— Д-да, — ответила овца. — Он был очень расстроен.
— Мы все расстроены, — сказал я. — Особенно мой клиент. Он стоит одной ногой в морозилке, и лично мне не верится, что доктора убил именно он. Вы хорошо знали Стенханта?
Овечка вздрогнула, хотя это могло ничего и не означать. Я не Айболит.
— Я видела его однажды, — проблеяла она.
— Он заходил сюда?
— Да.
— Вы выходите в город, Дульчи?
Она пожевала губами.
— Не очень часто.
— Здесь, должно быть, совсем одиноко, — предположил я.
— Я не имею претензий к Гроверу, если вы это хотели сказать. Я вполне счастлива здесь. Будь по-другому, я бы ушла.
— Конечно. Говорит ли вам что-нибудь имя Денни Фонеблюм? Доктор
Тестафер не захотел обсуждать эту тему, и я подумал: а вы его случайно не знаете?
— Боюсь, что нет.
— Это уже любопытно, — заметил я. — Именно так отреагировал доктор
Тестафер. Стоит только упомянуть Фонеблюма, и все как один боятся, что его не знают. Чего боитесь вы, Дульчи?
Ее глаза расширились, и из горла вырвался странный звук, этакое сдавленное блеяние.
— Я… мне не следовало говорить с вами. Гровер будет сердиться.
— Вам не приходилось видеть этакого крутого кенгуру по имени Джой
Кастл? Он работает на Фонеблюма, по крайней мере работал вчера.
— Нет, — это она произнесла твердо. Похоже, она была счастлива хоть раз ответить правду.
— Ладно. Давайте-ка зайдем с другой стороны. Тестафер беспокоился насчет пропажи бумаг из офиса. Вы можете сказать что-нибудь об этом?
— Ничего. — Она скинула шлепанец с левого копыта и с неестественной сосредоточенностью почесала бок, словно ее кусала блоха.
— О'кей, — сказал я. — Вы боитесь кого-то и не хотите говорить правду.
Отлично. Я терпеливый человек, хотите верьте, хотите нет. Эта цепочка крепка, но не все ее звенья подогнаны друг к другу так, как вы с
Тестафером. Так что мы обнаружим, что же скрывается за всем этим. — Я поздравил себя с удачным сравнением и прикинул, что сделать дальше. Я и наполовину не был уверен в том, что говорил, да и терпения мне на самом деле не хватает. Еще как не хватает.
— На Гровера оказывают давление, — неожиданно сказала овца. — Вы же понимаете, это не его вина. Ведь Денни Фонеблюм".
— Довольно! — послышался голос от двери.
Это, конечно, был Гровер Тестафер собственной персоной, и в руке он держал пистолет, нацеленный на меня. Электронный пистолет, стреляющий дротиками, и держал он его так, что вполне мог знать, как с ним управляться.
— Привет, доктор, — сказал я.
Овца молча тряслась в своем кресле.
Тестафер шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь. Судя по всему, ему отлично удавалось перемещаться по апартаментам Дульчи на полусогнутых ногах. Доктор проковылял на середину и остановился под сгорбленным торшером. При таком освещении его лицо стало театрально-дьявольским.
— Встать! — скомандовал он.
— О'кей, — нехотя кивнул я.
— Вон!
Я улыбнулся Дульчи и, согнувшись, пробрался к выходу.
— Проваливай! — Он обернулся к овце: — Ты останешься, — голос его срывался.
Я взялся за дверную ручку.
— Одна загвоздочка, Гровер. Шли бы вы первым…
— Заткнись.
Ну что ж, я честно пытался предупредить его. Я открыл дверь, сделал шаг влево и прижался к стене.
— Черт! — выругался Тестафер.
Я смолчал. Ему пришлось сложиться пополам, чтобы пролезть через низкую дверь, и, как только пистолет высунулся на улицу, я ударил его так сильно, как только мог — то есть достаточно сильно. Потом я развернулся и отвесил ему правой снизу, чуть не сломав руку о челюсть. Жирная туша осела в дверях, но я ухватил его за шиворот прежде, чем он упал внутрь. Я прислонил Тестафера к стенке и потянулся за пистолетом, но моя правая рука никак не могла дотянуться до него, так что я просто отшвырнул его ногой на несколько футов. Пистолет упал и потерялся в густой траве.
Тестафер так и сидел, привалившись к стене, а я держал его за шиворот.
На его лице отчетливо читались все пятьдесят лет жизни в страхе. Изо рта капала слюна. Мне его даже жалко стало, ей-богу.
— Зайдем-ка внутрь и побеседуем, — предложил я, хотя голос мой был едва слышен.
Он молча кивнул и побрел, шатаясь, к главному входу. Насколько я мог судить, Дульчи старательно выполняла приказ: из пристройки не доносилось ни шороха.
Покои Тестафера отличались несколько большим вкусом и значительно большими размерами. Гостиная была светлой и просторной, во всяком случае так казалось после апартаментов Дульчи. Одну стену целиком занимали полки со старыми журналами в ярких пластиковых обложках. В открытую дверь виднелась кухня, облицованная бело-голубой плиткой, а за ней — заднее крыльцо. Тестафер прошел на кухню и прополоскал рот над раковиной, поболтав воду во рту, словно дегустатор вино редкого урожая. Когда он сплюнул, я не заметил крови, но моя рука до сих пор здорово болела, хотя крови на ней я тоже не заметил.
Приведя себя в порядок, доктор вернулся в комнату и стал передо мной.
За это время самообладание к нему вернулось.
— Садитесь, — предложил он, и я сея.
Стол между нами — срез древесного ствола, отполированный до зеркального блеска. На столе ничего, кроме маленькой серебряной шкатулки, и я не особенно удивился, когда он открыл шкатулку и высыпал на стол горстку порошка.
— Вы очень настойчивы, мистер Меткалф, — сказал он, и я почти увидел, как его язык шарит по зубам и деснам, оценивая ущерб.
Я решил перейти прямо к делу. Мне осточертело прощупывать людей с нулевым результатом.
— Мне надо поговорить с Фонеблюмом. — Я постарался, чтобы это прозвучало должным образом.
— Надеюсь, что смогу вам в этом помочь, — осторожно ответил он. — Вы действуете не так, как люди из Отдела.
— Стараюсь.
— Я должен предупредить вас, что вы превышаете свои полномочия.
— Одно из преимуществ моей работы заключается в том, что я сам устанавливаю пределы своих полномочий, — сказал я. — Кто такой этот
Фонеблюм, что ему так подчиняются?
Тестафер наклонился и начал измельчать порошок ножичком с рукояткой слоновой кости. Он глянул на меня из-под бровей и снова уставился на порошок, рассыпанный по блестящей поверхности. Солнце светило прямо на стол, и, пока Тестафер стучал ножичком, в солнечных лучах парили облачка белой пыли.
— Почти всю свою сознательную жизнь я провел в поисках ответа на этот вопрос, — ответил он, махнув рукой. — Мне неуютно в городе. Я не люблю людей. Я люблю готовить и слушать музыку. — Он убрал нож в шкатулку — Мы живем в мире компромиссов. В идеальном мире Денни Фонеблюму не нашлось бы места.
Я кивнул, чтобы поддержать разговор.
— Нас познакомил Мейнард, и мне известно только то, что их отношения были необходимы Мейнарду, хотя не знаю почему. Видите ли, он обыкновенный грязный гангстер. Но он имеет долю в делах Мейнарда, и я обнаружил это слишком поздно.
— А в ваших делах?
— Нет, нет. — Тестафер еще раз осторожно подвигал челюстью. — Фонеблюм умеет манипулировать событиями и кармой в своих интересах. Он мог бы испортить мне жизнь, но не делал этого. Но доли в моих делах у него нет.
Ни кусочка. — Он достал из шкатулки трубочку и склонился над столом.
— Вы назвали его гангстером — чем он занимается?
Тестафер перестал нюхать, но разгибаться не стал.
— Я не знаю.
— А кто знает?
Тестафер выпрямился и рассчитанными, аккуратными движениями врача поправил рукава. Его лицо оставалось красным, но в целом вид уже был значительно лучше.
— Наверное, сам Фонеблюм.
— Не знаю, не знаю. У меня сложилось впечатление, что еще минута — и ваша овца все бы мне рассказала. Если вы не знаете, почему бы вам не пойти и не спросить у нее?
Говорить об овце ему явно не хотелось. Его пальцы с такой силой вцепились в колени, что костяшки побелели — точно так же, как в офисе при нашей первой встрече.
— Дульчи редко разговаривает с незнакомцами, — с усилием произнес он. -
Она очень… впечатлительна. — Он посмотрел на меня в упор и резко встал, словно его дернули за веревочку. — Вы еще молоды, — сказал он.
— Старше, чем кажусь, — фраза была заимствованная, но я повторял ее так часто, что считал почти своей.
— Вы не помните, как все было до Инквизиции.
— Нет, — согласился я.
Он подошел к полкам и взял один из старых журналов.
— Это телепрограмма, — сказал он. — У них было столько программ, что требовался справочник, чтобы выбрать, какую смотреть.
— Должно быть, держать такой журнал запрещено законом, — предположил я.
— Мне плевать. Я их собираю. Это мое хобби. Вот, гляньте. — Он протянул мне журнал, обернутый прозрачным пластиком. На обложке красовалась фотография циркачей — жонглеров или иллюзионистов, не знаю точно — и название их шоу. — Так что абстрактное телевидение — вовсе не шаг вперед,
— продолжал он. — Ушло нечто, что было в порядке вещей. Целиком исчезнувшая форма искусства.
На меня это особого впечатления не произвело.
— Глядя на эти журналы, вы только вспоминаете то, что известно многим, даже если им этого и не полагалось бы знать. И телевидение здесь ни при чем. Пропало совсем другое: то, что объединяло разных людей. И для меня это не новость. Программы, о которых вы говорите, — всего лишь отражение этого.
— Вы не понимаете. Я говорю об утраченной форме искусства…
— Я никогда не видел древнего телевидения, — сказал я. — Но уверен, оно тогда мало отличалось от нынешнего. Искусство отражает культуру.
Абстрактная дребедень сегодня просто показывает, насколько все паршиво.
Вам кажется, что вы тоскуете по каким-то допотопным программам, а на самом деле вам не хватает простых человеческих отношений — того, чего сейчас больше нет. — Фразу я придумал только что, и она удалась.
Он забрал у меня журнал.
— Вы чувствовали бы себя иначе, если бы застали то время.
— Возможно. Послушайте, доктор, не то чтобы все это не интересовало меня, но я пришел сюда поговорить о Фонеблюме. Мне необходимо повидаться с ним.
Он осторожно поставил журнал на место и повернулся ко мне с загадочной улыбкой.
— Я понимаю, что вам это необходимо, — сказал он. — Хотя и не советую.
Так или иначе, у меня нет возможности связать вас с ним. Фонеблюм появляется и исчезает, когда сам сочтет нужным.
— Вы знаете настолько больше, чем говорите, что это лезет из ушей, доктор. Что вас так пугает?
Его улыбка испарилась.
— Вы не понимаете. Если вы посмотрите на себя моими глазами, то увидите: вы с Денни Фонеблюмом одного поля ягоды. Помните это, когда встретитесь. Вы оба опасны, темпераментны, обожаете вламываться и требовать что-то от людей, которые с удовольствием не имели бы с вами дела. Вы оба навязываете другим свои убийственные нормы. Единственная разница между вами — это то, что Денни более последователен в своем зле — он не рядится в тогу защитника общества — и к тому же опаснее вас. И если вас интересует мое мнение, я бы ставил на него.
— Ага, конечно. — Я встал и собрался уходить. — Вы надеетесь подняться на уровень выше. Наверное, этого требует ваша натура. Только на сей раз вам стоило бы соорудить ковчег: похоже, собирается дождик.
— Интересная теория.
— Конечно, интересная.
Я пошел к двери. Он остался стоять. Мне показалось, я мог бы найти у них с овцой уязвимое место, но в голову ничего не шло. Я отворил дверь и вышел на улицу. На улице был день.
Я обернулся.
— До встречи, Гровер.
— Как вам угодно.
Я закрыл дверь, а его идиотская улыбка все стояла у меня перед глазами.
Прежде чем направиться к машине, я пошарил в траве, подобрал электронный пистолет, поставил его на предохранитель и сунул во внутренний карман пиджака.
Маленькая дверь в комнаты Дульчи была заперта, но в щель под ней пробивался свет. Услышав, что я завел мотор, Тестафер скорее всего пойдет к овце, и я некоторое время думал, что они скажут друг другу. Займутся любовью? Он побьет ее? Интересно, он сильно ее бьет?
Иногда лучше не задавать себе вопросы. Никак не могу избавиться от этой привычки.

10
Иногда по утрам мне кажется, что за ночь из меня выветрилось все зелье и что мне оно больше не нужно и не будет нужно никогда, и тут до меня доходит, что оно действительно выветрилось, и я начинаю лихорадочно шарить по полкам в поисках еще одного пакета и соломинки. Так вот, к концу беседы с Тестафером остаток Принимателя, должно быть, бесследно распался в моей крови, а когда я добрался до машины, мне отчаянно не хватало понюшки-другой.
Я вывернул карманы в надежде найти хоть что-нибудь — перебиться до возвращения домой. Фигу. Потом я вспомнил, что мне вроде бы попадались в бардачке два початых пакета. День выдался на славу, а дальше за подъездной аллеей начиналась просека, которая, похоже, вела куда-то в лес. Дома
Тестафера из машины не было видно, и единственными звуками здесь были птичий щебет и шелест ветра в листве над головой. Я сидел, не закрывая дверцы. Потом вывалил все содержимое бардачка прямо на колени.
В конце концов я нашел-таки старый пакет, сохранившийся с тех пор, когда я не добился еще идеальных пропорций зелья и экспериментировал с составом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30