Костер вовсю полыхал оранжевым пламенем, и облака молочного дыма плыли над садом, разнося прекрасный запах осени и горящих листьев.
Луиза стала спускаться по склону к мужу. Она могла бы еще раз окликнуть его, и он бы наверняка ее услышал, но в костре было что-то притягательное. Ей захотелось подойти к нему поближе, ощутить его жар и послушать, как он горит.
– Обед готов, – сказала она мужу.
– А, привет... Хорошо, сейчас иду.
– Какой хороший костер.
– Я решил вычистить это место, – сказал ее муж. – Надоела мне эта куманика.
Его длинное лицо было мокрым от пота. Маленькие капли, точно росинки, висели на усах, а два ручейка стекали по шее к вороту свитера.
– Смотри не перетрудись, Эдвард.
– Луиза, перестань со мной обращаться так, будто мне восемьдесят лет. Немного движения никому еще не повредило.
– Да, дорогой, знаю. Эдвард! Смотри! Смотри!
Он обернулся и посмотрел на Луизу, которая указывала куда-то по ту сторону костра.
– Смотри, Эдвард! Кот!
На земле, вблизи огня, так, что языки пламени, казалось, касались его, сидел большой кот необычного окраса. Он был совершенно неподвижен. Склонив голову набок и задрав нос, он глядел на мужчину и женщину холодными желтыми глазами.
– Да он обгорит! – вскричала Луиза и, бросив полотенце, подскочила к коту, схватила обеими руками и отнесла на траву подальше от огня.
– Сумасшедший кот, – сказала она, отряхивая руки. – Что с тобой?
– Коты знают, что делают, – отвечал муж. – Ни за что не встретишь кота, который делал бы то, чего он не хочет. Кто угодно, только не они.
– Чей он? Ты его видел когда-нибудь?
– Нет, никогда. Какой удивительный окрас, черт побери.
Кот уселся на траве и искоса поглядывал на них. Глаза его выражали какую-то затаенную многозначительность и задумчивость, а вместе с тем и едва уловимое презрение, словно эти люди среднего возраста – невысокая женщина, полная и розовощекая, худощавый мужчина, весь в поту, – вызывали у него некоторый интерес, но особого внимания не заслуживали. У кота окрас действительно был удивительный – чисто серебряный цвет совсем без примеси голубого, – а шерсть длинная и шелковистая.
Луиза наклонилась и погладила кота по голове.
– Иди-ка ты домой, – сказала она. – Будь хорошим котом...
Муж и жена стали взбираться по склону. Кот поднялся и побрел следом за ними, сначала в некотором отдалении, но постепенно приближаясь все ближе и ближе. Скоро он уже шествовал рядом с ними, потом – впереди; держа хвост трубой, кот двигался по газону в сторону дома с таким видом, будто все здесь принадлежало ему.
– Иди к себе домой, – сказал Эдвард. – Давай, иди домой. Ты нам не нужен.
Но кот вошел вместе с ними, и Луиза дала ему на кухне молока. Во время обеда он запрыгнул на пустой стул между ними и так и сидел, держа голову чуть выше уровня стола, наблюдая за происходящим своими темно-желтыми глазами и медленно переводя взгляд от женщины к мужчине, а потом от мужчины к женщине.
– Не нравится мне этот кот, – сказал Эдвард.
– А по-моему, он красивый. Мне бы так хотелось, чтобы он побыл у нас еще хотя бы недолго.
– Послушай-ка меня, Луиза. Это животное никак не может здесь оставаться. У него есть хозяин. Он просто потерялся. И чтобы он не питал иллюзий на тот счет, будто можно проболтаться тут весь день, отнеси-ка его лучше в полицию. Там позаботятся о том, чтобы он попал домой.
После обеда Эдвард вернулся к своим садовым занятиям. Луиза по обыкновению направилась к роялю. Она была хорошей пианисткой и настоящим любителем музыки и почти каждый день примерно час играла для себя. Кот разлегся на диване, и, проходя мимо, она остановилась, чтобы погладить его. Он открыл глаза, коротко взглянул на нее, потом снова закрыл их и продолжал спать.
– Ты ужасно милый кот, – сказала Луиза. – И какой красивый окрас. Как бы я хотела оставить тебя.
И тут ее пальцы, гладившие кота, наткнулись на бугорок, небольшую опухоль как раз над правым глазом.
– Бедный котик, – сказала она. – Да у тебя шишки на твоей прекрасной морде. Ты, наверное, стареешь.
Она села за рояль, но играть начала не сразу. Ее маленьким удовольствием было превращать каждый день в своего рода концерт, с тщательно составленной программой, которую она подробно продумывала. Она не любила прерывать это удовольствие и играла не останавливаясь и не задумываясь, что бы сыграть еще. Ей нужна была лишь короткая пауза после каждого сочинения, пока публика восторженно аплодирует и требует продолжения. Представлять себе публику было так приятно, и, когда она играла, комната всякий раз – то есть в особенно удачные дни – уплывала куда-то, гас свет, и Луиза видела лишь ряды сидений и море обращенных к ней белых лиц, слушающих с восторженным и восхищенным вниманием.
Иногда она играла по памяти, иногда по нотам. Сегодня она будет играть по памяти – такое у нее настроение. А какая будет программа? Она сидела перед роялем, стиснув на коленях руки, – полная розовощекая женщина с круглым, все еще красивым лицом и с волосами, аккуратно собранными на затылке в пучок. Скосив глаза вправо, она увидела кота, свернувшегося на диване. Его серебристо-серая шерсть казалась особенно красивой на фоне фиолетового дивана. Может, начать с Баха? Или, еще лучше, Вивальди. Кончертогроссо Баха для органа ре минор. Это сначала. Потом, пожалуй, немного Шумана. "Карнавал"? Неплохо. А после этого – хм, немного Листа для разнообразия. Один из "Сонетов Петрарки". Второй, самый красивый – ми мажор. Потом опять Шуман, его создающая хорошее настроение вещь – "Kinderscenen". И наконец, на бис, вальс Брамса или даже два, если будет настроение.
Вивальди, Шуман, Лист, Шуман, Брамс. Очень хорошая программа – из тех, которые она легко может исполнить без нот. Она придвинулась поближе к роялю и выждала с минуту, пока кто-то из публики – она уже чувствовала, что это ее удачный день, – пока кто-то из публики не откашлялся; потом, с неторопливым изяществом, сопровождавшим почти все ее движения, она поднесла руки к клавиатуре и заиграла.
В этот момент она вообще не смотрела на кота, вовсе забыв о его существовании, но едва только мягко прозвучали первые глубокие ноты Вивальди, она почувствовала, как справа, на диване, что-то метнулось. Она тут же перестала играть.
– Что такое? – спросила она, оборачиваясь к коту. – В чем дело?
Животное, несколько секунд назад мирно дремавшее, сидело, вытянувшись в струнку, на диване, все тело его было напряжено; кот трепетал, навострив уши и широко раскрыв глаза, и пристально смотрел на рояль.
– Я напугала тебя? – ласково спросила Луиза. – Ты, наверное, никогда раньше не слышал музыки?
Да нет, сказала она про себя. Похоже, дело не в этом. Внимательнее посмотрев на кота, она заметила, что он принял совсем не ту позу, которая выражает страх. Он не съежился и не отпрянул. Скорее подался вперед, притом с каким-то одушевлением, а морда... на морде появилось странное выражение, что-то среднее между удивлением и восторгом. Морды у котов, разумеется, весьма невыразительные, но если обратить внимание, как у них взаимодействуют глаза и уши, и особенно если посмотреть на подвижную кожу под ушами, то можно увидеть отражение очень сильных эмоций. Луиза глядела на кошачью морду, и, поскольку ей любопытно было узнать, что будет дальше, она поднесла руки к клавишам и снова заиграла Вивальди.
На сей раз кот был к музыке готов и лишь еще немного напрягся. Однако по мере того, как музыка набирала мощь и убыстрялась, переходя к волнующему месту во вступлении к фуге, на морде животного, как это ни странно, появлялось выражение бурного восторга. Уши, которые до этого стояли торчком, кот постепенно отвел назад, веки опустились, голова склонилась набок, и Луиза готова была поклясться, что он в этот момент действительно чувствует музыку.
Она увидела (или же ей показалось, что увидела) то, что много раз замечала на лицах людей, затаенно слушающих какое-нибудь музыкальное произведение. Когда музыка их полностью захватывает и они растворяются в ней, на лицах возникает особое, проникновенное выражение, которое так же легко узнаваемо, как улыбка. Луизе почудилось, будто почти такое же выражение она увидела на морде кота.
Луиза доиграла фугу, потом исполнила сицилиану и все время не сводила глаз с дивана. Когда музыка смолкла, она окончательно убедилась, что кот слушал ее. Он сощурился, пошевелился, вытянул лапу, устроился поудобнее, окинул комнату быстрым взором, после чего выжидающе посмотрел в ее сторону. Именно так реагирует слушатель во время концерта, когда музыка ненадолго отпускает его в паузе между двумя частями симфонии. Кот вел себя так по-человечески естественно, что Луиза ощутила волнение в груди.
– Тебе понравилось? – спросила она. – Тебе нравится Вивальди?
Едва она это произнесла, как сообразила, что ведет себя глупо, и ее это насторожило...
Что ж, ничего не оставалось, как переходить к следующему номеру программы, к "Карнавалу". Едва она начала играть, как кот выпрямил спину; потом, когда музыка наполнила его блаженством, он снова впал в то необыкновенное состояние восторга, которое похоже на витание в облаках. Зрелище было поистине необычайное и забавное: серебристый кот сидит на диване и слушает музыку, позабыв обо всем на свете. А что еще более странно, думала Луиза, – кот наслаждается очень сложной музыкой, чересчур трудной для восприятия, даже мало кто из людей может оценить ее по достоинству.
Быть может, подумала она, он вовсе ею и не наслаждается. Может, это что-то вроде гипнотической реакции, как в случае со змеями. В конце концов, если можно змею приручить с помощью музыки, то почему нельзя пленить ею кота? Миллионы котов слышат музыку каждый день по радио, на пластинках и когда дома играют на рояле, но вряд ли так себя ведут. Этот же будто следил за каждой нотой. Потрясающе!
Это было просто чудо, одно из тех редких чудес, которые можно наблюдать раз в сто лет, если только она не очень сильно заблуждается.
– Я вижу, тебе понравилось, – сказала Луиза, когда сочинение закончилось. – Хотя, к сожалению, играла я сегодня не очень хорошо. Кто тебе больше понравился – Вивальди или Шуман?
Кот не отвечал, и Луиза, опасаясь, как бы не лишиться внимания слушателя, перешла, согласно программе, ко "Второму сонету Петрарки" Листа.
И тут случилось и вовсе нечто необычайное. Она еще не сыграла и трех-четырех тактов, как усы кота задергались. Он медленно потянулся, склонив голову налево, потом направо и уставился в пространство с тем сердито-сосредоточенным видом, который, казалось, говорил: "Что это? Не подсказывайте мне. Я это хорошо знаю, но вот как раз сейчас не могу вспомнить". Луиза была восхищена и с улыбкой продолжала играть, ожидая, что же будет дальше.
Кот поднялся, пересел на другой конец дивана, послушал еще немного, потом вдруг спрыгнул на пол и забрался на стул, на котором она сидела. Там он и оставался, слушая чудесный сонет – на сей раз не мечтательно, а напряженно следя своими желтыми глазищами за пальцами Луизы.
– Ну вот! – произнесла она, когда прозвучал последний аккорд. – Значит, пришел со мной рядом посидеть? Здесь тебе больше нравится, чем на диване? Что ж, сиди, но веди себя смирно и не прыгай.
Луиза ласково провела рукой по кошачьей спине от головы к хвосту.
– Это был Лист, – продолжала она. – Запомни, что иногда он может быть вульгарен, но в таких вещах, как эта, просто очарователен.
Ей нравилось необычное представление с участием кота, и она перешла непосредственно к "Kinderscenen" Шумана.
Луиза и двух минут не играла, как почувствовала, что кот опять переместился на свое прежнее место на диване. Она следила за своими руками и, видимо, потому и не уловила момента, когда он ушел. Кот по-прежнему пристально смотрел на нее, явно внимая музыке, и все же Луизе показалось, что теперь – без того восторженного энтузиазма, который охватил его во время исполнения сонета Листа. Возвращение со стула на диван само по себе явилось красноречивым жестом разочарования.
– В чем дело? – спросила Луиза. – Чем тебе не нравится Шуман? Чем так хорош Лист?
Кот смотрел на нее своими желтыми глазами, в центре которых были видны черные как смоль вертикальные черточки.
Это становится интересным, сказала она про себя, что-то тут есть сверхъестественное. Но стоило ей бросить взгляд на кота, сидевшего на диване в напряженно-выжидательной позе, как она тут же взяла себя в руки.
– Хорошо, – сказала она. – Сделаю-ка я вот что. Я изменю свою программу специально для тебя. Похоже, тебе нравится Лист, так вот тебе еще одно его сочинение.
Она помедлила, поискав в памяти что-нибудь из Листа, потом мягко заиграла одну из двенадцати маленьких пьес из "Weihnachtsbaum". Теперь она очень внимательно следила за котом, и первое, что заметила, это как его усы снова задергались. Он соскочил на ковер, постоял минуту, склонив голову и дрожа от волнения, а потом, неслышно ступая, обошел вокруг рояля, прыгнул на стул и сел рядом с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Луиза стала спускаться по склону к мужу. Она могла бы еще раз окликнуть его, и он бы наверняка ее услышал, но в костре было что-то притягательное. Ей захотелось подойти к нему поближе, ощутить его жар и послушать, как он горит.
– Обед готов, – сказала она мужу.
– А, привет... Хорошо, сейчас иду.
– Какой хороший костер.
– Я решил вычистить это место, – сказал ее муж. – Надоела мне эта куманика.
Его длинное лицо было мокрым от пота. Маленькие капли, точно росинки, висели на усах, а два ручейка стекали по шее к вороту свитера.
– Смотри не перетрудись, Эдвард.
– Луиза, перестань со мной обращаться так, будто мне восемьдесят лет. Немного движения никому еще не повредило.
– Да, дорогой, знаю. Эдвард! Смотри! Смотри!
Он обернулся и посмотрел на Луизу, которая указывала куда-то по ту сторону костра.
– Смотри, Эдвард! Кот!
На земле, вблизи огня, так, что языки пламени, казалось, касались его, сидел большой кот необычного окраса. Он был совершенно неподвижен. Склонив голову набок и задрав нос, он глядел на мужчину и женщину холодными желтыми глазами.
– Да он обгорит! – вскричала Луиза и, бросив полотенце, подскочила к коту, схватила обеими руками и отнесла на траву подальше от огня.
– Сумасшедший кот, – сказала она, отряхивая руки. – Что с тобой?
– Коты знают, что делают, – отвечал муж. – Ни за что не встретишь кота, который делал бы то, чего он не хочет. Кто угодно, только не они.
– Чей он? Ты его видел когда-нибудь?
– Нет, никогда. Какой удивительный окрас, черт побери.
Кот уселся на траве и искоса поглядывал на них. Глаза его выражали какую-то затаенную многозначительность и задумчивость, а вместе с тем и едва уловимое презрение, словно эти люди среднего возраста – невысокая женщина, полная и розовощекая, худощавый мужчина, весь в поту, – вызывали у него некоторый интерес, но особого внимания не заслуживали. У кота окрас действительно был удивительный – чисто серебряный цвет совсем без примеси голубого, – а шерсть длинная и шелковистая.
Луиза наклонилась и погладила кота по голове.
– Иди-ка ты домой, – сказала она. – Будь хорошим котом...
Муж и жена стали взбираться по склону. Кот поднялся и побрел следом за ними, сначала в некотором отдалении, но постепенно приближаясь все ближе и ближе. Скоро он уже шествовал рядом с ними, потом – впереди; держа хвост трубой, кот двигался по газону в сторону дома с таким видом, будто все здесь принадлежало ему.
– Иди к себе домой, – сказал Эдвард. – Давай, иди домой. Ты нам не нужен.
Но кот вошел вместе с ними, и Луиза дала ему на кухне молока. Во время обеда он запрыгнул на пустой стул между ними и так и сидел, держа голову чуть выше уровня стола, наблюдая за происходящим своими темно-желтыми глазами и медленно переводя взгляд от женщины к мужчине, а потом от мужчины к женщине.
– Не нравится мне этот кот, – сказал Эдвард.
– А по-моему, он красивый. Мне бы так хотелось, чтобы он побыл у нас еще хотя бы недолго.
– Послушай-ка меня, Луиза. Это животное никак не может здесь оставаться. У него есть хозяин. Он просто потерялся. И чтобы он не питал иллюзий на тот счет, будто можно проболтаться тут весь день, отнеси-ка его лучше в полицию. Там позаботятся о том, чтобы он попал домой.
После обеда Эдвард вернулся к своим садовым занятиям. Луиза по обыкновению направилась к роялю. Она была хорошей пианисткой и настоящим любителем музыки и почти каждый день примерно час играла для себя. Кот разлегся на диване, и, проходя мимо, она остановилась, чтобы погладить его. Он открыл глаза, коротко взглянул на нее, потом снова закрыл их и продолжал спать.
– Ты ужасно милый кот, – сказала Луиза. – И какой красивый окрас. Как бы я хотела оставить тебя.
И тут ее пальцы, гладившие кота, наткнулись на бугорок, небольшую опухоль как раз над правым глазом.
– Бедный котик, – сказала она. – Да у тебя шишки на твоей прекрасной морде. Ты, наверное, стареешь.
Она села за рояль, но играть начала не сразу. Ее маленьким удовольствием было превращать каждый день в своего рода концерт, с тщательно составленной программой, которую она подробно продумывала. Она не любила прерывать это удовольствие и играла не останавливаясь и не задумываясь, что бы сыграть еще. Ей нужна была лишь короткая пауза после каждого сочинения, пока публика восторженно аплодирует и требует продолжения. Представлять себе публику было так приятно, и, когда она играла, комната всякий раз – то есть в особенно удачные дни – уплывала куда-то, гас свет, и Луиза видела лишь ряды сидений и море обращенных к ней белых лиц, слушающих с восторженным и восхищенным вниманием.
Иногда она играла по памяти, иногда по нотам. Сегодня она будет играть по памяти – такое у нее настроение. А какая будет программа? Она сидела перед роялем, стиснув на коленях руки, – полная розовощекая женщина с круглым, все еще красивым лицом и с волосами, аккуратно собранными на затылке в пучок. Скосив глаза вправо, она увидела кота, свернувшегося на диване. Его серебристо-серая шерсть казалась особенно красивой на фоне фиолетового дивана. Может, начать с Баха? Или, еще лучше, Вивальди. Кончертогроссо Баха для органа ре минор. Это сначала. Потом, пожалуй, немного Шумана. "Карнавал"? Неплохо. А после этого – хм, немного Листа для разнообразия. Один из "Сонетов Петрарки". Второй, самый красивый – ми мажор. Потом опять Шуман, его создающая хорошее настроение вещь – "Kinderscenen". И наконец, на бис, вальс Брамса или даже два, если будет настроение.
Вивальди, Шуман, Лист, Шуман, Брамс. Очень хорошая программа – из тех, которые она легко может исполнить без нот. Она придвинулась поближе к роялю и выждала с минуту, пока кто-то из публики – она уже чувствовала, что это ее удачный день, – пока кто-то из публики не откашлялся; потом, с неторопливым изяществом, сопровождавшим почти все ее движения, она поднесла руки к клавиатуре и заиграла.
В этот момент она вообще не смотрела на кота, вовсе забыв о его существовании, но едва только мягко прозвучали первые глубокие ноты Вивальди, она почувствовала, как справа, на диване, что-то метнулось. Она тут же перестала играть.
– Что такое? – спросила она, оборачиваясь к коту. – В чем дело?
Животное, несколько секунд назад мирно дремавшее, сидело, вытянувшись в струнку, на диване, все тело его было напряжено; кот трепетал, навострив уши и широко раскрыв глаза, и пристально смотрел на рояль.
– Я напугала тебя? – ласково спросила Луиза. – Ты, наверное, никогда раньше не слышал музыки?
Да нет, сказала она про себя. Похоже, дело не в этом. Внимательнее посмотрев на кота, она заметила, что он принял совсем не ту позу, которая выражает страх. Он не съежился и не отпрянул. Скорее подался вперед, притом с каким-то одушевлением, а морда... на морде появилось странное выражение, что-то среднее между удивлением и восторгом. Морды у котов, разумеется, весьма невыразительные, но если обратить внимание, как у них взаимодействуют глаза и уши, и особенно если посмотреть на подвижную кожу под ушами, то можно увидеть отражение очень сильных эмоций. Луиза глядела на кошачью морду, и, поскольку ей любопытно было узнать, что будет дальше, она поднесла руки к клавишам и снова заиграла Вивальди.
На сей раз кот был к музыке готов и лишь еще немного напрягся. Однако по мере того, как музыка набирала мощь и убыстрялась, переходя к волнующему месту во вступлении к фуге, на морде животного, как это ни странно, появлялось выражение бурного восторга. Уши, которые до этого стояли торчком, кот постепенно отвел назад, веки опустились, голова склонилась набок, и Луиза готова была поклясться, что он в этот момент действительно чувствует музыку.
Она увидела (или же ей показалось, что увидела) то, что много раз замечала на лицах людей, затаенно слушающих какое-нибудь музыкальное произведение. Когда музыка их полностью захватывает и они растворяются в ней, на лицах возникает особое, проникновенное выражение, которое так же легко узнаваемо, как улыбка. Луизе почудилось, будто почти такое же выражение она увидела на морде кота.
Луиза доиграла фугу, потом исполнила сицилиану и все время не сводила глаз с дивана. Когда музыка смолкла, она окончательно убедилась, что кот слушал ее. Он сощурился, пошевелился, вытянул лапу, устроился поудобнее, окинул комнату быстрым взором, после чего выжидающе посмотрел в ее сторону. Именно так реагирует слушатель во время концерта, когда музыка ненадолго отпускает его в паузе между двумя частями симфонии. Кот вел себя так по-человечески естественно, что Луиза ощутила волнение в груди.
– Тебе понравилось? – спросила она. – Тебе нравится Вивальди?
Едва она это произнесла, как сообразила, что ведет себя глупо, и ее это насторожило...
Что ж, ничего не оставалось, как переходить к следующему номеру программы, к "Карнавалу". Едва она начала играть, как кот выпрямил спину; потом, когда музыка наполнила его блаженством, он снова впал в то необыкновенное состояние восторга, которое похоже на витание в облаках. Зрелище было поистине необычайное и забавное: серебристый кот сидит на диване и слушает музыку, позабыв обо всем на свете. А что еще более странно, думала Луиза, – кот наслаждается очень сложной музыкой, чересчур трудной для восприятия, даже мало кто из людей может оценить ее по достоинству.
Быть может, подумала она, он вовсе ею и не наслаждается. Может, это что-то вроде гипнотической реакции, как в случае со змеями. В конце концов, если можно змею приручить с помощью музыки, то почему нельзя пленить ею кота? Миллионы котов слышат музыку каждый день по радио, на пластинках и когда дома играют на рояле, но вряд ли так себя ведут. Этот же будто следил за каждой нотой. Потрясающе!
Это было просто чудо, одно из тех редких чудес, которые можно наблюдать раз в сто лет, если только она не очень сильно заблуждается.
– Я вижу, тебе понравилось, – сказала Луиза, когда сочинение закончилось. – Хотя, к сожалению, играла я сегодня не очень хорошо. Кто тебе больше понравился – Вивальди или Шуман?
Кот не отвечал, и Луиза, опасаясь, как бы не лишиться внимания слушателя, перешла, согласно программе, ко "Второму сонету Петрарки" Листа.
И тут случилось и вовсе нечто необычайное. Она еще не сыграла и трех-четырех тактов, как усы кота задергались. Он медленно потянулся, склонив голову налево, потом направо и уставился в пространство с тем сердито-сосредоточенным видом, который, казалось, говорил: "Что это? Не подсказывайте мне. Я это хорошо знаю, но вот как раз сейчас не могу вспомнить". Луиза была восхищена и с улыбкой продолжала играть, ожидая, что же будет дальше.
Кот поднялся, пересел на другой конец дивана, послушал еще немного, потом вдруг спрыгнул на пол и забрался на стул, на котором она сидела. Там он и оставался, слушая чудесный сонет – на сей раз не мечтательно, а напряженно следя своими желтыми глазищами за пальцами Луизы.
– Ну вот! – произнесла она, когда прозвучал последний аккорд. – Значит, пришел со мной рядом посидеть? Здесь тебе больше нравится, чем на диване? Что ж, сиди, но веди себя смирно и не прыгай.
Луиза ласково провела рукой по кошачьей спине от головы к хвосту.
– Это был Лист, – продолжала она. – Запомни, что иногда он может быть вульгарен, но в таких вещах, как эта, просто очарователен.
Ей нравилось необычное представление с участием кота, и она перешла непосредственно к "Kinderscenen" Шумана.
Луиза и двух минут не играла, как почувствовала, что кот опять переместился на свое прежнее место на диване. Она следила за своими руками и, видимо, потому и не уловила момента, когда он ушел. Кот по-прежнему пристально смотрел на нее, явно внимая музыке, и все же Луизе показалось, что теперь – без того восторженного энтузиазма, который охватил его во время исполнения сонета Листа. Возвращение со стула на диван само по себе явилось красноречивым жестом разочарования.
– В чем дело? – спросила Луиза. – Чем тебе не нравится Шуман? Чем так хорош Лист?
Кот смотрел на нее своими желтыми глазами, в центре которых были видны черные как смоль вертикальные черточки.
Это становится интересным, сказала она про себя, что-то тут есть сверхъестественное. Но стоило ей бросить взгляд на кота, сидевшего на диване в напряженно-выжидательной позе, как она тут же взяла себя в руки.
– Хорошо, – сказала она. – Сделаю-ка я вот что. Я изменю свою программу специально для тебя. Похоже, тебе нравится Лист, так вот тебе еще одно его сочинение.
Она помедлила, поискав в памяти что-нибудь из Листа, потом мягко заиграла одну из двенадцати маленьких пьес из "Weihnachtsbaum". Теперь она очень внимательно следила за котом, и первое, что заметила, это как его усы снова задергались. Он соскочил на ковер, постоял минуту, склонив голову и дрожа от волнения, а потом, неслышно ступая, обошел вокруг рояля, прыгнул на стул и сел рядом с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113