Новые обвинения посыпались одно за другим. Я была демоном, дразнившим девиц в их безумных снах. Это я наслала недавнюю бурю. Я использовала Перонетту и мать Марию в своих черных целях, переманив их на сторону темных сил. И так далее, и тому подобное, пока я наконец не оказалась той самой ведьмой, которая тремя годами ранее вызвала невиданное нашествие мышей на С***, погубила у сестры-экономки урожай помидоров и убила все потомство нашей лучшей свиноматки, когда та наконец опоросилась.
Я подняла синюю бутылку повыше, запрокинула голову и сделала долгий глоток.
Малуэида вела себя неспокойно. Она ходила кругами, пролезала между моих ног, обнюхивала дверь, скреблась в нее. Я испугалась, что она может нас выдать, и взяла ее на руки, пытаясь успокоить. Неудивительно, что она буквально шалела при звуке голоса сестры Клер, ведь если та и не лишила ее ушей сама, то, несомненно, присутствовала при экзекуции. Каждый раз, когда директриса начинала говорить, кошка вновь принималась беситься. Да так, что от розовой кисеи, покрывавшей платье, в которое я была одета, летели клочья; сатин под нею тоже был порван. Все, что мне оставалось делать, — это вцепиться в Малуэнду одною рукой, в бутылку — другой и слушать, что еще скажет ненавистная монахиня.
Она же тем временем успела поведать, что я ей являлась во сне, и теперь принялась описывать, как я принимала различный облик, чтобы дразнить и мучить ее, вынуждая к «нечистым помыслам и делам». Две девицы постарше, когда сестра Клер попросила их, заявили, что я и с ними проделывала то же самое.
Мэр настолько смутился от всего услышанного, что не дерзнул продолжить расспросы. Для него было куда проще судить в известных всем выражениях силы зла и поклясться сделать все, что сможет, дабы вернуть монахинь и воспитанниц в лоно Церкви Христовой. Интересно, подумалось мне, как собирается это делать сей старый осел? Однако, едва он заговорил вновь, стало ясно, что у него есть план.
— Итак, — приступил он к его выполнению, — где же находится пресловутая Геркулина?
При этих словах девицы лихорадочно заголосили.
— Мы заставили ее выбежать, — начала одна, — а затем весь день искали по всему монастырю…
— А я видела, — перебила другая, — как она побежала, быстрее любого мужчины, вдоль по дороге, ведущей от монастыря, все дальше и дальше…
— Она легла на землю и вступила с нею в связь…
— Я вам скажу точно, она вскочила верхом на одну из лошадей, запряженных в экипаж, на котором ехала Перонетта…
— Нет, — оборвала их сестра Клер, — она по-прежнему среди нас, потому что Сатана так легко не сдается!
Она продолжила свою речь в том же духе и прошлась по всем только что высказанным вымыслам и нелепицам.
И лишь мэр прервал наконец нескончаемые обвинения в мой адрес, которые я продолжала выслушивать, вместо того чтобы бежать прочь.
— Мы должны ее найти, — произнес он и продолжил, то ли стараясь найти точное слово, то ли просто перебирая подходящие к случаю выражения: — И найти ее нам необходимо. Она не могла уйти далеко. А если она не могла уйти далеко, то мы должны ее найти. Мы добьемся от нее нужных нам ответов. Да, именно ответов.
Затем он распорядился разбиться всем на небольшие команды (по его подсчетам, в библиотеке находилось около сорока человек) и во главе каждой из них поставил одного из пришедших с ним людей. Каждой такой партии предстояло осмотреть закрепленный за ней участок монастыря и прилегающих угодий. Правда, обсуждение некоторых деталей его плана потребовало времени, но в конечном итоге с ним согласились все, и он заслужил одобрительный отзыв сестры Клер.
Между тем, пока я стояла как вкопанная и слушала, Малуэнда, которую я по-прежнему придерживала одною рукой, проявляла все большее нетерпение. Нужно было уходить, но я не уходила. Не могла уйти. Я даже не осознавала, что это было бы самым правильным в сложившихся обстоятельствах. У меня вертелась в голове лишь одна мысль: как это все может происходить? Передо мной разворачивалась драма из времен охоты на ведьм, времен костров инквизиции! Неужто я и впрямь вижу то, что вижу, и действительно слышу то, что мне слышится?
Но тут в библиотеке опять раздались крики. Они становились громче и громче. Похоже, все орали, повернувшись к двери, за которой я находилась! Я заглянула в щель между рассохшимися филенками, но почти ничего не увидела — разве лишь то, что все вдруг ринулись в мою сторону.
Дальнейшее произошло в одно мгновение. Должно быть, пытаясь утихомирить кошку, я себя каким-то образом обнаружила. По-видимому, я подошла слишком близко, и одна из девиц, собравшихся меня искать, разглядела через щель между полом и дверью белый башмачок. Ясно, что именно она и подняла крик: «Она вернулась, глядите, вон там!»
Отпрянув от двери, я тут же допустила одну за другой три оплошности: выронила бутыль с бургундским, и та вдребезги разбилась о каменный пол; не смогла удержать Малуэнду, и она вырвалась из моих рук; и при этом, похоже, нечаянно толкнула дверь, и та распахнулась прямо перед моим носом и… И я предстала перед всеми стоящей в дверном проеме при полном параде: в драном розовом платье не по росту, с четками из синих камней на шее и с кошкой-наперсницей у ног — тут как тут. Молча взирающей на всех тех, кто находился в библиотеке, на все их сборище. Вид у меня был, должно быть, самый дурацкий — хотя многим, наверное, показалось, что явилась я прямо из ада.
Все, что запечатлелось у меня в памяти, — это панически мечущиеся, точно на палубе тонущего корабля, фигуры, потому что девицы и селяне разом бросились к противоположной двери. Наутек. От меня! Мэр и какой-то старикашка обнялись, будто разом овдовевшие сестры. Только сестра Клер дерзнула ко мне приблизиться.
— Ах ты… — Она зло сплюнула. — И ты отважилась… — Но ей не суждено было договорить, потому что с невероятной скоростью Малуэнда, сильная, как тысяча кошек, нет, словно десять тысяч этих проворных тварей, метнулась к ней, обнажив когти, подобные острым ножам.
Все, кроме моей наперсницы и сестры Клер, замерли, в ужасе наблюдая за происходящим. Монахиня повалилась на пол, сбитая с ног молниеносным ударом. Она отбивалась от вспрыгнувшей на нее кошки, рвавшей ее плоть стремительными взмахами когтистых передних лап. Задними та яростно раздирала ей грудь и живот, оставляя жалкие клочья от грубой мешковины и спрятанной под ней власяницы. Тут мне и довелось увидеть на бледной коже те шрамы, следы многолетнего умерщвления плоти, оставленные шипами терновника, но теперь к ним добавилось много новых.
Клевретки директрисы бились в корчах, скакали, прыгали, причитали, взвизгивали, но никто не решился прийти к ней на помощь.
— Меня сейчас вытошнит! — предупредила одна из них. Слова ее не разошлись с делом, однако никто не обратил на это внимания. Да и у меня самой подвело живот, чего не случалось с тех пор, как несколько лет назад Мария-Эдита, нарезая мясо для жарки, отхватила себе кончики двух пальцев и те так и остались лежать на разделочной доске.
Когда Малуэнда наконец оставила свою жертву и отпрыгнула от директрисы, монахиня осталась лежать на каменном полу — словно та самая груда кровавых кусков для ростбифа, — неподвижная от пережитого потрясения, уставившись в пространство расширенными от ужаса глазами. Малуэнда, явно удовлетворенная тем, что сделала, легко вскочила на подоконник, оглянулась, бросив на меня прощальный взгляд, провела, замурлыкав, лапкою там, где совсем недавно торчали ушки, и выпрыгнула через окно во двор с высоты второго этажа.
— Нет! — закричала я и шагнула вперед. — Малуэнда! — Но для того, чтобы пересечь комнату и подойти к подоконнику, мне требовалось переступить через распростертое тело сестры Клер де Сазильи; оно приковало к себе мой взор, и оказалось, что я не в силах этого сделать. Я остановилась, с отвращением глядя на нее сверху вниз. Ах, как я ее ненавидела; но желала ли я, чтобы дело дошло вот до такого? Сестра Клер была… неузнаваема. Вместо лица у нее осталась сплошная кровавая рана; черты его практически не угадывались. Я обратила внимание, что Малуэнда оторвала ей мочку на одном из ушей…
Пока я стояла и смотрела на лежащую у моих ног монахиню, пока дивилась тому, как ее изувечила моя наперсница, меня схватили двое, а может, и четверо селян. По знаку мэра они подошли ко мне сзади. Воистину отважные сердца! Не забывайте, кем они меня считали. Разумеется, если бы во мне оставались хоть крохи рассудка, я могла бы попытаться обратить их суеверие против них же самих. «Используй их страх!» — вспомнилось мне. Я бы их так напугала, что им пришлось бы отказаться от намерения задержать меня. Закрутись я волчком в пляске дервишей, сделай в их сторону жест рукой, заговори на незнакомом им языке, тогда, возможно, мне удалось бы уйти из малой библиотеки, даже из С***, тем же вечером. Но, как бы там ни было, мне даже в голову не пришло сопротивляться.
ГЛАВА 9Я становлюсь пленницей и готовлюсь к смерти

Мэр шагнул вперед и оказался между распростертой на полу сестрой Клер и мною. Он шепотом отдал какое-то распоряжение двум парням из деревни, и те вышли, робко, но торопливо протолкавшись через девичью толпу. Его буквально трясло от страха, и он даже не решался взглянуть на меня. Мэр до того неуверенно себя чувствовал, что ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем он сумел объявить о следующем.
— Эта девица, — произнес он величественно, подняв унизанную перстнями руку и указывая на меня пальцем с отполированным до блеска ногтем, — эта девица…
— Виновна! — воскликнули сразу несколько человек; прокричал это и тот мужчина, который крепко держал мою левую руку. Я попыталась ее высвободить; это, разумеется, заставило всех собравшихся в ужасе отшатнуться. Некоторые из девиц взвизгнули; многие завопили, что я вот-вот освобожусь и, объединив усилия с дьяволом, заберу их живыми в ад.
Мэр призывал к тишине и порядку, но безуспешно. Он просил, даже умолял, но тишина установилась лишь после того, как сестра Клер, которую вернула к жизни пригоршня соли, услужливо сунутая ей под самый нос сестрою Клотильдой, встала, шатаясь, на ноги. Лишь тогда мэр смог продолжить:
— Эта девица проведет ночь здесь; разумеется, связанной. На рассвете наш совет вновь соберется и…
Тут сестра Екатерина и сестра Клотильда вновь попытались завести разговор о епископе. Сестра Маргарита отнеслась к их словам безучастно, а сестра Клер, которую до того смотрительница лазарета поддерживала под локоть, высвободила руку — после чего пожилая монахиня, устало вздохнув, отошла в сторону — и заявила, что это дела мирские и потому решать их нужно келейно, в самом монастыре, так что нечего зря тревожить епископа: тот и так согласится со всем, что скажет месье мэр. При этом последний с некоторым озорством в голосе заметил, что недостоин, чтобы его ставили в один ряд с самим епископом, но, прежде чем старый лукавец, принявший теперь весьма изящную позу, успел, гордо выпячивая клинышек своей бороды, завершить начатую им фразу, его перебили девицы, начав наперебой предлагать свои наказания: меня следовало сжечь на костре, отправить в изгнание, удушить с помощью положенных на меня досок, поверх которых можно, к примеру, навалить камни, общий вес которых вдвое превосходил бы мой собственный… Я слушала их, опешив от подобной дикости . И где они только вычитали о подобных приговорах?
Когда мэру наконец дали договорить, было решено: меня запрут на ночь и на рассвете устроят допрос. Что же до сестры Клер де Сазильи, ближайшее утро застанет ее новой матерью-настоятельницей монастыря.
Собравшиеся встретили эту весть радостными возгласами. Лишь сестра Клер все никак не могла оправиться от пережитого ею потрясения. Она молча стояла, не в силах оторвать от меня взор, а обезображенное лицо ее было страшным. Мэр, словно заправский епископ, вознес молитву о скорейшем ее выздоровлении и благословил ее грядущее управление монастырем. На том и закончили. Сестру Клер подхватили под руки юные сподвижницы и вывели из библиотеки; позади шли смотрительница лазарета, ключница и совсем сбитая с толку молодая сестра Екатерина.
Едва сестра Клер скрылась из виду, как я услышала позади себя звон и бряцание цепей. Я обернулась — насколько могла повернуть голову, ибо меня по-прежнему крепко держали мужские руки, — и увидела тех парней, которых мэр давеча отослал куда-то. Теперь, когда они исполнили его распоряжение, стало ясно, в чем оно состояло: они спускались по дальней лестнице в конюшню, дабы найти там что-нибудь, чем меня «стреножить», связав или сковав, — одним словом, обезопасить на ночь. Они принесли старые цепи — толстые, грязные, изъеденные ржавчиною; ими пользовались, когда по какой-то причине лошадьми овладевало беспокойство; на концах цепей имелись скобы, которые надевали на передние ноги чуть повыше копыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96