Там, в большом эмалированном ведре, еще с утра томилась в маринаде из белого вина будущая свиная бастур. ма. Отметив, что мясо уже побелело и пахнет весьма аппетитно, майор проглотил слюну. Пора было собираться — Маша сегодня отмечала день рожденья.
Он побрился, надел свадебный костюм и, захватив ведро с мясом, спустился к машине. Завелась она с пол-оборота, и Сарычев, изменяя «семерке», похлопал «девяносто третью» по рулю, ласково погладил по «торпеде», с нежностью сказал:
— Молодец, хорошая девочка, послушная.
Потом глянул на часы, чертыхнувшись, врубил скорость и мощно, так что девочка заревела, надавил на педаль газа…
Заехав на цветочный рынок, он, не торгуясь, выбрал тридцать пять свежайших роз сорта «Соня», бережно уложил их на заднее сиденье и прямиком двинул в фирменный лабаз узкоглазой компании «Сони». Народу было много, но граждане большей частью просто глазели и щелкали зубами. Эх, такую мать, устроить бы по новой Халкингол! Майор, однако, ничем щелкать не стал. Вскоре он вышел из магазина нагруженный Машиной голубой мечтой — роскошным моноблоком с приличной диагональю. Если женщина просит…
Запихав цветастую коробку в машину, он без приключений добрался до именинницы и затащил добро наверх в два приема — сначала мечту, чтоб не сперли, а затем, под восторженный визг виновницы торжества, розы и ведро с мясом. Причем было неясно, чему она радовалась больше — цветам или свинине.
Гостей было не много — две Машины подружки с кавалерами, лысый родственник при супруге и галстуке, соседи по квартире и, пожалуй, все. С работы, видимо и впрямь жутко секретной, не было никого. Зато винища и жратвы хватало, народ собрался компанейский — только наливай, и торжество плавно катилось по своим хмельным рельсам. Сарычев жарил бастурму, дамы вспоминали «школьные годы чудесные», плясали, пили и пели, и только под конец приключилось нечто неожиданное. Когда все уже разошлись и майор тоже собрался прощаться, Маша вдруг обняла его за шею и крепко прижалась. Была она в тот вечер особенно хороша — щеки разрумянились, глаза горели. Ощутив близко ее маленькую упругую грудь, Сарычев почувствовал, что в штанах становится тесно. Минуту он боролся со сладкой истомой, потом разорвал кольцо Машиных рук и, показав зачем-то на оттопырившуюся полу пиджака, горько произнес:
— Ты, наверное, забыла, у меня же СПИД.
— А у меня кое-что, проверенное электроникой, — улыбнулась Маша и помахала перед его носом маленьким бумажным пакетиком, на котором роскошная голая мулатка прямо-таки извивалась от неутоленной страсти…
Наничье
Капа была сплошь розовая, а когда Саня Панкратов по кличке Шустрик набрал водички и сплюнул, во рту совершенно явственно почувствовался вкус крови.
— Левой больше работай снизу, в печень, — донесся до него голос Семеныча, и, глянув на покрасневшую от волнения физиономию тренера, он понял, что дела идут хреново. Да, впрочем, можно было и не смотреть…
Вообще, не надо было ему, рукопашнику, влезать в этот боксерский чемпионат — на руках чертовы неудобные перчатки, ни захват произвести, ни ногой ударить! Но пять тысяч баксов — деньги… И еще какие… Так что, услышав звук гонга, Саня сделал принудительный выдох, собрался и двинулся на центр ринга.
Противник попался ему что надо — мастер международного класса, мускулистый, не то казах, не то узбек, с сильным, отлично поставленным ударом. Глядя на его стойку, в которой пах был открыт, а передняя нога — как на блюдечке с голубой каемочкой, Шустрик подумал: «Эх, попался ты бы мне в чистом поле».
Между тем узкоглазый сделал финт и тут же, сократив дистанцию, провел сильный апперкот по рукам Панкратова и, когда те непроизвольно опустились, мощно включил левый спрямленный боковой. Ой-ей-ей… Мама мия… Несмотря на то что Саня прикрыл челюсть плечом и удар пришелся чуть выше, в голове у него загудело. Будто от души жахнули из-за угла пыльным мешком… А противник уже вошел в ближний бой, и его кулаки заработали со скоростью пулемета. Уйдя в глухую защиту, Саня попытался разорвать дистанцию, но не получилось. Прижатый в угол, он вошел в клинч и, обхватив узкоглазого, несколько секунд отдыхал, судорожно хватая воздух разбитыми в кровь губами. Судья рявкнул: «Брейк», а когда боксеры разошлись, оценивающе на Шустрика посмотрел, но, ничего не сказав, снова разрешил драться. Бывший наизготове азиат одним прыжком сократил дистанцию и без всяких церемоний провел мощную тройку в голову Панкратова и тут же, резко сблизившись, принялся работать по корпусу.
От сильного удара в печень Саня согнулся, а получив апперкот в лицо, растянулся на полу и подняться смог только при счете «семь». Все оставшееся время до конца раунда он шугался по рингу, практически не боксируя, и на перерыв ушел под дружный свист и улюлюканье зала.
— Может, полотенце? — донесся откуда-то издалека взволнованный голос Семеныча, видимо, со стороны зрелище было действительно захватывающим. — Ты как?
Саня отреагировал вяло:
— Нормально.
Глаза его вдруг застлало чем-то непроницаемо-черным, в голове застучало, будто молотом по наковальне, и затошнило так, что он еле сдержался, чтобы не блевануть. Секунду спустя это прошло, и он ощутил неудержимую ненависть ко всем присутствующим в зале — к почтеннейшей публике, к судьям, к противнику своему, даже Семеныч стал ему вдруг отвратителен.
Словно подкинутый мощной пружиной, Шустрик вскочил на ноги и с первым же ударом гонга устремился к узкоглазому. Тот, видно, уже считал себя победителем, а потому смотрел на Панкратова снисходительно, с издевательской усмешечкой. И очень даже зря…
— Сука! — Саня, дико вскрикнув, с ходу засадил ногой сильный поддевающий азиату в пах, подождал, пока руки у того опустятся, и мощнейшим свингом вынес ему челюсть. Попал качественно — с предельной концентрацией…
На мгновение в зале повисла тишина — ошалевшая публика изумленно замерла, не зная, как реагировать. Один лишь рефери что-то возмущенно крикнул, но, получив сразу же лоу-кик под колено, упал и, схватившись за сломанную ногу, дико заорал. Секунду Саня вслушивался, по его лицу расползалась довольная улыбка, потом провел боковой ребром ступни в широко раскрытый рот судьи и, когда тот стих, двумя жуткими ударами в лицо вырубил выскочившего на ринг Семеныча. В голове его бешено стучало: «Убей, убей, убей!»
Не дожидаясь, пока тело тренера упадет на пол, Шустрик пнул его ногой в пах и, содрав зубами лейкопластырь с перчаток, с яростью принялся от них избавляться. На трибунах поднялся шум. Не обращая внимания на крики, Панкратов подскочил к судейскому столу и теперь, когда ему уже ничто не мешало, показал себя достойным бойцом-рукопашником. В мгновение ока он раздробил кому-то нос, кому-то вынес челюсть, кому-то вмял трахею, а дернувшийся было недоумок-боксер быстренько залег с расплющенным мужским достоинством.
— Учись, сынок. — Саня криво улыбнулся. Тут его внимание привлекла почтеннейшая публика.
— Падлы, козлы! — дико вскрикнув, он устремился к ближайшей трибуне и сильным ударом колена в лицо вырубил орущего от страха очкастого дядьку. Затем, не опуская ноги, провел круговой хлест в ухо его сразу обмякшего соседа. Публика дрогнула, послышался женский визг.
В этот миг Шустрик увидел в проходе милицейские фуражки. Он захрипел от ярости и начал стремительно приближаться к стражам порядка — настало время указать ментам поганым на их место у параши. Засветив с ходу одному основанием стопы в нос, другого Саня подсек и уже добивал коленом, как вдруг услышал пронзительную команду: «Стой, стрелять буду!», сопровождаемую клацаньем затвора. С бешеным рычанием он попытался сблизиться с командиром, одновременно уходя с линии атаки, однако что-то с силой подбросило его вверх. От страшной боли Саню скрючило, затем она ушла, и не осталось ничего, кроме непроглядной, стремительно сгущающейся пелены мрака. Потом исчезла и она…
Ленинград. Развитой социализм. Осень
Вначале было ощутимо легкое движение воздуха, будто по лабораторному боксу пролетел слабый ветерок, потом зазвенели плафоны светильников, где-то далеко как будто лопнула тонкая стальная струна, и на поверхности воды побежала рябь. Ухоженные женские руки придвинулись чуть ближе. В стакане появились пузырьки, они стали подниматься кверху, и вскоре вода забурлила, словно в кипящем чайнике.
— Спасибо, Мадина Тотразовна, отдыхайте, — повелительно произнес мужской голос.
Высокая худенькая дигорка медленно открыла глаза.
— Хорошо. — Она кивнула, поднялась и закрыла за собой прозрачную дверь бокса.
Зазвенел телефон внутренней связи. Протянув руку, смуглость кожи которой подчеркивал белоснежный рукав халата, плотный лощеный мужчина приложил ухо к трубке:
— Майор Кантария.
На его лобастой голове просвечивала плешь, губы прикрывали рыжеватые усы. Сразу чувствовалось, что он не грузин, а мегрел.
— Есть, товарищ полковник. — Дослушав до конца, он отключился и посмотрел на сидевшую перед экраном монитора, не старую еще женщину: — Зоя Павловна, я к шефу. — Он ухмыльнулся и быстро снял халат. — Продолжайте без меня, пощупайте еще разок этого циркача, как он работает на уровне эфирного поля. Будет филонить, оставим его без сладкого…
«Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взгляд напрасно…» — Кантария вышел из бокса и двинулся вдоль длинного, ярко освещенного коридора. Пройдя через просматриваемый телекамерами тамбур, он уперся в массивную стальную дверь, надавил кнопки кода и, очутившись в кабине лифта, вставил личный ключ в прорезь замка. Когда зажегся зеленый огонек, он выбрал нужный этаж и, зная, что за ним сейчас наблюдают из Центральной, с непроницаемым выражением лица двинулся наверх. Скоро лифт остановился, створки рокочуще раздались в стороны, и Кантария подошел к турникету, рядом с которым скучали двое комитетских прапорщиков. Предъявив пропуск, он миновал зимний сад с фонтаном и вскоре очутился в уютном предбаннике, где размещалась за компьютером неприступная дива.
— Здравствуйте, Зиночка.
— Здравствуйте, Тенгиз. — Она чуть скривила в Улыбке пухлогубый рот и нажала кнопку селектора. — Валерий Анатольевич, к вам майор Кантария.
Щелкнул блокиратор бронированной двери, и Кантария очутился внутри.
— Разрешите, товарищ полковник?
— Располагайтесь, Тенгиз Русланович. — Хозяин кабинета кивнул и властно указал на место за столом, где уже собрались начальники всех прочих институтских отделов. — И больше не опаздывайте.
Тут же был и зам по науке. Неизвестно, как у других, а у майора он вызывал стойкое чувство отвращения. Возможно, из-за своей вечной небритости и коротких волосатых пальцев, все время елозящих по краю стола. Однако нельзя было не признать, что главный подручный шефа явно не дурак, к тому же с отлично подвешенным языком…
Речь шла о давно уже разрабатываемом объекте «Ш» — аспиранте Юрии Федоровиче Титове. За свои неполные двадцать девять лет он успел немало: получил вышку по статье 102 УК, сбежал, ухлопав конвойных, из зала суда, а теперь реально контролировал все криминальные структуры города. Палец зама нажал на кнопку пульта, и на экране появилось изображение стройного сухощавого человека с приятным, несколько узкоглазым лицом. Он не спеша вышел из ресторанных дверей, затем на секунду замер, будто к чему-то прислушиваясь, и тут же жутким по силе ударом снес полчерепа стоявшему неподалеку плотному мужчине с цепким, пронизывающим взглядом.
Спутник погибшего с похвальной быстротой выхватил из подмышечной кобуры ствол и, крикнув, судя по движению губ: «Стоять, руки на затылок!» — вдруг медленно упер дуло себе в лоб и надавил на спуск. Камера крупным планом показала лицо Титова, всматривающегося тяжелым взглядом в глаза самоубийце. В следующее мгновение он улыбнулся, причем настолько зловеще, что всем невольно стало не по себе…
Экран потемнел, однако ненадолго. Вскоре на нем опять появился Титов, он стоял на коленях с поднятыми руками на лестничной клетке. Двое крепких мужчин держали его на мушке, третий готовился уложить аспиранта лицом вниз и надеть наручники. Внезапно лица обоих стрелков перекосила гримаса, и они синхронно выстрелили друг другу в голову. В ту же секунду рука Титова с чудовищной силой вонзилась третьему в живот, на экране появились смазанные красные капли, кадр перекосился, мелькнуло оскаленное лицо аспиранта, и изображение пропало.
— Оператору он вырвал горло, — раздался голос зама по науке. — Совершенно очевидно наличие у объекта «Ш» исключительно сильной способности к внушению и определенного телепатического дара, а также возможности управлять своей энергетикой на уровне эфирного поля. — Он замолчал, кашлянул и пригладил пушистость на лысом черепе. — Вот информация в общих чертах.
— Спасибо, Григорий Павлович, вполне исчерпывающе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Он побрился, надел свадебный костюм и, захватив ведро с мясом, спустился к машине. Завелась она с пол-оборота, и Сарычев, изменяя «семерке», похлопал «девяносто третью» по рулю, ласково погладил по «торпеде», с нежностью сказал:
— Молодец, хорошая девочка, послушная.
Потом глянул на часы, чертыхнувшись, врубил скорость и мощно, так что девочка заревела, надавил на педаль газа…
Заехав на цветочный рынок, он, не торгуясь, выбрал тридцать пять свежайших роз сорта «Соня», бережно уложил их на заднее сиденье и прямиком двинул в фирменный лабаз узкоглазой компании «Сони». Народу было много, но граждане большей частью просто глазели и щелкали зубами. Эх, такую мать, устроить бы по новой Халкингол! Майор, однако, ничем щелкать не стал. Вскоре он вышел из магазина нагруженный Машиной голубой мечтой — роскошным моноблоком с приличной диагональю. Если женщина просит…
Запихав цветастую коробку в машину, он без приключений добрался до именинницы и затащил добро наверх в два приема — сначала мечту, чтоб не сперли, а затем, под восторженный визг виновницы торжества, розы и ведро с мясом. Причем было неясно, чему она радовалась больше — цветам или свинине.
Гостей было не много — две Машины подружки с кавалерами, лысый родственник при супруге и галстуке, соседи по квартире и, пожалуй, все. С работы, видимо и впрямь жутко секретной, не было никого. Зато винища и жратвы хватало, народ собрался компанейский — только наливай, и торжество плавно катилось по своим хмельным рельсам. Сарычев жарил бастурму, дамы вспоминали «школьные годы чудесные», плясали, пили и пели, и только под конец приключилось нечто неожиданное. Когда все уже разошлись и майор тоже собрался прощаться, Маша вдруг обняла его за шею и крепко прижалась. Была она в тот вечер особенно хороша — щеки разрумянились, глаза горели. Ощутив близко ее маленькую упругую грудь, Сарычев почувствовал, что в штанах становится тесно. Минуту он боролся со сладкой истомой, потом разорвал кольцо Машиных рук и, показав зачем-то на оттопырившуюся полу пиджака, горько произнес:
— Ты, наверное, забыла, у меня же СПИД.
— А у меня кое-что, проверенное электроникой, — улыбнулась Маша и помахала перед его носом маленьким бумажным пакетиком, на котором роскошная голая мулатка прямо-таки извивалась от неутоленной страсти…
Наничье
Капа была сплошь розовая, а когда Саня Панкратов по кличке Шустрик набрал водички и сплюнул, во рту совершенно явственно почувствовался вкус крови.
— Левой больше работай снизу, в печень, — донесся до него голос Семеныча, и, глянув на покрасневшую от волнения физиономию тренера, он понял, что дела идут хреново. Да, впрочем, можно было и не смотреть…
Вообще, не надо было ему, рукопашнику, влезать в этот боксерский чемпионат — на руках чертовы неудобные перчатки, ни захват произвести, ни ногой ударить! Но пять тысяч баксов — деньги… И еще какие… Так что, услышав звук гонга, Саня сделал принудительный выдох, собрался и двинулся на центр ринга.
Противник попался ему что надо — мастер международного класса, мускулистый, не то казах, не то узбек, с сильным, отлично поставленным ударом. Глядя на его стойку, в которой пах был открыт, а передняя нога — как на блюдечке с голубой каемочкой, Шустрик подумал: «Эх, попался ты бы мне в чистом поле».
Между тем узкоглазый сделал финт и тут же, сократив дистанцию, провел сильный апперкот по рукам Панкратова и, когда те непроизвольно опустились, мощно включил левый спрямленный боковой. Ой-ей-ей… Мама мия… Несмотря на то что Саня прикрыл челюсть плечом и удар пришелся чуть выше, в голове у него загудело. Будто от души жахнули из-за угла пыльным мешком… А противник уже вошел в ближний бой, и его кулаки заработали со скоростью пулемета. Уйдя в глухую защиту, Саня попытался разорвать дистанцию, но не получилось. Прижатый в угол, он вошел в клинч и, обхватив узкоглазого, несколько секунд отдыхал, судорожно хватая воздух разбитыми в кровь губами. Судья рявкнул: «Брейк», а когда боксеры разошлись, оценивающе на Шустрика посмотрел, но, ничего не сказав, снова разрешил драться. Бывший наизготове азиат одним прыжком сократил дистанцию и без всяких церемоний провел мощную тройку в голову Панкратова и тут же, резко сблизившись, принялся работать по корпусу.
От сильного удара в печень Саня согнулся, а получив апперкот в лицо, растянулся на полу и подняться смог только при счете «семь». Все оставшееся время до конца раунда он шугался по рингу, практически не боксируя, и на перерыв ушел под дружный свист и улюлюканье зала.
— Может, полотенце? — донесся откуда-то издалека взволнованный голос Семеныча, видимо, со стороны зрелище было действительно захватывающим. — Ты как?
Саня отреагировал вяло:
— Нормально.
Глаза его вдруг застлало чем-то непроницаемо-черным, в голове застучало, будто молотом по наковальне, и затошнило так, что он еле сдержался, чтобы не блевануть. Секунду спустя это прошло, и он ощутил неудержимую ненависть ко всем присутствующим в зале — к почтеннейшей публике, к судьям, к противнику своему, даже Семеныч стал ему вдруг отвратителен.
Словно подкинутый мощной пружиной, Шустрик вскочил на ноги и с первым же ударом гонга устремился к узкоглазому. Тот, видно, уже считал себя победителем, а потому смотрел на Панкратова снисходительно, с издевательской усмешечкой. И очень даже зря…
— Сука! — Саня, дико вскрикнув, с ходу засадил ногой сильный поддевающий азиату в пах, подождал, пока руки у того опустятся, и мощнейшим свингом вынес ему челюсть. Попал качественно — с предельной концентрацией…
На мгновение в зале повисла тишина — ошалевшая публика изумленно замерла, не зная, как реагировать. Один лишь рефери что-то возмущенно крикнул, но, получив сразу же лоу-кик под колено, упал и, схватившись за сломанную ногу, дико заорал. Секунду Саня вслушивался, по его лицу расползалась довольная улыбка, потом провел боковой ребром ступни в широко раскрытый рот судьи и, когда тот стих, двумя жуткими ударами в лицо вырубил выскочившего на ринг Семеныча. В голове его бешено стучало: «Убей, убей, убей!»
Не дожидаясь, пока тело тренера упадет на пол, Шустрик пнул его ногой в пах и, содрав зубами лейкопластырь с перчаток, с яростью принялся от них избавляться. На трибунах поднялся шум. Не обращая внимания на крики, Панкратов подскочил к судейскому столу и теперь, когда ему уже ничто не мешало, показал себя достойным бойцом-рукопашником. В мгновение ока он раздробил кому-то нос, кому-то вынес челюсть, кому-то вмял трахею, а дернувшийся было недоумок-боксер быстренько залег с расплющенным мужским достоинством.
— Учись, сынок. — Саня криво улыбнулся. Тут его внимание привлекла почтеннейшая публика.
— Падлы, козлы! — дико вскрикнув, он устремился к ближайшей трибуне и сильным ударом колена в лицо вырубил орущего от страха очкастого дядьку. Затем, не опуская ноги, провел круговой хлест в ухо его сразу обмякшего соседа. Публика дрогнула, послышался женский визг.
В этот миг Шустрик увидел в проходе милицейские фуражки. Он захрипел от ярости и начал стремительно приближаться к стражам порядка — настало время указать ментам поганым на их место у параши. Засветив с ходу одному основанием стопы в нос, другого Саня подсек и уже добивал коленом, как вдруг услышал пронзительную команду: «Стой, стрелять буду!», сопровождаемую клацаньем затвора. С бешеным рычанием он попытался сблизиться с командиром, одновременно уходя с линии атаки, однако что-то с силой подбросило его вверх. От страшной боли Саню скрючило, затем она ушла, и не осталось ничего, кроме непроглядной, стремительно сгущающейся пелены мрака. Потом исчезла и она…
Ленинград. Развитой социализм. Осень
Вначале было ощутимо легкое движение воздуха, будто по лабораторному боксу пролетел слабый ветерок, потом зазвенели плафоны светильников, где-то далеко как будто лопнула тонкая стальная струна, и на поверхности воды побежала рябь. Ухоженные женские руки придвинулись чуть ближе. В стакане появились пузырьки, они стали подниматься кверху, и вскоре вода забурлила, словно в кипящем чайнике.
— Спасибо, Мадина Тотразовна, отдыхайте, — повелительно произнес мужской голос.
Высокая худенькая дигорка медленно открыла глаза.
— Хорошо. — Она кивнула, поднялась и закрыла за собой прозрачную дверь бокса.
Зазвенел телефон внутренней связи. Протянув руку, смуглость кожи которой подчеркивал белоснежный рукав халата, плотный лощеный мужчина приложил ухо к трубке:
— Майор Кантария.
На его лобастой голове просвечивала плешь, губы прикрывали рыжеватые усы. Сразу чувствовалось, что он не грузин, а мегрел.
— Есть, товарищ полковник. — Дослушав до конца, он отключился и посмотрел на сидевшую перед экраном монитора, не старую еще женщину: — Зоя Павловна, я к шефу. — Он ухмыльнулся и быстро снял халат. — Продолжайте без меня, пощупайте еще разок этого циркача, как он работает на уровне эфирного поля. Будет филонить, оставим его без сладкого…
«Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взгляд напрасно…» — Кантария вышел из бокса и двинулся вдоль длинного, ярко освещенного коридора. Пройдя через просматриваемый телекамерами тамбур, он уперся в массивную стальную дверь, надавил кнопки кода и, очутившись в кабине лифта, вставил личный ключ в прорезь замка. Когда зажегся зеленый огонек, он выбрал нужный этаж и, зная, что за ним сейчас наблюдают из Центральной, с непроницаемым выражением лица двинулся наверх. Скоро лифт остановился, створки рокочуще раздались в стороны, и Кантария подошел к турникету, рядом с которым скучали двое комитетских прапорщиков. Предъявив пропуск, он миновал зимний сад с фонтаном и вскоре очутился в уютном предбаннике, где размещалась за компьютером неприступная дива.
— Здравствуйте, Зиночка.
— Здравствуйте, Тенгиз. — Она чуть скривила в Улыбке пухлогубый рот и нажала кнопку селектора. — Валерий Анатольевич, к вам майор Кантария.
Щелкнул блокиратор бронированной двери, и Кантария очутился внутри.
— Разрешите, товарищ полковник?
— Располагайтесь, Тенгиз Русланович. — Хозяин кабинета кивнул и властно указал на место за столом, где уже собрались начальники всех прочих институтских отделов. — И больше не опаздывайте.
Тут же был и зам по науке. Неизвестно, как у других, а у майора он вызывал стойкое чувство отвращения. Возможно, из-за своей вечной небритости и коротких волосатых пальцев, все время елозящих по краю стола. Однако нельзя было не признать, что главный подручный шефа явно не дурак, к тому же с отлично подвешенным языком…
Речь шла о давно уже разрабатываемом объекте «Ш» — аспиранте Юрии Федоровиче Титове. За свои неполные двадцать девять лет он успел немало: получил вышку по статье 102 УК, сбежал, ухлопав конвойных, из зала суда, а теперь реально контролировал все криминальные структуры города. Палец зама нажал на кнопку пульта, и на экране появилось изображение стройного сухощавого человека с приятным, несколько узкоглазым лицом. Он не спеша вышел из ресторанных дверей, затем на секунду замер, будто к чему-то прислушиваясь, и тут же жутким по силе ударом снес полчерепа стоявшему неподалеку плотному мужчине с цепким, пронизывающим взглядом.
Спутник погибшего с похвальной быстротой выхватил из подмышечной кобуры ствол и, крикнув, судя по движению губ: «Стоять, руки на затылок!» — вдруг медленно упер дуло себе в лоб и надавил на спуск. Камера крупным планом показала лицо Титова, всматривающегося тяжелым взглядом в глаза самоубийце. В следующее мгновение он улыбнулся, причем настолько зловеще, что всем невольно стало не по себе…
Экран потемнел, однако ненадолго. Вскоре на нем опять появился Титов, он стоял на коленях с поднятыми руками на лестничной клетке. Двое крепких мужчин держали его на мушке, третий готовился уложить аспиранта лицом вниз и надеть наручники. Внезапно лица обоих стрелков перекосила гримаса, и они синхронно выстрелили друг другу в голову. В ту же секунду рука Титова с чудовищной силой вонзилась третьему в живот, на экране появились смазанные красные капли, кадр перекосился, мелькнуло оскаленное лицо аспиранта, и изображение пропало.
— Оператору он вырвал горло, — раздался голос зама по науке. — Совершенно очевидно наличие у объекта «Ш» исключительно сильной способности к внушению и определенного телепатического дара, а также возможности управлять своей энергетикой на уровне эфирного поля. — Он замолчал, кашлянул и пригладил пушистость на лысом черепе. — Вот информация в общих чертах.
— Спасибо, Григорий Павлович, вполне исчерпывающе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48