Разодранные в клочья шелк и креп оглушительно хлопали – прямо как новогодние петарды. Сквозь гигантские дыры было видно потемневшее осеннее небо, все в стремительных серых тучах, несущих обильный снегопад…
– Ужасный ураган! – прокричал служка императорскому каллиграфу. – Ваша милость, прикажите всем покинуть Зал – здесь все, того и гляди, рухнет!
– Да, пусть уходят! – прокричал в ответ Лу Синь.
– Господин, что делать с сочинениями?
– Немедленно соберите в шкатулку, опечатайте и несите в мой кабинет!
– Слушаюсь!
Лу Синь стоял посреди Зала Возвышенной Мудрости, яростный ветер раздувал его одежды, и, несмотря на всю странность и опасность этого мгновения, императорский каллиграф чувствовал себя прекрасно. Соискатели степени цзиньши спаслись бегством, слуги тоже покинули Зал, один Лу Синь по-прежнему стоял не шевелясь.
– Стихия, – сказал он негромко. – Ветер, рожденный в кронах священных деревьев; ветер, свирепствующий на горных хребтах и пляшущий у подножия сосен; ветер, воющий в пещерах и полостях земных; ветер, не признающий ничьей власти, кроме своей собственной… Есть ли кто сильнее и мудрее тебя?!
Лу Синь вздрогнул и невольно вжал голову в плечи.
Ибо ветер ответил ему:
– Медноволосый Тжонг сильнее ветра и других стихий, ибо все они подвластны ему, как рабы господину, как младшие братья – старшему! Убирайся прочь, глупец в чиновничьей шапке, если не хочешь быть погребенным под останками крыши!
После этого крика бамбуковые стропила опасно затрещали. Лу Синь решил не искушать судьбу и кинулся прочь из залы. Едва он миновал двери, как сзади раздался оглушительный грохот. Толпившиеся неподалеку от залы слуги подхватили императорского каллиграфа и в паланкине понесли прочь, подальше от неприятностей.
Но, как оказалось, неприятности еще не закончились. Когда, сидя в паланкине, Лу Синь приводил в порядок свою одежду, с рукава он снял длинный волос – из тончайшей и мягкой меди, блестевший, как полоска закатного света в неплотно притворенном окне.
– Медноволосый Тжонг, – проговорил Лу Синь, в сильнейшем смятении разглядывая волос – Вот не было напасти! Неужели это и впрямь его рук дело! Эй! Немедленно доставьте меня в личные покои императора!
Меж тем в Малом императорском дворце властвовали спокойствие и тишина. Видимо, придворные дамы нашли себе новое развлечение и оставили императора в относительном благословенном одиночестве. Государь Жэнь-дин развлекался тем, что, разложив перед собой высушенные стебли тысячелистника, постигал умение гадания по Книге Странных Предзнаменований. Лицо владыки Пренебесного Селения было столь отрешенным и сосредоточенным, что в сердце Лу Синя шевельнулось сомнение: как может он отвлекать по пустякам святейшего государя?
Впрочем, разрушенный потолок экзаменационной залы и таинственный Медноволосый Тжонг – это разве пустяки?!
– Благоприятно свидание с великим человеком… Перейди реку вспять – хулы не будет… Что бы ни означало перо белого лебедя, воткнутое в рукав, смело ступай своей дорогой… Мм… Я слушаю тебя, почтенный каллиграф.
– Государь, – заговорил Лу Синь, кланяясь, – произошло нечто невероятное.
Император поднял лицо от гадательных стеблей. Лу Синю показалось, что аромат сухого тысячелистника заполнил всю комнату – до того, что зацарапало в горле. Государь внимательно посмотрел на своего первого каллиграфа. Обликом благословенный Жэнь-дин был чрезвычайно молод, но вот взгляд его выдавал особый возраст и особую мудрость, доступную лишь тем, кто родился не на земле, а на небе. Глаза Жэнь-дина засветились проницательностью.
– С какой новостью ты пожаловал ко мне, дорогой господин Лу Синь?
Тот церемонно поклонился:
– Как известно вашему величеству, сегодня в Зале Мудрости проходили экзамены на степень цзиньши, – заговорил Лу Синь. – Все шло благополучно…
«А переодетая девица? Но нет, об этом пока не стоит говорить!»
– …шло благополучно до того момента, когда выяснилось, что неким сверхъестественным способом с крыши Зала исчезли все золотые щиты.
– Что, все до единого?
– Именно так, мой государь.
– Но ведь их, если мне не изменяет память…
– Двести восемнадцать, государь.
– Не могло же просто ветром унести этакое количество золота! – всплеснул руками Жэнь-дин.
– И тем не менее, – склонил голову императорский каллиграф. – Эти щиты будто всосал в свою необъятную глотку бог громовых облаков. Хотя, да позволено мне будет заметить, бог здесь все-таки ни при чем. К преступлению руку приложил человек. С этими словами Лу Синь протянул императору кусок черного бархата, на котором, как отблеск пламени, золотился длинный волос.
– Что это? – брезгливо поморщился император, словно ожидая от медного волоса некоего подвоха.
– Ваш покорный слуга случайно обнаружил этот волос и сделал вывод, что он принадлежит известному разбойнику по прозвищу Медноволосый Тжонг.
– Медноволосый Тжонг?! Уж не тот ли самый, что в месяц Страстного Пиона похитил аметистовый бассейн из сада князя Сан Ча, да еще в тот момент, когда сам князь купался в этом бассейне?!
– Да, государь.
– Это не Медноволосый ли Тжонг, переодевшись слепым паломником, проник в горный монастырь Ушань-нянь и выкрал из кельи настоятеля три сундука с изумрудными четками редкостной ценности?
– Да, государь.
– Помнится, настоятель был очень недоволен. Да уж. Этот неуловимый и неуязвимый Медноволосый Тжонг известен по всей нашей державе, но никто и никогда не видел его лица. Не говоря уж о попытках его поймать… Теперь он совсем стыд потерял – в день государственного экзамена явился во дворец и ободрал крышу священного Зала подобно тому, как ощипывают курицу! Довольно. Моему терпению пришел конец. Немедленно вызовите ко мне начальников внешней и внутренней стражи. Пусть закроют все ворота в город, осматривают все улицы и переулки, останавливают каждого подозрительного человека… Ты же, мой каллиграф, не печалься. Ведь не в золотых щитах дело, а в том, что преступник играет с нами, как младенец с деревянным волчком… Но будет об этом. Скажи, Лу Синь, обилен ли урожай сочинений в этом году? Есть талантливые?
Но императорский каллиграф не успел ответить государю на эти вопросы.
В залу вбежал старший хранитель государственной сокровищницы и пал ниц перед престолом.
– Что еще стряслось?! – вскричал император.
– Пощадите, великий владыка! – не проговорил, а скорее прорыдал несчастный старший хранитель. – Они исчезли! Мы не знаем, как это произошло! Их стерегли, как всегда, неотступно и неусыпно, но они…
– О чем идет речь? – Император Жэнь-дин нахмурился и сейчас на некоторое время напомнил обликом своего отца, покойного владыку Жоа-дина.
– Благожелательные Жезлы, – прошептал старший хранитель. – Исчезли. Все четыре. А на их месте… Вот.
Хранитель сокровищницы разжал ладонь и что-то стряхнул с нее на пол. Императорскому каллиграфу даже не пришлось наклоняться для того, чтобы понять, что это медный волос, блестевший, как насмешливая улыбка.
Цзюань 2
РАЗВЛЕЧЕНИЯ ВЕТРОТЕКУЧИХ
Снится бабочка святому.
Снится бабочке святой.
Над моей тропинкой к дому
Свет сияет золотой.
В пустоте родится нечто –
То, что прежде пустоты:
Тьма и свет, и чет, и нечет,
И деревья, и цветы.
Происходит столкновенье,
Узнаванья смех и дрожь.
Сладость каждого мгновенья
Ты, теряя, обретешь.
Жизни горечь и истому
Ты узнаешь в миг простой-
Снится бабочка святому.
Снится бабочке святой.
Чтецу рукоплескали. Он – совсем юный, но уже отмеченный небрежным поцелуем славы – взмахнул рукой с раскрытым веером и крикнул:
– Еще по кувшину шансинского всем! Да что за служанки в этом заведении – их не дозовешься!
В ответ раздался возмущенный возглас:
– Неправда ваша, достойный господин! Мы уже все ноги оттоптали, без конца подавая вам вина и закуски!
Молоденькая и оттого прелестная служанка, набеленная и насурьмленная сверх всякого разумения, принесла глиняный кувшин и принялась разливать вино в чарки. Чтец, который только что восхищал всех своими стихами, получил чарку первым и осушил ее со словами:
– Пусть нас не оставит удача, даже если мы и не выдержим экзамена!
– Ты, видно, из рода беспечных небожителей, добрый поэт! – сказал на это тот самый соискатель, которого императорский каллиграф мысленно назвал «томным северным красавцем». – Совсем не переживаешь за свою карьеру.
– Карьера?! – рассмеялся поэт. – Это слово выдумано скучными людьми, у которых в жилах вместо крови текут чернила. Да и разве не говорит мудрец: «Для кого мне стараться, кто услышит меня, кроме гор, и свирепого моря, и ночных облаков!» О карьере стоит волноваться тому, кто обременил себя семейством: капризной женой, что по три раза на дню меняет платья и перебирает украшения в шкатулках, а коль у ее соседки появилась новая шпилька, мучит и терзает мужа, лишь бы он вновь потратился на женины прихоти…
– Ты не прав, жены иногда бывают весьма смиренны, хозяйственны и не перечат мужу, – сказал один из сотрапезников, на лице которого, однако, при слове «жена» образовалась некоторая досада.
– Оэ! – рассмеялся поэт. – Хорошая жена – это редкость вроде звездной росы, которая, как гласят Каталоги Диковинных Явлений Пренебесного Селения, появляется на траве в час встречи созвездий Вышивальщицы и Кузнеца ! Но даже если и досталась тебе как цветок или яшма, готовая носить тростниковую рубашку и вместо служанки самолично работать совком и метлой, разве это успокоит тебя? Заведешь детей и примешься думать лишь о том, как продвинуться по службе, чтобы прокормить отпрысков сладким куском хорошей жизни! Не скучно ли такое существование?!
– Слова твои слишком язвительны, любезный друг, – заметил красавец северянин. – И есть в них доля лицемерия.
Поэт прищурился:
– Лицемерия?
– Да. Коль ты не заботишься о карьере и ни во что не ставишь все земные достижения, чего ради сам вызвался участвовать в экзаменах?
Остальные сотрапезники зашумели, высказываясь в том же духе.
– Увы, – насмешливо развел руками поэт. – Тут вы меня поймали. Придется мне клятвенно заверить вас, что на эти экзамены шел я не по своей охоте.
– Вот как!
– Да. К тому принудила меня моя старшая сестра. Мы рано остались без родителей; ближайшие родственники не пожелали нас опекать, потому сестрице пришлось заменить мне отца и мать. Сестра вырастила меня и потребовала, чтобы я сдал экзамены на государственную должность. Только тогда она будет спокойна за мою судьбу и сможет выйти замуж. Как мешать счастью родной сестры? Мог ли я отказать ей в ее просьбе?
– О, это очень благородно! Сколько лет вашей достойнейшей сестре?
– Двадцать пять, но прошу вас не беспокоиться, господа, у нее уже есть жених.
Все засмеялись. Юный поэт, поначалу возмутивший многих своими вольными речами о карьере, теперь, наоборот, вызвал симпатию. Разговор сам собой повернул на обсуждение прелестей самых известных и родовитых незамужних красавиц Империи.
– Говорят, две дочери цянского наместника Гэ Хуая прекрасны, словно воплотившиеся богини, – сказал один из гостей. – Правда, никому не удавалось и глазком на них глянуть – дочек из дому выпускают лишь на молебен в храм, да и то везут в закрытом паланкине. А в храме, когда эти девицы молятся, не должно быть ни единого постороннего мужчины.
– Так, может, все дело в том, что дочки, наоборот, уродливы, будто земляные груши, вот их ото всех и скрывают! – рассмеялся другой. – Выпьем за то, чтобы нам не пришлось жениться на подпорченных красавицах или на уродинах!
Снова было принесено шансинское в высоких узкогорлых кувшинах, снова звенели чарки, стучали палочки для еды, а на особых подмостках уже устраивались нарумяненные музыкантши с ци-нями и флейтами, настраивали инструменты, готовились услаждать слух беспечных гостей «Летящей ласточки».
Двухпалубная башня-джонка «Летящая ласточка» была истинным земным раем для ветротекучих – молодых людей, наделенных разнообразными талантами, беспечностью и невообразимым легкомыслием (и, разумеется, солидным состоянием, позволяющим легкомыслию никогда не заботиться о средствах для исполнения любых прихотей). Владелицей «Летящей ласточки» была почтенная госпожа Су Данян, в прошлом певичка и танцовщица, а также непревзойденная мастерица в искусстве Нефритовых покоев. Знание указанного искусства со временем принесло Су Данян приличное состояние, которое находчивая женщина и потратила на постройку огромной джонки, решив тем самым раз и навсегда лишить безмятежного сна остальных содержательниц веселых кварталов во всем славном городе Тэнкине.
Ах, что это был за корабль – просто сон наяву! Корпус обшит королевским едром -драгоценным деревом, что произрастало лишь в землях, принадлежащих далекому полусказочному государству под названием Тарсийское Ожерелье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Ужасный ураган! – прокричал служка императорскому каллиграфу. – Ваша милость, прикажите всем покинуть Зал – здесь все, того и гляди, рухнет!
– Да, пусть уходят! – прокричал в ответ Лу Синь.
– Господин, что делать с сочинениями?
– Немедленно соберите в шкатулку, опечатайте и несите в мой кабинет!
– Слушаюсь!
Лу Синь стоял посреди Зала Возвышенной Мудрости, яростный ветер раздувал его одежды, и, несмотря на всю странность и опасность этого мгновения, императорский каллиграф чувствовал себя прекрасно. Соискатели степени цзиньши спаслись бегством, слуги тоже покинули Зал, один Лу Синь по-прежнему стоял не шевелясь.
– Стихия, – сказал он негромко. – Ветер, рожденный в кронах священных деревьев; ветер, свирепствующий на горных хребтах и пляшущий у подножия сосен; ветер, воющий в пещерах и полостях земных; ветер, не признающий ничьей власти, кроме своей собственной… Есть ли кто сильнее и мудрее тебя?!
Лу Синь вздрогнул и невольно вжал голову в плечи.
Ибо ветер ответил ему:
– Медноволосый Тжонг сильнее ветра и других стихий, ибо все они подвластны ему, как рабы господину, как младшие братья – старшему! Убирайся прочь, глупец в чиновничьей шапке, если не хочешь быть погребенным под останками крыши!
После этого крика бамбуковые стропила опасно затрещали. Лу Синь решил не искушать судьбу и кинулся прочь из залы. Едва он миновал двери, как сзади раздался оглушительный грохот. Толпившиеся неподалеку от залы слуги подхватили императорского каллиграфа и в паланкине понесли прочь, подальше от неприятностей.
Но, как оказалось, неприятности еще не закончились. Когда, сидя в паланкине, Лу Синь приводил в порядок свою одежду, с рукава он снял длинный волос – из тончайшей и мягкой меди, блестевший, как полоска закатного света в неплотно притворенном окне.
– Медноволосый Тжонг, – проговорил Лу Синь, в сильнейшем смятении разглядывая волос – Вот не было напасти! Неужели это и впрямь его рук дело! Эй! Немедленно доставьте меня в личные покои императора!
Меж тем в Малом императорском дворце властвовали спокойствие и тишина. Видимо, придворные дамы нашли себе новое развлечение и оставили императора в относительном благословенном одиночестве. Государь Жэнь-дин развлекался тем, что, разложив перед собой высушенные стебли тысячелистника, постигал умение гадания по Книге Странных Предзнаменований. Лицо владыки Пренебесного Селения было столь отрешенным и сосредоточенным, что в сердце Лу Синя шевельнулось сомнение: как может он отвлекать по пустякам святейшего государя?
Впрочем, разрушенный потолок экзаменационной залы и таинственный Медноволосый Тжонг – это разве пустяки?!
– Благоприятно свидание с великим человеком… Перейди реку вспять – хулы не будет… Что бы ни означало перо белого лебедя, воткнутое в рукав, смело ступай своей дорогой… Мм… Я слушаю тебя, почтенный каллиграф.
– Государь, – заговорил Лу Синь, кланяясь, – произошло нечто невероятное.
Император поднял лицо от гадательных стеблей. Лу Синю показалось, что аромат сухого тысячелистника заполнил всю комнату – до того, что зацарапало в горле. Государь внимательно посмотрел на своего первого каллиграфа. Обликом благословенный Жэнь-дин был чрезвычайно молод, но вот взгляд его выдавал особый возраст и особую мудрость, доступную лишь тем, кто родился не на земле, а на небе. Глаза Жэнь-дина засветились проницательностью.
– С какой новостью ты пожаловал ко мне, дорогой господин Лу Синь?
Тот церемонно поклонился:
– Как известно вашему величеству, сегодня в Зале Мудрости проходили экзамены на степень цзиньши, – заговорил Лу Синь. – Все шло благополучно…
«А переодетая девица? Но нет, об этом пока не стоит говорить!»
– …шло благополучно до того момента, когда выяснилось, что неким сверхъестественным способом с крыши Зала исчезли все золотые щиты.
– Что, все до единого?
– Именно так, мой государь.
– Но ведь их, если мне не изменяет память…
– Двести восемнадцать, государь.
– Не могло же просто ветром унести этакое количество золота! – всплеснул руками Жэнь-дин.
– И тем не менее, – склонил голову императорский каллиграф. – Эти щиты будто всосал в свою необъятную глотку бог громовых облаков. Хотя, да позволено мне будет заметить, бог здесь все-таки ни при чем. К преступлению руку приложил человек. С этими словами Лу Синь протянул императору кусок черного бархата, на котором, как отблеск пламени, золотился длинный волос.
– Что это? – брезгливо поморщился император, словно ожидая от медного волоса некоего подвоха.
– Ваш покорный слуга случайно обнаружил этот волос и сделал вывод, что он принадлежит известному разбойнику по прозвищу Медноволосый Тжонг.
– Медноволосый Тжонг?! Уж не тот ли самый, что в месяц Страстного Пиона похитил аметистовый бассейн из сада князя Сан Ча, да еще в тот момент, когда сам князь купался в этом бассейне?!
– Да, государь.
– Это не Медноволосый ли Тжонг, переодевшись слепым паломником, проник в горный монастырь Ушань-нянь и выкрал из кельи настоятеля три сундука с изумрудными четками редкостной ценности?
– Да, государь.
– Помнится, настоятель был очень недоволен. Да уж. Этот неуловимый и неуязвимый Медноволосый Тжонг известен по всей нашей державе, но никто и никогда не видел его лица. Не говоря уж о попытках его поймать… Теперь он совсем стыд потерял – в день государственного экзамена явился во дворец и ободрал крышу священного Зала подобно тому, как ощипывают курицу! Довольно. Моему терпению пришел конец. Немедленно вызовите ко мне начальников внешней и внутренней стражи. Пусть закроют все ворота в город, осматривают все улицы и переулки, останавливают каждого подозрительного человека… Ты же, мой каллиграф, не печалься. Ведь не в золотых щитах дело, а в том, что преступник играет с нами, как младенец с деревянным волчком… Но будет об этом. Скажи, Лу Синь, обилен ли урожай сочинений в этом году? Есть талантливые?
Но императорский каллиграф не успел ответить государю на эти вопросы.
В залу вбежал старший хранитель государственной сокровищницы и пал ниц перед престолом.
– Что еще стряслось?! – вскричал император.
– Пощадите, великий владыка! – не проговорил, а скорее прорыдал несчастный старший хранитель. – Они исчезли! Мы не знаем, как это произошло! Их стерегли, как всегда, неотступно и неусыпно, но они…
– О чем идет речь? – Император Жэнь-дин нахмурился и сейчас на некоторое время напомнил обликом своего отца, покойного владыку Жоа-дина.
– Благожелательные Жезлы, – прошептал старший хранитель. – Исчезли. Все четыре. А на их месте… Вот.
Хранитель сокровищницы разжал ладонь и что-то стряхнул с нее на пол. Императорскому каллиграфу даже не пришлось наклоняться для того, чтобы понять, что это медный волос, блестевший, как насмешливая улыбка.
Цзюань 2
РАЗВЛЕЧЕНИЯ ВЕТРОТЕКУЧИХ
Снится бабочка святому.
Снится бабочке святой.
Над моей тропинкой к дому
Свет сияет золотой.
В пустоте родится нечто –
То, что прежде пустоты:
Тьма и свет, и чет, и нечет,
И деревья, и цветы.
Происходит столкновенье,
Узнаванья смех и дрожь.
Сладость каждого мгновенья
Ты, теряя, обретешь.
Жизни горечь и истому
Ты узнаешь в миг простой-
Снится бабочка святому.
Снится бабочке святой.
Чтецу рукоплескали. Он – совсем юный, но уже отмеченный небрежным поцелуем славы – взмахнул рукой с раскрытым веером и крикнул:
– Еще по кувшину шансинского всем! Да что за служанки в этом заведении – их не дозовешься!
В ответ раздался возмущенный возглас:
– Неправда ваша, достойный господин! Мы уже все ноги оттоптали, без конца подавая вам вина и закуски!
Молоденькая и оттого прелестная служанка, набеленная и насурьмленная сверх всякого разумения, принесла глиняный кувшин и принялась разливать вино в чарки. Чтец, который только что восхищал всех своими стихами, получил чарку первым и осушил ее со словами:
– Пусть нас не оставит удача, даже если мы и не выдержим экзамена!
– Ты, видно, из рода беспечных небожителей, добрый поэт! – сказал на это тот самый соискатель, которого императорский каллиграф мысленно назвал «томным северным красавцем». – Совсем не переживаешь за свою карьеру.
– Карьера?! – рассмеялся поэт. – Это слово выдумано скучными людьми, у которых в жилах вместо крови текут чернила. Да и разве не говорит мудрец: «Для кого мне стараться, кто услышит меня, кроме гор, и свирепого моря, и ночных облаков!» О карьере стоит волноваться тому, кто обременил себя семейством: капризной женой, что по три раза на дню меняет платья и перебирает украшения в шкатулках, а коль у ее соседки появилась новая шпилька, мучит и терзает мужа, лишь бы он вновь потратился на женины прихоти…
– Ты не прав, жены иногда бывают весьма смиренны, хозяйственны и не перечат мужу, – сказал один из сотрапезников, на лице которого, однако, при слове «жена» образовалась некоторая досада.
– Оэ! – рассмеялся поэт. – Хорошая жена – это редкость вроде звездной росы, которая, как гласят Каталоги Диковинных Явлений Пренебесного Селения, появляется на траве в час встречи созвездий Вышивальщицы и Кузнеца ! Но даже если и досталась тебе как цветок или яшма, готовая носить тростниковую рубашку и вместо служанки самолично работать совком и метлой, разве это успокоит тебя? Заведешь детей и примешься думать лишь о том, как продвинуться по службе, чтобы прокормить отпрысков сладким куском хорошей жизни! Не скучно ли такое существование?!
– Слова твои слишком язвительны, любезный друг, – заметил красавец северянин. – И есть в них доля лицемерия.
Поэт прищурился:
– Лицемерия?
– Да. Коль ты не заботишься о карьере и ни во что не ставишь все земные достижения, чего ради сам вызвался участвовать в экзаменах?
Остальные сотрапезники зашумели, высказываясь в том же духе.
– Увы, – насмешливо развел руками поэт. – Тут вы меня поймали. Придется мне клятвенно заверить вас, что на эти экзамены шел я не по своей охоте.
– Вот как!
– Да. К тому принудила меня моя старшая сестра. Мы рано остались без родителей; ближайшие родственники не пожелали нас опекать, потому сестрице пришлось заменить мне отца и мать. Сестра вырастила меня и потребовала, чтобы я сдал экзамены на государственную должность. Только тогда она будет спокойна за мою судьбу и сможет выйти замуж. Как мешать счастью родной сестры? Мог ли я отказать ей в ее просьбе?
– О, это очень благородно! Сколько лет вашей достойнейшей сестре?
– Двадцать пять, но прошу вас не беспокоиться, господа, у нее уже есть жених.
Все засмеялись. Юный поэт, поначалу возмутивший многих своими вольными речами о карьере, теперь, наоборот, вызвал симпатию. Разговор сам собой повернул на обсуждение прелестей самых известных и родовитых незамужних красавиц Империи.
– Говорят, две дочери цянского наместника Гэ Хуая прекрасны, словно воплотившиеся богини, – сказал один из гостей. – Правда, никому не удавалось и глазком на них глянуть – дочек из дому выпускают лишь на молебен в храм, да и то везут в закрытом паланкине. А в храме, когда эти девицы молятся, не должно быть ни единого постороннего мужчины.
– Так, может, все дело в том, что дочки, наоборот, уродливы, будто земляные груши, вот их ото всех и скрывают! – рассмеялся другой. – Выпьем за то, чтобы нам не пришлось жениться на подпорченных красавицах или на уродинах!
Снова было принесено шансинское в высоких узкогорлых кувшинах, снова звенели чарки, стучали палочки для еды, а на особых подмостках уже устраивались нарумяненные музыкантши с ци-нями и флейтами, настраивали инструменты, готовились услаждать слух беспечных гостей «Летящей ласточки».
Двухпалубная башня-джонка «Летящая ласточка» была истинным земным раем для ветротекучих – молодых людей, наделенных разнообразными талантами, беспечностью и невообразимым легкомыслием (и, разумеется, солидным состоянием, позволяющим легкомыслию никогда не заботиться о средствах для исполнения любых прихотей). Владелицей «Летящей ласточки» была почтенная госпожа Су Данян, в прошлом певичка и танцовщица, а также непревзойденная мастерица в искусстве Нефритовых покоев. Знание указанного искусства со временем принесло Су Данян приличное состояние, которое находчивая женщина и потратила на постройку огромной джонки, решив тем самым раз и навсегда лишить безмятежного сна остальных содержательниц веселых кварталов во всем славном городе Тэнкине.
Ах, что это был за корабль – просто сон наяву! Корпус обшит королевским едром -драгоценным деревом, что произрастало лишь в землях, принадлежащих далекому полусказочному государству под названием Тарсийское Ожерелье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39