– Ну не будь же таким глупым, Лайонель. И потом, дай мне закончить. Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни за что на это не пойдет.
"А ваш муж и не должен об этом знать, – отвечал он. – Стоит ли волновать его? Никто не знает моего секрета, кроме тех женщин, которых я рисовал".
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: "Моя дорогая леди Понсонби, в этом нет ничего безнравственного. Искусство безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же – в медицине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в присутствии врача?"
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль в ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, поэтому спустя какое-то время я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теперь ты знаешь мой секрет.
Она поднялась и отправилась за очередной порцией бренди.
– Ты мне правду рассказала, Глэдис?
– Разумеется, все это правда.
– То есть ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
– Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают. Они видят лишь замечательный портрет своей жены, полностью одетой. Конечно же, нет ничего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художники все время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
– Ну и наглый же он тип!
– А по-моему, он гений.
– Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
– Чушь, Лайонель.
– Ну разумеется, это так. Однако скажи мне вот что, Глэдис. Ты что-нибудь знала об этих... так сказать приемах Ройдена, прежде чем отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди; поколебавшись, она повернула голову в мою сторону и улыбнулась мне своей шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
– Черт тебя побери, Лайонель, – сказала она. – Ты дьявольски умен. От тебя ничего не скроешь.
– Так, значит, знала?
– Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдлстоун.
– Так я и думал!
– И все равно в этом нет ничего дурного.
– Ничего, – согласился я. – Абсолютно ничего.
Теперь мне все было совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал, да еще и взялся проделывать самые гнусные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется целая группа богатых, ничем не занятых женщин, которые встают с постели в полдень и проводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, – играют в бридж, канасту, ходят по магазинам, пока не наступит час пить коктейли. Больше всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-то необычном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятно, новость о том, что можно развлечься таким вот образом, распространяется среди них подобно эпидемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за карточным столиком, рассказывающую об этом какой-нибудь своей подруге: "... Но, дорогая моя, это просто потрясающе... Не могу тебе передать, как это интересно... гораздо интереснее, чем ходить к врачу..."
– Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.
– Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэдис, мне в самом деле уже пора.
– Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы посиди со мной, пока я не допью бренди.
Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она по-прежнему поглядывала на меня своими погребенными глазками, притом как-то озорно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина вынашивает замысел очередного скандала. Глаза ее злодейски сверкали, в уголках рта затаилась усмешка, и я почувствовал – хотя, может, мне это только показалось, – опасность.
И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:
– Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?
– Глэдис, прошу тебя...
– Лайонель, ты покраснел!
– Ерунда.
– Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?
– Глэдис, все это так глупо.
Я попытался было подняться, но она положила руку мне на колено и удержала меня.
– Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть секретов друг от друга?
– Жанет – прекрасная девушка.
– Едва ли можно назвать ее девушкой.
Глэдис помолчала, глядя в огромный бокал с бренди, который она сжимала в ладонях.
– Но я, разумеется, согласна с тобой, Лайонель – она во всех отношениях прекрасный человек. Разве что, – очень медленно проговорила она, – разве что иногда она говорит весьма странные вещи.
– Что еще за вещи?
– Ну, всякие... о разных людях. О тебе например.
– И что же она говорила обо мне?
– Да так, ничего особенного. Тебе это неинтересно.
– Что она говорила обо мне?
– Право же, это даже не стоит того, чтобы повторять. Просто мне это показалось довольно странным.
– Глэдис, что она говорила?
В ожидании ответа я чувствовал, как весь обливаюсь потом.
– Ну, как бы тебе сказать? Она, разумеется, просто шутила, и у меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом, но мне кажется, она действительно говорила, что все это ей немножечко надоело.
– Что именно?
– Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обедать с тобой чуть ли не каждый день или что-то в этом роде.
– Она сказала, что ей это надоело?
– Да.
Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила бокал и подалась вперед.
– Если уж тебе действительно интересно, то она сказала, что ей все это до чертиков надоело. И потом...
– Что она еще говорила?
– Послушай, Лайонель, да не волнуйся ты так. Я ведь для твоей же пользы тебе все это рассказываю.
– Тогда живо выкладывай все до конца.
– Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Нет, она занята.
– Продолжай.
– Вообще-то она произнесла следующее: "Завтра я обедаю с этим старым занудой Лайонелем Лэмпсоном".
– Это Жанет так сказала?
– Да, Лайонель, дорогой.
– Что еще?
– По-моему, и этого довольно. Не думаю, что я должна пересказывать тебе и все остальное.
– Немедленно выкладывай все до конца!
– Лайонель, ну не кричи же так на меня. Конечно, я все тебе расскажу, если ты так настаиваешь. Если хочешь знать, я бы не считала себя настоящим другом, если бы этого не сделала. Тебе не кажется, что это знак истинной дружбы, когда два человека, вроде нас с тобой...
– Глэдис! Прошу тебя, да говори же!
– О господи, да дай же мне подумать! Значит, так... Если я правильно помню, на самом деле она сказала следующее...
Ноги Глэдис Понсонби едва касались пола, хотя она сидела прямо; она отвела от меня свой взгляд и уставилась в стену, а потом весьма умело заговорила не своим низким голосом, так хорошо мне знакомым:
– "Такая тоска, моя дорогая, ведь с Лайонелем все заранее известно, с начала и до конца. Обедать мы будем в Савой-гриле – мы всегда обедаем в Савой-гриле, – и целых два часа я вынуждена буду слушать этого чванливого старого... то есть я хочу сказать, что мне придется слушать, как он будет разглагольствовать о картинах и фарфоре – он только об этом и говорит. Домой мы отправимся в такси. Он возьмет меня за руку, придвинется поближе, я почувствую запах сигары и бренди, и он станет бормотать о том, как бы ему хотелось, о, как бы ему хотелось быть лет на двадцать моложе. А я скажу: "Вы не могли бы опустить стекло?" И когда мы подъедем к моему дому, я скажу ему, чтобы он отправлялся в том же такси, однако он сделает вид, что не слышит, и быстренько расплатится. А потом, когда мы подойдем к двери и я буду искать ключи, в его глазах появится взгляд глупого спаниеля. Я медленно вставлю ключ в замок, медленно буду его поворачивать и тут – быстро-быстро, не давая ему опомниться, – пожелаю доброй ночи, вбегу в дом и захлопну за собой дверь..."
Лайонель! Да что это с тобой, дорогой? Тебе явно нехорошо...
К счастью, в этот момент я, должно быть, полностью отключился. Что произошло дальше в этот ужасный вечер, я практически не помню, хотя у меня сохранилось смутное и тревожное воспоминание, что когда я пришел в себя, то совершенно потерял самообладание и позволил Глэдис Понсонби утешать меня самыми разными способами. Потом я, кажется, был отправлен домой, однако полностью сознание вернулось ко мне лишь на следующее утро, когда я проснулся в своей постели.
Я чувствовал себя слабым и опустошенным. Я неподвижно лежал с закрытыми глазами, пытаясь восстановить события минувшего вечера: гостиная Глэдис Понсонби, Глэдис сидит на диване и потягивает бренди, ее маленькое сморщенное лицо, рот, похожий на рот лосося, и она говорит и говорит... Кстати, о чем это она говорила? Ах да! Обо мне. Боже мой, ну конечно же! О Жанет и обо мне. Как это мерзко и гнусно! Неужели Жанет произносила эти слова? Да как она могла?
Помню, с какой ужасающей быстротой во мне начала расти ненависть к Жанет де Пеладжиа. Все произошло в считанные минуты. Я попытался было отделаться от мыслей о ней, но они пристали ко мне, точно лихорадка, и скоро я уже обдумывал способ возмездия, словно какой-нибудь кровожадный гангстер.
Вы можете сказать: довольно странная манера поведения для такого человека, как я, на что я отвечу: вовсе нет, если принять во внимание обстоятельства. По-моему, такое может заставить человека пойти на убийство. По правде говоря, не будь во мне некоторой склонности к садизму, побудившей меня изыскивать более утонченное и мучительное наказание для моей жертвы, я бы и сам стал убийцей. Однако я пришел к заключению, что просто убить эту женщину – значит сделать ей добро, да и к тому же на мой вкус это весьма грубо. Поэтому я принялся обдумывать какой-нибудь более изощренный способ.
Вообще-то я скверный выдумщик; что-либо выдумывать кажется мне жутким занятием, и практики у меня в этом деле никакой. Однако ярость и ненависть способны невероятно концентрировать мысли, и весьма скоро в моей голове созрел замысел, замысел столь восхитительный и волнующий, что захватил меня полностью. К тому времени, когда я обдумал все детали и мысленно преодолел пару незначительных затруднений, разум мой воспарил необычайно, и я помню, что начал дико прыгать на кровати и хлопать в ладоши. Вслед за тем я уселся с телефонной книгой на коленях и принялся торопливо разыскивать нужную фамилию. Найдя ее, я поднял трубку и набрал номер.
– Хэлло, – сказал я. – Мистер Ройден? Мистер Джон Ройден?
– Да.
Уговорить его заглянуть ко мне ненадолго было нетрудно. Прежде я с ним не встречался, но ему, конечно, известно было мое имя как видного собирателя картин и как человека, занимающего некоторое положение в обществе. Такую важную птицу, как я, он не мог себе позволить упустить.
– Дайте-ка подумать, мистер Лэмпсон, – сказал он. – Я смогу освободиться через пару часов. Вас это устроит?
Я отвечал, что это замечательно, дал ему свой адрес и выскочил из постели. Просто удивительно, какой восторг меня охватил. Еще недавно я был в отчаянии, размышляя об убийстве и самоубийстве и не знаю о чем еще, и вот я уже в ванной насвистываю какую-то арию из Пуччини. Предвкушая удовольствие, потираю руки и выкидываю всякие фортели, даже свалился на пол и захихикал, точно школьник.
В назначенное время мистера Джона Ройдена проводили в мою библиотеку, и я поднялся, чтобы приветствовать его. Это был опрятный человечек небольшого роста, с несколько рыжеватой козлиной бородкой. На нем была черная бархатная куртка, галстук цвета ржавчины, красный пуловер и черные замшевые башмаки. Я пожал его маленькую аккуратненькую ручку.
– Спасибо за то, что вы пришли так быстро, мистер Ройден.
– Не стоит благодарить меня, сэр.
Его розовые губы, прятавшиеся в бороде, как губы почти всех бородатых мужчин, казались мокрыми и голыми. Еще раз выразив восхищение его работой, я тотчас же приступил к делу.
– Мистер Ройден, – сказал я, – у меня к вам довольно необычная просьба, несколько личного свойства.
– Да, мистер Лэмпсон?
Он сидел в кресле напротив меня, склонив голову, живой и бойкий, точно птица.
– Разумеется, я надеюсь, что могу полагаться на вашу сдержанность в смысле того, что я скажу.
– Можете во мне не сомневаться, мистер Лэмпсон.
– Отлично. Я предлагаю вам следующее: в городе есть некая дама, и я хочу, чтобы вы ее нарисовали. Мне бы очень хотелось иметь ее хороший портрет. Однако в этом деле имеются некоторые сложности. К примеру, в силу ряда причин мне бы не хотелось, чтобы она знала, кто заказчик.
– То есть вы хотите сказать...
– Именно, мистер Ройден. Именно это я и хочу сказать. Я уверен, что, будучи человеком благовоспитанным, вы меня поймете.
Он улыбнулся кривой улыбочкой, показавшейся в бороде, и понимающе кивнул.
– Разве так не бывает, – продолжал я, – что мужчина... как бы это получше выразиться?.. был без ума от дамы и вместе с тем имел основательные причины желать, чтобы она об этом не знала?
– Еще как бывает, мистер Лэмпсон.
– Иногда мужчине приходится подбираться к своей жертве с необычайной осторожностью, терпеливо выжидая момент, когда можно себя обнаружить.
– Точно так, мистер Лэмпсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113