На экране появился просторный бокс, в котором размещалось человек пятьдесят мужчин в больничных халатах. Их движения были медленны и неуклюжи, на лицах застыло идиотическое выражение, и напоминали они больше оживших мертвецов.
— Вот, — с гордостью повел рукой очкастый, — не надо ни спецпсихушек, ни лоботомии — им уже не до политики. Отвоевались…
— Це дило. — Главнокомандующий одобрительно крякнул. — Впечатляет. И не бойтесь новых путей. — Он встал и выразительно посмотрел на очкастого: — Дерзайте. Кто ищет, того всегда найдут…
Алексей Фомич Трезоров занимал средних размеров двухкомнатную квартиру в сталинском доме. А в общении он оказался дядькой простым и компанейским. Принял трепетной дланью запотевший пузырь «Абсолюта», одобрительно хмыкнул — лишней не будет, и повлек Сарычева в комнату. После напряженного трудового дня служители телемузы активно отдыхали — за столом помимо Трезорова размещались уже знакомый майору оператор с подбитым носом и какой-то мужик в очках, бабочке и подтяжках, а перед ними стояла чуть початая бутыль «Смирновской». Два уже опустошенных флакона были задвинуты под стол.
— Прошу! — Сарычеву поставили стул, шмякнули на тарелку полкило закуски и налили штрафную.
— За знакомство! — с трудом поднялся очкастый обладатель кис-киса, оказавшийся каким-то там ответственным выпускающим Ивановым. — Будем.
А уже через полчаса, когда все перешли на «ты» и на «Абсолют», он виснул на шее Сарычева и остервенело кричал:
— Шура, ты даже представить себе не можешь какое дерьмо это наше телевидение — собачье, смятку, в проруби!
Потом глаза его закрылись, и, интеллигентно икнув, он вырубился. Спать выпускающего положили на диванчике.
— Не обращай внимания, Саша. — Трезоров улыбнулся, закурил «Пел-мел». — А вообще-то он прав, канал наш — это большая выгребная яма, и мы скользим по самому ее краю. Чуть оступился, и ты по уши в дерьме или с пулей в башке валяешься в парадной…
Косел он медленно, видимо, сказывалась длительная практика.
— Леша, ты про маньяка передачу делал? — Сарычев неожиданно посмотрел репортеру в глаза и хрустко разломил вдоль хребта вяленого леща.
— Правильно, Сашок, есть еще третий путь — не ссать против ветра. — Трезоров взял из рук майора половинку истекающей жиром рыбины и подтвердил: — Моя работа, вернее, наша. — Он указал на спящего мордой в стол оператора. — Не совсем, правда. Монтаж наш, а вот материал — хрен, денег дали тогда немерено всем, и нам, и туда. — Он показал измазанным в икре пальцем наверх. — Плевать, пусть делают что хотят, все равно уже ничего не изменишь. Чем больше страха в нашем демократическом обществе, тем лучше. Испуганным-то народишком легче управлять. Делай с ним что хошь. Увеличивай расходы на наши славные внутренние органы, вводи войска, чрезвычайное положение. Массы поддержат. У нас ведь как — главное, чтоб не было войны…
Общался Трезоров уже из последних сил. Он перебрался на диванчик и, едва успев рассказать, что платил за все деятель из мэрии по связям с общественностью, пробормотал скороговоркой:
— Дверь, Катя, уходя, захлопни, — и захрапел. Убрав остатки жратвы и водки в холодильник — поутру холодненькая-то лучше пойдет! — майор оделся и, погасив в комнате свет, как и просил хозяин, захлопнул за собой дверь. Общение с телевизионщиками на пользу не пошло — его что-то кинуло в тоску. А ведь и впрямь — главное, чтобы не было войны…
Ночью погода испортилась. Завьюжило, закружило, пошел крупный обильный снег, и, чтобы не опоздать, Сарычев выехал в Стрельну затемно. Добравшись на Заозерную, он затаился и стал ждать. Скоро приехал Морозов на своем «ягуаре», загнал его в гараж и прошествовал в дом. Молодец, что не очень-то доверяет своему поделыцику, раз засветил ему только эту хату. Знает, видать, что предают лишь свои.
Потом подъехала белая «волжанка», пару раз би-бикнув, пошла на разворот. Через минуту бухнула входная дверь, скрипнула калитка, и Вячеслав Иванович отправился служить родине. Шел снег. Без труда держась у чекистов на хвосте, майор выкатился за ними из Стрельны, а когда выехали на прямой участок Нижне-Петергофского шоссе, сократил дистанцию до минимума. Удерживая правой рукой Знак, он громко выкрикнул Слово, и сейчас же «Волга», мигнув правым поворотником и увязая колесами в глубоком снегу, съехала на обочину. Сарычев припарковался следом, но, уже выходя из «девятки», вдруг почуял неладное — чары подействовали только на водителя, пассажир же волшбе не поддался и сидел в машине, затаившись, вытащив что-то смертельно опасное, скорее всего пистолет. Майор почувствовал, как в животе у него начинает раскручиваться солнечная энергия яр, названная так в честь Ярилы-бога и позволявшая предкам его без вреда для себя принимать удары меча и копья. Он почувствовал, как палец Морозова выбирает свободный ход спуска, резко распахнул дверь «Волги» и, послав клокочущую лаву из ярлаnote 158 в руку, твердо и решительно прижал ладонь к дулу. В это самое мгновение чекист выстрелил.
Раздался грохот разорвавшегося ствола, и лицо Морозова обагрилось кровью. Майор, не теряя ни секунды, перетащил его на заднее сиденье, взял за горло, тряхнул и воззрился глазами Яромудра. Рана была пустяковой — кусок металла срезал кожу на лбу, а вот причина полковничьей невосприимчивости к чарам впечатляла. Оказалось, что чекист Морозов был уже несвободен — к его солнечному сплетению тянулось нечто похожее на гигантское, угольно-черное щупальце. Изредка по нему волнами пробегала дрожь, внутри что-то начинало пульсировать, менять форму и качество… Откуда оно брало свое начало, уяснить не удавалось. В целом полковник напоминал большую куклу-марионетку, управляемую из какого-то темного далека. Однако долго любоваться на чекистский отросток времени не было. Развернув полковника лицом к себе, майор спросил:
— Кто такой Шаман?
Далее произошло уже знакомое — глаза Морозова широко открылись, и ни с чем не сравнимый, беспредельный животный ужас начал наполнять все его чекистское существо. Сарычев увидел, как щупальце сильно завибрировало и начало наливаться алым цветом.
— Где найти Шамана? — торопясь, страшно рявкнул Александр Степанович и, направляя полковничье внимание в нужное русло, закатил ему сильнейшую пощечину. — Говори!
— Не знаю, он всегда сам находит нас. — Глаза чекиста начали закатываться, он как-то неестественно выгнулся, и сильная дрожь пробежала по его телу. — Не знаю, я ничего не… А-а-а-о-о-о! — Ни на что не похожий крик вдруг вырвался из его глотки, лицо приобрело синюшный оттенок, и он затих, а майор увидел, как алое щупальце, быстро темнея, исчезает где-то неуловимо далеко. Ну вот, опять прямо ужастик какой-то, Хичкоку и не снилось…
— Молодец, не выдал военную тайну. — Сарычев гадливо глянул на полковника, сплюнул и залез в «девятку» — больше здесь делать было нечего. А все же молодец этот Шаман, уже два —ноль в его пользу… Ну да ничего, еще не вечер, цыплят по осени считают… Жареных, пареных…
Да, кстати о цыплятах. Уже подъезжая к Автово, Сарычев вдруг понял, что хочет есть — зверски, неудержимо, несмотря на негативные эмоции и прогрессирующий, надо полагать, СПИД. А потому майор приобрел по пути шестьсот граммов «Докторской», растворимое пюре дяди Бена, цветом кожи смахивавшего на кота Лумумбу, и уже дома, пока закипал чайник, позвонил в Смольный.
— Добрый день, — сладким, как патока, тенором проворковал он. — Нельзя ли услышать Михаила Борисовича Шоркина?
— Нельзя, — отозвался стервозный женский голос. — Он на совещании.
И в трубке раздались короткие гудки.
— Спасибо, родная. — Сарычев вернулся на кухню. Наступал решительный момент — чайник закипел, на сковородке уже шкворчала колбаса, щедро сдобренная перцем и луком, оставался последний штрих: разбодяжить картофельные хлопья кипятком и смешать с содержимым сковородки. Ну, это уже было дело плевое… Ел майор, как и положено людям, себя уважающим, столовой ложкой. Затем выпил чаю с овсяными печенюшками, кончиками пальцев вымыл немудреную посуду и, убрав остатки харчей в холодильник, принялся собираться в путь.
В парадной его встретила дружная крысиная компания. Усатые, толстые, с бусинками умных глаз звери оккупировали бачок мусоропровода и расходиться категорически не желали. «Да, — с горечью подумал Александр Степанович, — в атомную войну, говорят, все, кроме них, передохнут…» Он усмехнулся и сурово сказал грызунам:
— Погодите, вот ужо Лумумба подрастет, будет вам день Африки…
Крысы отреагировали вяло.
Вынырнув из подъезда, майор завел машину и покатил по направлению к Смольному, вспоминая по дороге, что же ему известно об этой жемчужине архитектуры. Оказалось, немного — собор был не освященnote 159, девицы благородны, а партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. «Да, негусто, — вздохнул Сарычев. — Ну а еще?» Закрытые распределители и широко раззявленные пасти вождей на трибунах. Специальная команда по сбору ценностей в блокадном Ленинграде, и сами эти ценности, найденные на дачах у товарища Жданова. Прием просителей через телекамеруnote 160 и битье на счастье эрмитажного сервиза…
Сарычев решил, что думать об архитектуре не будет больше никогда. Всю оставшуюся дорогу он ехал без мыслей — так было легче.
Запарковав машину в районе Смольного, майор нашел второй подъезд и, погуляв минут этак сорок, повстречался наконец с ответственным работником мэрия Михаилом Борисовичем Шоркиным. Оказался тот высоким, видным россиянином, одетым в скромное кашемировое пальто баксов за девятьсот. Сарычев легко узнал его по толстому, угольно-черному щупальцу, крепко держащему радетеля за живое.
Было довольно прохладно. Зябко кутаясь в воротник из перламутровой шиншиллы, Михаил Борисович дистанционно запустил двигатель своего «шевроле-блайзера» и порысил к машине, чтобы поскорее опустить зад в уже нагретое, подогнанное компьютером по фигуре сиденье. Видимо, устал, ох как устал представитель исполнительной власти, выгорел дотла на проклятой своей работе…
Тем не менее вскоре он уверенно тронулся с места и покатил по Суворовскому, затем свернул на Лиговку и запарковался на небольшой автостоянке во дворе солидного шестиэтажного дома, что на Московском проспекте.
Все здесь было как-то не так, не по-нашему, и не привыкшему к роскоши Сарычеву резало глаз: снег на тротуарах и мостовых был отскоблен, помойка блестела девственной чистотой, а возле каждого подъезда заманчиво горел неразбитый фонарь в форме шара. Михаил Борисович подошел ко входной двери, отомкнул замок своим ключом и исчез в недрах строения. Минут через пять стало видно, как на третьем этаже вспыхнул свет сначала в двух, а потом еще в трех окнах, и Сарычеву стало ясно, что у господина Шоркина жилищный вопрос решен кардинально. Видимо, как и все остальные.
Время тянулось медленно, было скучно, но оказалось, что страдал Александр Степанович не зря. Часа через полтора все окна, кроме одного, в квартире Шоркина погасли, потом распахнулась дверь парадной, и показался Михаил Борисович. Свое респектабельное буржуазное пальто он оставил дома и теперь был прикинут по-походному — в кожаную куртку, джинсы и песцовую ушанку. Выбравшись на Московский, он прошел пешочком метров сто и, проголосовав, заангажировал подлинное детище отечественного автомобилестроения — сорок первый «Москвич» совершенно кошмарного, ярко-желтого цвета. Водитель, под стать своей машине, был со странностями — постоянно тащился в правом ряду со скоростью велосипедиста, и вести его было нелегко. Приходилось все время припарковываться, потом доставать, однако с грехом пополам, не потерявшись, доехали-таки до Сенной, выехали на Дворцовый мост и вскоре оказались на Петроградской стороне возле уютного заведения «У папы Карло».
Из-за дверей приглушенно доносился волнительный голос Элтона Джона, на фасаде нежно-голубым сиянием переливалось изображение самого Буратинова родителя — почему-то босого, в шляпе и штанах в обтяжку, да и все вокруг было каким-то томным, зело медленным и весьма печальным. Но майор знал, что тихое это заведение в кругах определенных имело громкую известность. Сильно хлопнув дверцей автомобиля, Шоркин глянул по сторонам и особой, вихляющей какой-то походкой двинулся ко входу в заведение. Где-то через час он появился снова, и майор от неожиданности обомлел — представитель исполнительной власти был изрядно пьян и шел в сопровождении двух сомнительного вида личностей, причем один из них нежно обнимал его чуть пониже талии.
— Тьфу ты, гадость, — плюнул Сарычев. Работник мэрии с партнерами поймали такси и, проехав совсем немного, вошли в среднюю парадную мрачного углового дома на Большом проспекте.
Минут через пять в окошке на третьем этаже свет вспыхнул, мигнул, погас, и Александр Степанович понял, что все это надолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48