережьем. Асмо? Его не было нигде видно. Себастьяна, укутанная в пелерину из меха горностая, стояла рядом со мной, улыбаясь и, казалось, с трудом сдерживая смех.
— Не правда ли, душа моя, она великолепна? — спросила Себастьяна.
— Великолепна, — эхом отозвалась я. — Да, она великолепна. Конечно, ты не имеешь в виду, что я…
— Ромео, мой мальчик, — обратилась к нему Себастьяна, — несессер собран, он в студии. Не мог бы ты его принести?
Ромео подошел к нам, склонился к Себастьяне. Я услышала, что он шептал ей: ему хотелось сначала показать мне карету.
— Хорошо, — ответила Себастьяна. — Но правильнее будет сказать берлин, старинный дорожный экипаж.
Невероятно, но я стала обладательницей одного из трех экипажей, изготовленных парижским каретником в 1770 году; все они должны были доставить во Францию юную Марию-Антуанетту и тех, кто ее сопровождал. Однако девочку поспешили отправить из Австрии, когда последний из экипажей еще не был готов.
А до того, как удалось обеспечить, по выражению отца Луи, «ее доставку», было обещано, что юная эрцгерцогиня приедет во Францию на целый год. Главы государств ждали, все больше теряя терпение, когда у девочки начнутся месячные. Мария-Терезия, сильнее других мечтавшая о союзе Бурбонов и Габсбургов, приказала проверять белье своей дочери трижды в день. В личной переписке императрицы с французским посланником Дюфором постоянно упоминается о неизбежном прибытии некоего «генерала Кротендорфа». И когда наконец будущая королева Франции замарала свои шелка, ее мать пришла в экстаз! «Генерал» прибыл, чтобы спасти Австрию! Давно отлаженные рычаги быстро пришли в движение.
Что не пришло в движение, так это третий экипаж, все еще к тому времени не законченный. За него полностью заплатили вперед, и он на долгие годы был забыт в сарае каретника. Сначала никто не мог его приобрести из-за дороговизны, а потом он вообще стал никому не нужен. Более чем через двадцать лет, в самом начале революции, когда все состоятельные ремесленники и торговцы отчаянно искали возможности поскорее сбыть свой товар, Себастьяна купила этот дорожный экипаж.
— Это была выгодная покупка, je t'assure! — сказала она.
Под покровом тьмы Себастьяна переехала на нем с рю К*** в Шайо, а позднее, нагрузив до отказа, перевезла экипаж в Равендаль, где он и стоял с тех пор без всякой пользы.
И вот в то ясное утро я, опершись на руку Ромео, поднялась в экипаж, желая рассмотреть его поближе. Стенки внутри были обтянуты красным атласом и отделаны вишневым деревом. Обращенные друг к другу скамьи обиты синим бархатом, на сиденьях с подушками вышиты картины, изображающие четыре времени года. Я хлопнула по сиденью, подняв густой столб пыли.
— Regarde! — сказал Ромео и приподнял одну из подушек, открыв моему взору выдвижной умывальник.
Кроме того, в карете имелся шкафчик для хранения провизии, а также небольшая печка и подъемный обеденный стол, скрытый под темно-синим ковром. В высоком ящике за шкафом для провизии хранился набор дорожных столовых приборов с коробочкой для специй и чашечками для яиц — все это из фарфора, золота и чеканной стали. В темное дерево были ввинчены четыре крюка, на которых крепились лампы, по две с каждой стороны кареты. На окнах — черные шторы из тонкого льняного полотна.
Как же глупо я себя почувствовала при одной только мысли о путешествии в таком роскошном экипаже! («Почему бы не отправиться в путь в простом дилижансе?») Но Себастьяна одним взмахом руки отмела мои возражения.
Выбираясь из кареты, я заметила, что кто-то (без сомнения, Ромео) постарался несколько затушевать богатство ее внешнего вида. Позолота дерева была закрашена, но все же местами проблескивала, как золото на дне ручья. На дверные ручки были надеты маленькие черные мешочки. Потом, уже в пути, я украдкой взглянула, что под ними скрывается — цельное золото. Какая шайка разбойников не позарится на такое чудо, когда мы будем медленно ползти по проселочным дорогам?
— Дорогая моя, — сказала Себастьяна в ответ на мой невысказанный вопрос, — ты прочла слишком много романов. И мы больше не зовем их разбойниками — это всего лишь воры.
— Называй их как хочешь, — возразила я, — но где-то поблизости от какого-нибудь из южных портовых городов они обчистят нас до нитки!
Себастьяна приободрила меня.
— Душа моя, — сказала она довольно сухо, — не забывай, что ты ведьма, путешествующая в компании двух существ, которым по несколько сотен лет. Думаю, что все будет в порядке.
Именно тогда, могу поклясться, я услышала где-то над нами ясно различимый, напоминающий дребезжание железа в кузнице смех Асмодея, — то ли из-за створки окна где-то на верхнем этаже, то ли с крыши. Посмотрев вверх, я, однако, никого не увидела.
Все, что случилось потом, произошло очень быстро и видится мне теперь крайне неотчетливо, хоть это и события всего лишь двухнедельной давности.
Себастьяна все же оставила мне часть моих любимых светлых волос, перевязав их сзади зеленой шелковой лентой. Ромео, которому, по-видимому, нравились моя новая прическа и костюм, в одиночку пристраивал несессер на запятки, прежде чем забраться на козлы.
— А он?.. — с надеждой спросила я Себастьяну.
— Да, моя дорогая, но только до… — и она назвала деревню, до которой было полдня пути от Равендаля, — а потом он вернется ко мне, к нам. — Ромео должен был довезти меня до П***, там он поможет нанять кучера и сменить лошадей. Одну из наших он в П*** продаст, а на другой вернется в Равендаль.
Себастьяна, хоть и торопила меня с отъездом, позволила вернуться в студию, где я посидела немного в одиночестве, в то время как хозяйка поместья и юноша, стоя у экипажа, восхищенно обсуждали его достоинства. Мне хотелось вместить в себя, унести с собой эту мастерскую, каждый предмет ее обстановки. Но все, что я могу вспомнить теперь, это как я смотрела на карту, прикрепленную отцом Луи к натянутому на мольберт холсту, на желтом фоне которого еще не было рисунка; прошлой ночью он подробно показал нам маршрут по пути на юг, перекресток дорог, где надо будет сворачивать к морю. Потом я вышла в розарий: воздух там был прохладный и влажный, пахло морем. От земли поднимался легкий туман. Я не осмелилась сорвать розу, но понюхала те немногие из них, что быстро стали моими любимцами. Если бы я могла удержать их аромат, взять с собой их сладкий запах! И тут меня захлестнула боль, но она не была глубокой, и мне быстро удалось с ней справиться. Я сдержала слезы и поспешно вышла из сада. Проходя через мастерскую, я захватила с собой две «Книги теней» — Себастьяны и свою — и прошла к карете.
Себастьяна стояла, укутанная в горностаевую пелерину, Ромео сидел высоко на козлах, держа поводья. Призраки? Они были рядом: я почему-то знала это. И теперь, когда Себастьяна столь таинственно обращалась… просто к воздуху: «Мужайся!», бесстрастно добавляя: «Adieu» , я понимала, что она разговаривает с невидимой Мадлен.
Взяв мои руки в свои, Себастьяна предложила мне заночевать в П***, вызвав духов, когда стемнеет. Для этой цели, сказала она, в карете есть латунный колокольчик с перламутровым язычком. И я действительно нашла его в чехле из золотистого бархата, изрядно потертом, с вышитыми на нем тремя инициалами, неизвестными мне.
— Звони в колокольчик, когда будешь рядом с морским берегом или источником воды, — наставляла меня Себастьяна. — Духи услышат и явятся. Им легче всего принять и сохранить свои подлинные очертания вечером, когда станет прохладно.
А потом она поспешно объяснила мне то, что смутило меня, когда отец Луи впервые подробно описывал наш маршрут. Себастьяна сказала, что отцу Луи и Мадлен нужно многое сообщить мне. Лучше всего это сделать, когда они обретут свою полную, телесную, форму и будут видимы. Для этого духам необходима близость воды, соленой или пресной, они ведь, в конце концов, призраки. Вот почему надо как можно ближе держаться к берегу, хотя это значительно замедлит наше продвижение; весь наш маршрут определяет извилистая линия рек, озер и ручьев. Прибрежная дорога. Так первой назвала ее Мадлен.
Итак, в то раннее утро я попрощалась с Себастьяной, видя ее в последний раз при свете фонаря, который она держала в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Многое оказалось мне впору: иногда можно было опустить кайму; попадались штаны, застегивающиеся на колене или около него. Булавками тоже пришлось воспользоваться: Себастьяна прибегла к незначительным переделкам. Все это было по-настоящему забавно. Истории Себастьяны сменяли одна другую. Мы сомневались в правдивости половины из того, что она рассказывала, настолько фантастическими становились ее истории. Мадлен время от времени смеялась, впечатление это, конечно, производило довольно нелепое; Себастьяна же мягко, насколько это было возможно, уговаривала ту вернуться на свое место, чтобы кровь не перепачкала одежду. И все же было приятно видеть, как эта девушка из давно ушедших времен улыбается и смеется… Бедная Мадлен, я скучала по ней, я начала скучать по ней с того момента, как отец Луи и я…
Миссия! Alors , моя миссия, наша миссия заключалась в следующем.
Призраки будут сопровождать меня на юг, до места рождения Мадлен, до перекрестка дорог за пределами уже несуществующего города, где покоится в неосвященной земле она или ее бренные останки. Там мы все втроем — отец Луи, Мадлен и я — попытаемся найти способ (какой — было для меня совершенно неясно) свести на нет то проклятие, которое по воле церковников обрекло Мадлен на эту смерть без смерти на многие века. Ей нужно обрести новую жизнь, такую, чтобы, прожив ее, окончательно и по-настоящему умереть. Да, Мадлен страстно желала умереть.
По-видимому, некогда, после того как они впервые повстречались, Себастьяна пыталась помочь Мадлен осуществить этот план, но по какой-то причине потерпела неудачу, а новых попыток не предпринимала. Мадлен и отец Луи перепробовали за минувшие века все, буквально все мыслимые и немыслимые способы, чтобы освободить ее от этого проклятия, но тщетно. Мои спасители уверовали в то, что сила новой ведьмы поможет Мадлен обрести вечный покой. Долгие годы ждала она появления такой новой ведьмы, неопытной, но достаточно могущественной, чтобы о ней стало известно. Себастьяна согласилась помочь ее разыскать. И ею оказалась я.
Наша soiree завершилась, когда забрезжил рассвет. И вновь, как когда-то в С***, он наступил, чтобы полностью изменить ход моей жизни.
Мы с Себастьяной уложили наконец несессер. Он был так набит, что мы едва сумели его закрыть.
— Ah, attendons! — воскликнула Себастьяна, когда мне удалось застегнуть первую медную пряжку. — Чуть не забыла! — С этими словами она извлекла из-под мольберта черный бархатный мешок, в который несколькими часами ранее положила золотые ножницы. — Тебе они не понадобятся, по крайней мере какое-то время, — сказала она, доставая ножницы и завязывая мешок кожаным ремешком, которым я скрепляла свои волосы, заплетенные в косу. — Но все остальное — твое.
— А что там? — спросила я, наблюдая, как Себастьяна засовывает мешок в недра несессера.
— Скажем так: своего рода наследство, которое я передаю тебе; можешь распоряжаться им по своему усмотрению.
Тогда я подумала, что Себастьяна положила в мешок какие-нибудь безделушки, которые мне понадобятся или которые, по ее мнению, мне захочется иметь. Первое, что пришло мне на ум, — красные коралловые гребни, — но они оставались в ее волосах. Я решила, что, наверно, все-таки мешок полон какими-то одинаковыми предметами, но вскоре уже не думала о нем, вновь занявшись медными пряжками.
А потом я увидела экипаж, который должен был увезти меня из Равендаля. Сказать, что я мало путешествовала, было бы, конечно, явным преувеличением. И все-таки даже я знала, что такая замечательная карета очень редко встречается на проселочных дорогах Франции, да и на улицах Парижа подобных экипажей давненько не встречалось. Все это пришло мне в голову на рассвете, когда я немного успокоилась. Мы с Себастьяной вышли из дому, и я увидела…
— Ты не сможешь ехать быстро, — сказала она, — что уж тут говорить, зато будешь иметь возможность путешествовать со вкусом.
Действительно, со вкусом! Я смотрела на запряженный двумя лошадьми экипаж, подъезжавший к дому. Ромео держал поводья.
— Можно запрячь его и четверкой, — сказала Себастьяна, — но тебе придется обойтись двумя.
Ромео с фонарем в руке оставался на козлах, его улыбка (как приятно мне было видеть его улыбку!) сияла ярче луны, озарявшей экипаж своим голубым светом. А как же призраки? Они, несомненно, парили где-то рядом, эти скрытые за таинственной пеленой души, облака жизненной материи, висящие над морским побережьем. Асмо? Его не было нигде видно. Себастьяна, укутанная в пелерину из меха горностая, стояла рядом со мной, улыбаясь и, казалось, с трудом сдерживая смех.
— Не правда ли, душа моя, она великолепна? — спросила Себастьяна.
— Великолепна, — эхом отозвалась я. — Да, она великолепна. Конечно, ты не имеешь в виду, что я…
— Ромео, мой мальчик, — обратилась к нему Себастьяна, — несессер собран, он в студии. Не мог бы ты его принести?
Ромео подошел к нам, склонился к Себастьяне. Я услышала, что он шептал ей: ему хотелось сначала показать мне карету.
— Хорошо, — ответила Себастьяна. — Но правильнее будет сказать берлин, старинный дорожный экипаж.
Невероятно, но я стала обладательницей одного из трех экипажей, изготовленных парижским каретником в 1770 году; все они должны были доставить во Францию юную Марию-Антуанетту и тех, кто ее сопровождал. Однако девочку поспешили отправить из Австрии, когда последний из экипажей еще не был готов.
А до того, как удалось обеспечить, по выражению отца Луи, «ее доставку», было обещано, что юная эрцгерцогиня приедет во Францию на целый год. Главы государств ждали, все больше теряя терпение, когда у девочки начнутся месячные. Мария-Терезия, сильнее других мечтавшая о союзе Бурбонов и Габсбургов, приказала проверять белье своей дочери трижды в день. В личной переписке императрицы с французским посланником Дюфором постоянно упоминается о неизбежном прибытии некоего «генерала Кротендорфа». И когда наконец будущая королева Франции замарала свои шелка, ее мать пришла в экстаз! «Генерал» прибыл, чтобы спасти Австрию! Давно отлаженные рычаги быстро пришли в движение.
Что не пришло в движение, так это третий экипаж, все еще к тому времени не законченный. За него полностью заплатили вперед, и он на долгие годы был забыт в сарае каретника. Сначала никто не мог его приобрести из-за дороговизны, а потом он вообще стал никому не нужен. Более чем через двадцать лет, в самом начале революции, когда все состоятельные ремесленники и торговцы отчаянно искали возможности поскорее сбыть свой товар, Себастьяна купила этот дорожный экипаж.
— Это была выгодная покупка, je t'assure! — сказала она.
Под покровом тьмы Себастьяна переехала на нем с рю К*** в Шайо, а позднее, нагрузив до отказа, перевезла экипаж в Равендаль, где он и стоял с тех пор без всякой пользы.
И вот в то ясное утро я, опершись на руку Ромео, поднялась в экипаж, желая рассмотреть его поближе. Стенки внутри были обтянуты красным атласом и отделаны вишневым деревом. Обращенные друг к другу скамьи обиты синим бархатом, на сиденьях с подушками вышиты картины, изображающие четыре времени года. Я хлопнула по сиденью, подняв густой столб пыли.
— Regarde! — сказал Ромео и приподнял одну из подушек, открыв моему взору выдвижной умывальник.
Кроме того, в карете имелся шкафчик для хранения провизии, а также небольшая печка и подъемный обеденный стол, скрытый под темно-синим ковром. В высоком ящике за шкафом для провизии хранился набор дорожных столовых приборов с коробочкой для специй и чашечками для яиц — все это из фарфора, золота и чеканной стали. В темное дерево были ввинчены четыре крюка, на которых крепились лампы, по две с каждой стороны кареты. На окнах — черные шторы из тонкого льняного полотна.
Как же глупо я себя почувствовала при одной только мысли о путешествии в таком роскошном экипаже! («Почему бы не отправиться в путь в простом дилижансе?») Но Себастьяна одним взмахом руки отмела мои возражения.
Выбираясь из кареты, я заметила, что кто-то (без сомнения, Ромео) постарался несколько затушевать богатство ее внешнего вида. Позолота дерева была закрашена, но все же местами проблескивала, как золото на дне ручья. На дверные ручки были надеты маленькие черные мешочки. Потом, уже в пути, я украдкой взглянула, что под ними скрывается — цельное золото. Какая шайка разбойников не позарится на такое чудо, когда мы будем медленно ползти по проселочным дорогам?
— Дорогая моя, — сказала Себастьяна в ответ на мой невысказанный вопрос, — ты прочла слишком много романов. И мы больше не зовем их разбойниками — это всего лишь воры.
— Называй их как хочешь, — возразила я, — но где-то поблизости от какого-нибудь из южных портовых городов они обчистят нас до нитки!
Себастьяна приободрила меня.
— Душа моя, — сказала она довольно сухо, — не забывай, что ты ведьма, путешествующая в компании двух существ, которым по несколько сотен лет. Думаю, что все будет в порядке.
Именно тогда, могу поклясться, я услышала где-то над нами ясно различимый, напоминающий дребезжание железа в кузнице смех Асмодея, — то ли из-за створки окна где-то на верхнем этаже, то ли с крыши. Посмотрев вверх, я, однако, никого не увидела.
Все, что случилось потом, произошло очень быстро и видится мне теперь крайне неотчетливо, хоть это и события всего лишь двухнедельной давности.
Себастьяна все же оставила мне часть моих любимых светлых волос, перевязав их сзади зеленой шелковой лентой. Ромео, которому, по-видимому, нравились моя новая прическа и костюм, в одиночку пристраивал несессер на запятки, прежде чем забраться на козлы.
— А он?.. — с надеждой спросила я Себастьяну.
— Да, моя дорогая, но только до… — и она назвала деревню, до которой было полдня пути от Равендаля, — а потом он вернется ко мне, к нам. — Ромео должен был довезти меня до П***, там он поможет нанять кучера и сменить лошадей. Одну из наших он в П*** продаст, а на другой вернется в Равендаль.
Себастьяна, хоть и торопила меня с отъездом, позволила вернуться в студию, где я посидела немного в одиночестве, в то время как хозяйка поместья и юноша, стоя у экипажа, восхищенно обсуждали его достоинства. Мне хотелось вместить в себя, унести с собой эту мастерскую, каждый предмет ее обстановки. Но все, что я могу вспомнить теперь, это как я смотрела на карту, прикрепленную отцом Луи к натянутому на мольберт холсту, на желтом фоне которого еще не было рисунка; прошлой ночью он подробно показал нам маршрут по пути на юг, перекресток дорог, где надо будет сворачивать к морю. Потом я вышла в розарий: воздух там был прохладный и влажный, пахло морем. От земли поднимался легкий туман. Я не осмелилась сорвать розу, но понюхала те немногие из них, что быстро стали моими любимцами. Если бы я могла удержать их аромат, взять с собой их сладкий запах! И тут меня захлестнула боль, но она не была глубокой, и мне быстро удалось с ней справиться. Я сдержала слезы и поспешно вышла из сада. Проходя через мастерскую, я захватила с собой две «Книги теней» — Себастьяны и свою — и прошла к карете.
Себастьяна стояла, укутанная в горностаевую пелерину, Ромео сидел высоко на козлах, держа поводья. Призраки? Они были рядом: я почему-то знала это. И теперь, когда Себастьяна столь таинственно обращалась… просто к воздуху: «Мужайся!», бесстрастно добавляя: «Adieu» , я понимала, что она разговаривает с невидимой Мадлен.
Взяв мои руки в свои, Себастьяна предложила мне заночевать в П***, вызвав духов, когда стемнеет. Для этой цели, сказала она, в карете есть латунный колокольчик с перламутровым язычком. И я действительно нашла его в чехле из золотистого бархата, изрядно потертом, с вышитыми на нем тремя инициалами, неизвестными мне.
— Звони в колокольчик, когда будешь рядом с морским берегом или источником воды, — наставляла меня Себастьяна. — Духи услышат и явятся. Им легче всего принять и сохранить свои подлинные очертания вечером, когда станет прохладно.
А потом она поспешно объяснила мне то, что смутило меня, когда отец Луи впервые подробно описывал наш маршрут. Себастьяна сказала, что отцу Луи и Мадлен нужно многое сообщить мне. Лучше всего это сделать, когда они обретут свою полную, телесную, форму и будут видимы. Для этого духам необходима близость воды, соленой или пресной, они ведь, в конце концов, призраки. Вот почему надо как можно ближе держаться к берегу, хотя это значительно замедлит наше продвижение; весь наш маршрут определяет извилистая линия рек, озер и ручьев. Прибрежная дорога. Так первой назвала ее Мадлен.
Итак, в то раннее утро я попрощалась с Себастьяной, видя ее в последний раз при свете фонаря, который она держала в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96