Ему давно бы ходить с двумя просветами, да только то ли замочил он кого по пьянке, то ли что другое, но пакостней литера не встречал я. Бывало, в разыскных поймает он зэка беглого, так все равно его подранит, а уж после начинает молодых бойцов крестить — заставит у живого еще руки и башку отрезать для опознания и дактилоскопии. Ну так вот, подняли нас ни свет ни заря и объявляют тревогу «Буря», а это для красно-погонника вроде команды «Фас» для барбоса.
Выяснилось, что зэки хоть и были оборзевшие в корягу, но дорожку отхода присыпать недошурупили, даром что табак с перцем был у них в избытке, так что Рекс мой, голубчик, быстренько пятнадцатичасовой след взял, два других его хвостатых приятеля тоже, и пошла мазута.
Хоть беглые и канали с отрывом, но были они дохлые — на баланде да на хряпе не разгуляешься, — и к концу второго дня собачки наши повизгивать стали, дело ясное — учуяли кого-то. А вскоре под корневищем двое зэков отыскались — коровы, — видимо, сил у них не хватило, и подельники их замочили, а заодно и заднюю часть всю отрезали на харчи, вот такие дела.
Что это ты, милая, скривилась? Что, не нравится? Человечина, она сладкая, уж во всяком случае, не хуже медвежатины. Люди, когда подопрет, хава-ют друг дружку в лучшем виде…
Ну вот, на третий день Рекс мой заскулил отчаянно и так натянул поводок, что отмотал я его метров на пятнадцать и полетел за собачьим хвостом как на крыльях, ну а старлей Хорьков с бойцами отстал соответственно. Рядышком другие барбосы с кинологами мчатся, и в этот самый момент зэки и открыли по нам стрельбу. Мы, конечно, буром переть не стали — сами залегли и собак попридержали, а беглые, пользуясь моментом, припустили во все лопатки, понятное дело, горы вот они, рукой подать. Тут Хорьков с бойцами подтянулся, и опять начались бега, хоть язык на плечо вешай, и наконец прижали мы зэков к отвесной скале. Стрелять они не умели совсем, шмаляли длинными очередями, и скоро все патроны у них закончились.
А в наши-то времена краснопогонники были натасканные, не то что теперь. Возьмешь, бывало, ровную мушку, дыхалку задержишь, нажмешь так плавненько на спуск, а в себе ритм чувствуешь правильный, «двадцать два, двадцать два…» note 185. Стрельнет «Калашников» короткой очередью прямо в башку зэковскую, только полетят ошметки во все стороны.
Подранили мы пяток беглых, а как закончились патроны у них, трое зэков раз — и нырнули в расщелину, потому как знали, что Хорек все равно им башку отрежет. Тут уж старший лейтенант скомандовал, конечно: «Собак спустить», — и трое барбосов с Рексом моим во главе с визгом в ту пещеру за беглыми припустили.
Ну так вот, рванули барбосы в расщелину, а мы за ними следом, да только абсолютно без толку. Ходов там видимо-невидимо, а лая собачьего уже и не слышно, и куда бежать — непонятно. Сколько Рекса я ни звал — без толку, а батарейки в фонаре старые, вот-вот сдохнут окончательно, и пришлось нам наружу возвращаться. Ну а там уже Хорек заставляет беглых обихаживать, словом, о собаке своей я вспомнил только через полчаса, когда повизгивание жалобное услышал.
Смотрю, выползает пес вроде бы мой и в то же время незнакомый. Мой-то был трехгодовалый кобель, клыки как сахар белые, и шкура лоснилась, а у этого зубы все старые, желтые, шерсть в проплешинах, да только смотрю, елки-палки, ошейник-то на нем прежний, хорошо мне знакомый, значит, это Рекс и должен быть. А почему в таком виде, понять никак не могу. Между тем собака заскулила, на меня гноящимися своими зенками глянула и сдохла, и, сука буду, если не от старости!
Погодите, погодите, граждане, ахать, самое интересное-то впереди. Так вот, пока мы до зоны своей калганы и клешни зэковские волокли, оказалось, тех троих беглых повязали где-то возле Горького. Как они туда попали, говорят, и сами зэки не поняли, начисто память у них отшибло.
А вот лет пять тому назад был я в разыскных в стойбище у хантов, и рассказал мне ихний шаман, как его… а, вот, елта-ку, что место есть такое под горами Уральскими, Пещера Духов называется, и происходит там с человеком и животными хреновина разная. Так что, граждане дорогие, ходить туда не надо, ха-ха-ха. Что, малый, не будешь? Ну и ладно. Вот и молодец. Ну все, граждане, спокойной вам ночи.
Прапорщик прокашлялся, повернулся на бок и вскоре опять захрапел. Видимо, решил отоспаться за все свое конвойное служение отечеству.
— Спасибо, хозяева. — Сырычев вытер губы и, чтобы не мешаться, взлетел к себе под потолок, на верхотуру. Мазаев вышел в тамбур покурить, а красавица Варвара принялась укладывать любимое чадо спать.
Однако оно капризничало и вертелось, и когда в купе вернулся дед, то внучок уселся на полке:
— Деда, ну расскажи чего-нибудь, расскажи.
— Расскажите вы ему, папа, а то ведь изведет, — слезно попросила молодая мать и, схватив сумчонку с предметами гигиены, быстренько подалась в конец вагона.
— Ты, брат, смотри, не балуй, не балуй, — устроился Степан Игнатьевич у внука в ногах, и майор второй раз за день услышал нечто удивительное.
— Ну так вот, Мишаня, знаешь ли ты, что давным-давно наша земля была не такая, как сейчас. Антарктида была свободна ото льда, на нынешних российских землях были тропика, а океан северный был теплым, и в нем находился огромный белый материк. Жили там люди, пришедшие со звезд Большой Медведицы, прозванных Мицар и Алькор, высокие и белокурые, а глаза были у них голубые, как небо в полдень. Они были сильны, ведали законы природы и не боялись ничего, даже говорящих драконов, наводивших ужас на народы Земли.
Так прошло много тысяч лет, а затем в небе вспыхнула яркая звезда, всю землю затрясло, и поверхность ее стала быстро изменяться. На месте морей оказалась суша, земная твердь ушла под воду, и белый материк тоже начал погружаться в стремительно остывавшие волны северного океана.
Люди со звезд Большой Медведицы были сильны, их жрецам была ведома тайная премудрость, доплыв на своих кораблях через страшные ураганы до материка, они начали спускаться по Уральским горам на юг. Нелегкое было это дело, от землетрясений поверхность планеты покрылась бездонными трещинами, извергались вулканы, преграждая путь потоками раскаленной лавы. Многие погибли в дороге, но остальные дошли по великой реке Урал до Каспийского моря и там основали государство, столицей которого стало Кольцо Городов…
— Как вы сказали, Степан Игнатьевич? — шепотом, чтобы не разбудить заснувшего Мишку, вклинился в рассказ Сарычев. — Кольцо Городов?
— Ну да, — Мазаев поднял глаза на майора и степенно подтвердил, — говорят, двадцать восемь их было, как лунных стоянок в месяце. А ежели ты, Павел Семенович, интерес к этому имеешь, так Сашка сынок мой, все тебе досконально опишет. Он глянул на вытянувшуюся физиономию Сарычева и пожал плечами. — Я тебе разве не говорил, что он в краеведческом музее науку движет?
— Да нет, — майор вытянулся на полке и зевнул, — я не слышал.
Он, словно на санках с горы, скатывался в сладкое забытье сна. Временные катаклизмы, люди с далеких звезд, Кольцо Городов… Ну их к аллаху. Спать…
Проснулся майор, когда за вагонным окном уже разливался свет начинавшегося весеннего дня.
— Павел Семеныч, вставай, через час прибываем. — Мазаев уже вовсю суетился внизу. — В сортир не протолкнуться, Варька вот уже с полчаса очередь караулит, а еще покушать надо успеть.
— Деда, идем, дядя перед нами какать перестал. — В купе влетел взволнованный Мишка, и Степан Игнатьевич вместе с внуком поспешил в конец вагона. Сарычев сноровисто оделся и, чтобы не отставать от коллектива, быстро двинулся за ними следом.
В репродукторе вновь помянули маму в оренбургском платке, где-то внизу, у рельсов, страшно заскрежетало, и, дернувшись, поезд встал. Приехали.
Когда всей компанией выбрались с перрона, майор собрался было прощаться:
— Ну, спасибо за хлеб, за соль, за приятное общество…
Мазаев кашлянул в кулак и оглядел его нехитрый скарб.
— Ты, Пал Семеныч, где стоять-то думаешь?
— Где? Да в гостинице какой-нибудь… — Сарычев неопределенно пожал плечами, и Степан Игнатьевич ухватил его за рукав:
— Давай-ка к нам. Дом большой, места хватит. А по гостиницам-то потаскухи одни да мазурики.
Что тут скажешь — уговорил. Так что все той же компанией двинулись дальше.
Миновав удивительно мрачный и грязный подземный переход, они очутились на стоянке такси, и уже через минуту из салона «Волги» Сарычев смог оценить все великолепие центральной части города.
В центре заснеженной площади стоял бронзовый Ильич с протянутой рукой и горестно взирал на мелкобуржуазную стихию, раскинувшуюся у его ног. Рядом располагалось трехэтажное краснокир-пичное здание с гордо реющим российским флагом. Напротив же оплота государственности стояло строение несколько иного рода — бетонное, с решетками на окнах. Стандартные постсоциалистические реалии…
Скоро каменные джунгли остались позади, грохоча подвеской на ухабах, таксомотор степенно покатил вдоль крашенных веселой зеленой краской заборов, за которыми виднелись крыши развалюх, возведенных еще при проклятом царизме.
— Раньше все улицы были сплошь в транспарантах, — подал голос Мазаев, — а как задвинули перестройку, транспаранты содрали и ограды покрасили — по-новому то бишь начали жить…
Всю оставшуюся дорогу он просидел молча.
Наконец такси подъехало к большому трехэтажному дому, и майору сразу бросилось в глаза несоответствие между старинными стенами солидной кладки, покоившимися на высоком ленточном фундаменте, и скромной, крытой рубероидом крышей.
— Это дом деда моего, — не дожидаясь вопроса, пояснил Мазаев. — До революции был он человеком торговым, не из последних. Ну а потом дело известное — деда головой вниз в Урал, детей, то есть батю моего, в приют, а дом — трудовому народу. Лет с пяток тому назад случился пожар, и все выгорело вчистую, а стены с фундаментом, никому не нужные, мне дозволили приватизировать, на том хоть спасибо.
Степан Игнатьевич замолчал, с крыльца тем временем сбежала пожилая темноволосая женщина с миловидным скуластым лицом. Первым делом она кинулась к любимой дочке с внуком, потом припала к плечу мужа. Обнявшись с ней, Мазаев промолвил:
— Здравствуй, лунноликая ты моя. Принимай, Дарья Петровна, гостей.
— Здравствуйте, — сказал майор, а через полчаса он уже сидел за праздничным обедом и отдавал должное бешбармаку, сибирским пельменям с уксусом и хреном, шанежкам и румяным рыбникам. Они были куда вкуснее борщей, которые обычно задвигала Маша.
Ленинград. Развитой социализм. Зима
Ленька Синицын намазал расстегайчик с вязигой толстым слоем зернистой, смачно куснул и принялся хлебать знаменитую тройную уху.
Когда-то давно, еще до исторического материализма, для ее приготовления брали вначале мелкий частик, затем бершей и судаков, ну а уж напоследок запускали потрошеных, но еще живых стерлядей. Теперь, конечно, все уже не то. Тем не менее ресторацию «У Ерша Ершовича» аспирант Титов уважал и, чтобы не отрываться от трудового народа, обедал в ней по четвергамnote 186. Третьим за столом был законник Штоф. Он не спеша ел раковый суп, приготовленный по-польски — с большим количеством пива, и уже заранее облизывался при мысли о заказанных на второе жареных миногах в кисло-сладком соусе. Водила и бандиты из лайбы сопровождения размещались за столом у входа. Они молча жрали филе трески и в сторону Титова старались не смотреть — боялись.
И правильно делали. Третьего дня объявился один бесстрашный — из бывших ментов, крутой, как вареное яйцо. На сходняке поднял шум — мол, хватит, братва, под Шаманом ходить, он нам не указ. Теперь вот хоронят в закрытом гробу то, что от него осталось, а куда аспирант башку его подевал, до сих пор никто не знает.
Сам Титов степенно поедал фаршированного по-еврейски карпа, приготовленного, как он любил, с обилием моркови и орехов. Сынов израилевых вот не жаловал, а рацион их очень даже…
Не избалованный родной столовкой Ленька прикончил тройную уху и, утерев мурло рукавом костюма-тройки, принялся терзать благоухающую, разварную на шампанском осетрину. Аспирант помотрел на ученика и доброжелательно улыбнулся. Вот уже месяц как они вдвоем охотятся в каменных джунглях и ни разу еще не возвращались без добычи. Последние же три дня Ленька промышлял в одиночку, и Рото-Абимо одобрил: «Он будет великим охотником!»
Наконец карп был съеден, и тут же подскочивший незнакомый халдей принялся убирать посуду. При этом он неожиданно заглянул Титову в глаза. Сейчас же непонятная сила заставила аспиранта повернуть голову, и в зрачки ему уперся ощутимо-плотный, немигающий женский взгляд, который вынудил его подняться и двинуться к выходу. Там он заметил еще одни устремленные на него глаза, безвольно вышел на улицу, и, как только уселся в стоявшую неподалеку «Волгу», мозг его окутался чем-то непроницаемо-черным.
Очнулся он на влажном каменном полу и сразу понял, что попал в лапы Святейшей инквизиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Выяснилось, что зэки хоть и были оборзевшие в корягу, но дорожку отхода присыпать недошурупили, даром что табак с перцем был у них в избытке, так что Рекс мой, голубчик, быстренько пятнадцатичасовой след взял, два других его хвостатых приятеля тоже, и пошла мазута.
Хоть беглые и канали с отрывом, но были они дохлые — на баланде да на хряпе не разгуляешься, — и к концу второго дня собачки наши повизгивать стали, дело ясное — учуяли кого-то. А вскоре под корневищем двое зэков отыскались — коровы, — видимо, сил у них не хватило, и подельники их замочили, а заодно и заднюю часть всю отрезали на харчи, вот такие дела.
Что это ты, милая, скривилась? Что, не нравится? Человечина, она сладкая, уж во всяком случае, не хуже медвежатины. Люди, когда подопрет, хава-ют друг дружку в лучшем виде…
Ну вот, на третий день Рекс мой заскулил отчаянно и так натянул поводок, что отмотал я его метров на пятнадцать и полетел за собачьим хвостом как на крыльях, ну а старлей Хорьков с бойцами отстал соответственно. Рядышком другие барбосы с кинологами мчатся, и в этот самый момент зэки и открыли по нам стрельбу. Мы, конечно, буром переть не стали — сами залегли и собак попридержали, а беглые, пользуясь моментом, припустили во все лопатки, понятное дело, горы вот они, рукой подать. Тут Хорьков с бойцами подтянулся, и опять начались бега, хоть язык на плечо вешай, и наконец прижали мы зэков к отвесной скале. Стрелять они не умели совсем, шмаляли длинными очередями, и скоро все патроны у них закончились.
А в наши-то времена краснопогонники были натасканные, не то что теперь. Возьмешь, бывало, ровную мушку, дыхалку задержишь, нажмешь так плавненько на спуск, а в себе ритм чувствуешь правильный, «двадцать два, двадцать два…» note 185. Стрельнет «Калашников» короткой очередью прямо в башку зэковскую, только полетят ошметки во все стороны.
Подранили мы пяток беглых, а как закончились патроны у них, трое зэков раз — и нырнули в расщелину, потому как знали, что Хорек все равно им башку отрежет. Тут уж старший лейтенант скомандовал, конечно: «Собак спустить», — и трое барбосов с Рексом моим во главе с визгом в ту пещеру за беглыми припустили.
Ну так вот, рванули барбосы в расщелину, а мы за ними следом, да только абсолютно без толку. Ходов там видимо-невидимо, а лая собачьего уже и не слышно, и куда бежать — непонятно. Сколько Рекса я ни звал — без толку, а батарейки в фонаре старые, вот-вот сдохнут окончательно, и пришлось нам наружу возвращаться. Ну а там уже Хорек заставляет беглых обихаживать, словом, о собаке своей я вспомнил только через полчаса, когда повизгивание жалобное услышал.
Смотрю, выползает пес вроде бы мой и в то же время незнакомый. Мой-то был трехгодовалый кобель, клыки как сахар белые, и шкура лоснилась, а у этого зубы все старые, желтые, шерсть в проплешинах, да только смотрю, елки-палки, ошейник-то на нем прежний, хорошо мне знакомый, значит, это Рекс и должен быть. А почему в таком виде, понять никак не могу. Между тем собака заскулила, на меня гноящимися своими зенками глянула и сдохла, и, сука буду, если не от старости!
Погодите, погодите, граждане, ахать, самое интересное-то впереди. Так вот, пока мы до зоны своей калганы и клешни зэковские волокли, оказалось, тех троих беглых повязали где-то возле Горького. Как они туда попали, говорят, и сами зэки не поняли, начисто память у них отшибло.
А вот лет пять тому назад был я в разыскных в стойбище у хантов, и рассказал мне ихний шаман, как его… а, вот, елта-ку, что место есть такое под горами Уральскими, Пещера Духов называется, и происходит там с человеком и животными хреновина разная. Так что, граждане дорогие, ходить туда не надо, ха-ха-ха. Что, малый, не будешь? Ну и ладно. Вот и молодец. Ну все, граждане, спокойной вам ночи.
Прапорщик прокашлялся, повернулся на бок и вскоре опять захрапел. Видимо, решил отоспаться за все свое конвойное служение отечеству.
— Спасибо, хозяева. — Сырычев вытер губы и, чтобы не мешаться, взлетел к себе под потолок, на верхотуру. Мазаев вышел в тамбур покурить, а красавица Варвара принялась укладывать любимое чадо спать.
Однако оно капризничало и вертелось, и когда в купе вернулся дед, то внучок уселся на полке:
— Деда, ну расскажи чего-нибудь, расскажи.
— Расскажите вы ему, папа, а то ведь изведет, — слезно попросила молодая мать и, схватив сумчонку с предметами гигиены, быстренько подалась в конец вагона.
— Ты, брат, смотри, не балуй, не балуй, — устроился Степан Игнатьевич у внука в ногах, и майор второй раз за день услышал нечто удивительное.
— Ну так вот, Мишаня, знаешь ли ты, что давным-давно наша земля была не такая, как сейчас. Антарктида была свободна ото льда, на нынешних российских землях были тропика, а океан северный был теплым, и в нем находился огромный белый материк. Жили там люди, пришедшие со звезд Большой Медведицы, прозванных Мицар и Алькор, высокие и белокурые, а глаза были у них голубые, как небо в полдень. Они были сильны, ведали законы природы и не боялись ничего, даже говорящих драконов, наводивших ужас на народы Земли.
Так прошло много тысяч лет, а затем в небе вспыхнула яркая звезда, всю землю затрясло, и поверхность ее стала быстро изменяться. На месте морей оказалась суша, земная твердь ушла под воду, и белый материк тоже начал погружаться в стремительно остывавшие волны северного океана.
Люди со звезд Большой Медведицы были сильны, их жрецам была ведома тайная премудрость, доплыв на своих кораблях через страшные ураганы до материка, они начали спускаться по Уральским горам на юг. Нелегкое было это дело, от землетрясений поверхность планеты покрылась бездонными трещинами, извергались вулканы, преграждая путь потоками раскаленной лавы. Многие погибли в дороге, но остальные дошли по великой реке Урал до Каспийского моря и там основали государство, столицей которого стало Кольцо Городов…
— Как вы сказали, Степан Игнатьевич? — шепотом, чтобы не разбудить заснувшего Мишку, вклинился в рассказ Сарычев. — Кольцо Городов?
— Ну да, — Мазаев поднял глаза на майора и степенно подтвердил, — говорят, двадцать восемь их было, как лунных стоянок в месяце. А ежели ты, Павел Семенович, интерес к этому имеешь, так Сашка сынок мой, все тебе досконально опишет. Он глянул на вытянувшуюся физиономию Сарычева и пожал плечами. — Я тебе разве не говорил, что он в краеведческом музее науку движет?
— Да нет, — майор вытянулся на полке и зевнул, — я не слышал.
Он, словно на санках с горы, скатывался в сладкое забытье сна. Временные катаклизмы, люди с далеких звезд, Кольцо Городов… Ну их к аллаху. Спать…
Проснулся майор, когда за вагонным окном уже разливался свет начинавшегося весеннего дня.
— Павел Семеныч, вставай, через час прибываем. — Мазаев уже вовсю суетился внизу. — В сортир не протолкнуться, Варька вот уже с полчаса очередь караулит, а еще покушать надо успеть.
— Деда, идем, дядя перед нами какать перестал. — В купе влетел взволнованный Мишка, и Степан Игнатьевич вместе с внуком поспешил в конец вагона. Сарычев сноровисто оделся и, чтобы не отставать от коллектива, быстро двинулся за ними следом.
В репродукторе вновь помянули маму в оренбургском платке, где-то внизу, у рельсов, страшно заскрежетало, и, дернувшись, поезд встал. Приехали.
Когда всей компанией выбрались с перрона, майор собрался было прощаться:
— Ну, спасибо за хлеб, за соль, за приятное общество…
Мазаев кашлянул в кулак и оглядел его нехитрый скарб.
— Ты, Пал Семеныч, где стоять-то думаешь?
— Где? Да в гостинице какой-нибудь… — Сарычев неопределенно пожал плечами, и Степан Игнатьевич ухватил его за рукав:
— Давай-ка к нам. Дом большой, места хватит. А по гостиницам-то потаскухи одни да мазурики.
Что тут скажешь — уговорил. Так что все той же компанией двинулись дальше.
Миновав удивительно мрачный и грязный подземный переход, они очутились на стоянке такси, и уже через минуту из салона «Волги» Сарычев смог оценить все великолепие центральной части города.
В центре заснеженной площади стоял бронзовый Ильич с протянутой рукой и горестно взирал на мелкобуржуазную стихию, раскинувшуюся у его ног. Рядом располагалось трехэтажное краснокир-пичное здание с гордо реющим российским флагом. Напротив же оплота государственности стояло строение несколько иного рода — бетонное, с решетками на окнах. Стандартные постсоциалистические реалии…
Скоро каменные джунгли остались позади, грохоча подвеской на ухабах, таксомотор степенно покатил вдоль крашенных веселой зеленой краской заборов, за которыми виднелись крыши развалюх, возведенных еще при проклятом царизме.
— Раньше все улицы были сплошь в транспарантах, — подал голос Мазаев, — а как задвинули перестройку, транспаранты содрали и ограды покрасили — по-новому то бишь начали жить…
Всю оставшуюся дорогу он просидел молча.
Наконец такси подъехало к большому трехэтажному дому, и майору сразу бросилось в глаза несоответствие между старинными стенами солидной кладки, покоившимися на высоком ленточном фундаменте, и скромной, крытой рубероидом крышей.
— Это дом деда моего, — не дожидаясь вопроса, пояснил Мазаев. — До революции был он человеком торговым, не из последних. Ну а потом дело известное — деда головой вниз в Урал, детей, то есть батю моего, в приют, а дом — трудовому народу. Лет с пяток тому назад случился пожар, и все выгорело вчистую, а стены с фундаментом, никому не нужные, мне дозволили приватизировать, на том хоть спасибо.
Степан Игнатьевич замолчал, с крыльца тем временем сбежала пожилая темноволосая женщина с миловидным скуластым лицом. Первым делом она кинулась к любимой дочке с внуком, потом припала к плечу мужа. Обнявшись с ней, Мазаев промолвил:
— Здравствуй, лунноликая ты моя. Принимай, Дарья Петровна, гостей.
— Здравствуйте, — сказал майор, а через полчаса он уже сидел за праздничным обедом и отдавал должное бешбармаку, сибирским пельменям с уксусом и хреном, шанежкам и румяным рыбникам. Они были куда вкуснее борщей, которые обычно задвигала Маша.
Ленинград. Развитой социализм. Зима
Ленька Синицын намазал расстегайчик с вязигой толстым слоем зернистой, смачно куснул и принялся хлебать знаменитую тройную уху.
Когда-то давно, еще до исторического материализма, для ее приготовления брали вначале мелкий частик, затем бершей и судаков, ну а уж напоследок запускали потрошеных, но еще живых стерлядей. Теперь, конечно, все уже не то. Тем не менее ресторацию «У Ерша Ершовича» аспирант Титов уважал и, чтобы не отрываться от трудового народа, обедал в ней по четвергамnote 186. Третьим за столом был законник Штоф. Он не спеша ел раковый суп, приготовленный по-польски — с большим количеством пива, и уже заранее облизывался при мысли о заказанных на второе жареных миногах в кисло-сладком соусе. Водила и бандиты из лайбы сопровождения размещались за столом у входа. Они молча жрали филе трески и в сторону Титова старались не смотреть — боялись.
И правильно делали. Третьего дня объявился один бесстрашный — из бывших ментов, крутой, как вареное яйцо. На сходняке поднял шум — мол, хватит, братва, под Шаманом ходить, он нам не указ. Теперь вот хоронят в закрытом гробу то, что от него осталось, а куда аспирант башку его подевал, до сих пор никто не знает.
Сам Титов степенно поедал фаршированного по-еврейски карпа, приготовленного, как он любил, с обилием моркови и орехов. Сынов израилевых вот не жаловал, а рацион их очень даже…
Не избалованный родной столовкой Ленька прикончил тройную уху и, утерев мурло рукавом костюма-тройки, принялся терзать благоухающую, разварную на шампанском осетрину. Аспирант помотрел на ученика и доброжелательно улыбнулся. Вот уже месяц как они вдвоем охотятся в каменных джунглях и ни разу еще не возвращались без добычи. Последние же три дня Ленька промышлял в одиночку, и Рото-Абимо одобрил: «Он будет великим охотником!»
Наконец карп был съеден, и тут же подскочивший незнакомый халдей принялся убирать посуду. При этом он неожиданно заглянул Титову в глаза. Сейчас же непонятная сила заставила аспиранта повернуть голову, и в зрачки ему уперся ощутимо-плотный, немигающий женский взгляд, который вынудил его подняться и двинуться к выходу. Там он заметил еще одни устремленные на него глаза, безвольно вышел на улицу, и, как только уселся в стоявшую неподалеку «Волгу», мозг его окутался чем-то непроницаемо-черным.
Очнулся он на влажном каменном полу и сразу понял, что попал в лапы Святейшей инквизиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48