— Он так добр ко мне.
— Джой, — повторил я. — Что случилось с Денни?
— Денни, — продиктовала она машине.
— Денни Фонеблюм, — ответил ее голос. — Он такой большой и толстый. Он был твоим лучшим другом. Он устал и живет в пансионате. Он очень добр к
Джою. Он относится к нему как к сыну, которого у неге никогда не было.
Виски с содовой и ломтик лимона — вот что он любит больше всего.
— Боюсь, я не поняла вашего вопроса, — произнесла Пэнси несчастным голосом.
Кажется, я начал врубаться. Память разрешалась, только при хранении вне головы в тщательно отредактированном виде. Это оставляло в голове больше места для модных мелодий, исполняющихся водопроводным краном или автоматом для продажи сигарет.
— Забудьте это, — сказал я. — Скажите лучше, кого осудили за убийство
Челесты.
— Убийство Челесты, — продиктовала Пэнси.
— Челеста временно уехала, — ответил голос.
— Челеста уехала, — повторила Пэнси. — Это вовсе не то же, что убийство.
— Да, — согласился я. — Это не одно и тоже.
— Вы, наверно, ошиблись, — сказала она. — Спросите у своей памяти.
— Все в порядке, — сказал я. — Я ошибся. Скажите мне про своего брата.
Он вышел из морозильника?
— Мой брат, — продиктовала она.
— Ты не помнишь своего брата, — ответила память.
Она посмотрела на меня и пожала плечами.
— Ортон Энгьюин, — напомнил я.
— Ортон Энгьюин?
— Это имя тебе ничего не говорит, — ответила память.
— Это имя мне ничего не говорит. Извините.
— Нет проблем, — сказал я.
Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал, не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я отказался от этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси, и все же слишком много.
— У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, — сказала Пэнси. — Я, право, не знаю.
— Простите меня, Пэнси. Я не стал бы их задавать, если бы не исключительная необходимость.
— Вам надо пользоваться своей памятью.
— У меня память нового типа, — сказал я. — Имплантирована в голову. Вам не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом в голове.
— О! — сказала она и с минуту обдумывала это. — Звучит очень разумно.
— Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя пробелы там и здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.
— Вы с Челестой, — радостно произнесла она. — Вы уезжали.
— Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора Тестафера. Вы его помните?
— Доктор Тестафер, — сказала она в микрофон.
— Старый доктор Тестафер, — ответила память. Это звучало как начало детской сказки. — Он живет на холме. Он был партнером доктора Стенханта, но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.
— Он ведь ваш партнер, — сообщила она мне. — Странно, что вы с ним не общаетесь.
— Я обязательно навещу его, — пообещал я. — Скажите, он все еще живет по старому адресу?
— Довольно! — послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри
Фонеблюм.
— Барри! — Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и естественнее. -
Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.
— Мы знакомы, — саркастически заметил Барри.
Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые брюки.
Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался выше, но его лицо стало лицом тинэйджера, а высокий лоб — на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на висках выпирали червяками вены.
— Ступай наверх, Пэнси, — твердо произнес он. — Нам с доктором
Стенхантом нужно поговорить.
Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как
Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить с людьми, не умеющими сопротивляться моим расспросам.
— О! — повторила Пэнси.
Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать бритву и соломинка, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее еще один комплект. Теперь ей было что забывать.
— О'кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.
Я пообещал, что передам.
Она ушла наверх, оставив нас с Барри вдвоем. Он ловко запрыгнул в кресло напротив меня. Наверное, он уже приобрел значительный опыт существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в карман, и я подумал, что он достанет память. Вместо этого он достал пистолет. Пистолет проиграл несколько тактов скрипичной пьесы, напоминавшей музыкальный фон для сцены с пистолетом в старой радиопостановке.
— Меткалф, — произнес он. — Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему не поверил.
— Быстро же ты вошел в семью, — заметил я. — Вот вам и эволюционная терапия.
— Пошел ты, — заявил он. — Тебе не понять моих мотивов.
«Пошел ты», похоже, сделалось его девизом, во всяком случае, это звучало именно так.
— Попробуй заставь.
Он только фыркнул. Телефон стоял на столе между нами; он наклонился вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего сердца. Каков бы ни был номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху плечом и стал ждать ответа.
— Это Барри, — произнес он после двух гудков. — Дайте мне кенгуру.
Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я строил ему рожи, но он не смеялся.
— Вот черт, — сказал он, дождавшись ответа. — Ладно, передайте ему, что я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.
Они поговорили еще немного, потом он положил трубку и кисло посмотрел на меня, наморщив лоб.
— Ты, похоже, страсть как любишь, когда тебя наказывают, — заметил он.
— Просто жадюга какой-то.
— Не жадюга. Скорее, гурман, — возразил я. — Если мне не нравится, я возвращаю. С процентами.
Он не улыбнулся.
— Что Пэнси тебе рассказала?
— Ничего, что бы я не узнал от кирпичной стены. Мы пытались поиграть в вопросы-ответы, но она вряд ли помнит даже как ее зовут.
Барри это пришлось не по вкусу. Мне кажется, он питал к Пэнси некоторое чувство собственника. Он выпятил челюсть, и его лицо покраснело там, где кожа не побелела от напряжения.
— Пошел ты, Меткалф, — голос его ломался. — Я могу продырявить тебя прямо сейчас, только убирать лень будет. С такого расстояния не промахнешься.
— Пошел ты, Фонеблюм! Нажми на курок, и тебе нос расквасит отдачей.
Он отодвинул пистолет подальше от своего лица.
— Не называй меня Фонеблюмом!
— Возможно, ты не даришь ему галстуки на День отца. И возможно, он не водит тебя на игры Высшей лиги. Это ничего не меняет.
— Я же забыл твой интерес к генеалогии, — произнес он, оправившись немного. Но внутри него имел место конфликт — конфликт между манерами крутого парня и башкунчиковым поведением. — Это отражает трогательную способность не видеть ничего, кроме искусственных связей.
— Я понял. Ты прав, я действительно не вижу ничего, кроме связи между лапами кенгуру и привязанными к твоим рукам-ногам нитками. — Разговаривая, я опустил ноги на ковер и задвинул колени под край большого журнального столика из стекла. — Я ждал от тебя большего, Барри. Ты был засранцем, но не без задатков.
— Ты делаешь неверные выводы. Я принимаю помощь кенгуру, чтобы помогать матери, вот и все.
— Твоя мать мертва, — возразил я. — Я все ботинки испачкал ее кровью.
Это должно было заставить его вздрогнуть, и оно сработало. Я двинул коленями, и кофейный столик опрокинулся на него. Телефон и бритва в облаке порошка полетели на пол, а сам столик превратился в стеклянную стену, придавившую Барри к креслу. Он не выпустил пистолет из рук, но навести его на меня не мог.
Я наступил на стекло в том месте, под которым находилось его лицо.
— Брось пистолет, Барри. Тебе будет больно, если стекло разобьется, и убирать больше придется.
Он пискнул что-то, но пистолета не бросил. Я надавил ногой на стекло, кресло опрокинулось, и Барри выпал на ковер. Пистолет отлетел в угол.
Я шагнул вперед, взял Барри за ворот и тряс его до тех пор, пока моя злость не поулеглась немного, а его рубашка не начала рваться. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что мне не нравится, как он одет.
Когда я поднял глаза, я увидел Пэнси, стоявшую на лестнице. Вид у нее был довольно спокойный. Не знаю, поняла ли она, что происходит, или еще не достала необходимое для этого оборудование. Мне не очень хотелось думать об этом. Я собрался уходить, и не только из-за возможного скорого появления кенгуру.
Барри валялся на ковре, ужасно похожий на выкинутый эмбрион. Я перешагнул его и подобрал пистолет. Он снова проиграл мне мотивчик Скрипки явно не знали, что действие закончилось. Я положил его в карман, поправил пиджак и вышел в прихожую. Пэнси продолжала молчать.
— Купили бы мальчику книжку для раскрашивания или альбом для марок, — предложил я. — Ему нечем занять руки. Это ведет к онанизму.
Выходя, я услышал, как Пэнси бормочет в микрофон слово «онанизм», но ответа уже не услышал.
4
По дороге к Тестаферу мне повстречался патруль. Они поджидали за поворотом дороги, так что я не видел их до тех пор, пока не стало слишком поздно. Инквизитор дал знак мне остановиться и наклонился к моему окну.
— Карточку, — потребовал он.
Я передал карту.
— Чистая какая, — заметил он.
— Совсем новая, — объяснил я.
Я посмотрел ему в глаза, надеясь, что он не видит, как дрожат мои руки на руле. Они дрожали по нескольким причинам. Одной был пистолет в кармане.
Другой — отсутствие зелья в крови.
Он подозвал к моей машине своего напарника.
— Эй, посмотри, — махнул он. — Рип Ван Винкль, — и показал ему мою карточку.
Вот странно: до сих пор я не ощущал к ней никаких чувств, а сейчас был почти горд видеть ее в руках ребят из Отдела.
— Класс, — восхитился Номер Два. — Жаль, редко вижу таких.
Я воздержался от комментариев.
— Документы на машину в порядке? — спросил Номер Один.
— Прокат, — ответил я.
Квитанция лежала в бардачке, и я достал ее. Он пробежал ее глазами и вернул мне.
— Куда едете?
— Посмотреть на старый район, — пожал я плечами.
— Зачем?
Я подумал немного. Вот бы они смеялись, если бы я признался им в том, что я частный инквизитор и расследую дело шестилетней давности.
— Коллекционирую воспоминания, — ответил я.
Он улыбнулся.
— Слыхал? — спросил он у Номера Два. — Он коллекционирует воспоминания.
Номер Два улыбнулся и подошел поближе.
— Что ты натворил, Меткалф?
— Собственно, ничего такого. Наступал кое-кому на пятки. Старая история.
— Кто отправил тебя в морозильник?
Я быстро прикинул. Скорее всего это были ребята Корнфельда.
— Моргенлендер, — ответил я.
Они переглянулись.
— Это серьезно, — произнес Номер Два с уважением в голосе.
Он вернул мне карту: я ответил как надо.
— Черт, — добавил Номер Один. — Последнего из его отребья уже несколько лет как вытурили.
Я убрал карточку в карман и помалкивал. Неожиданно я оказался у них на хорошем счету. Бедняга Моргенлендер. У меня сделалось погано на душе, чего я не ожидал. Я мог бы и не удивляться: дни Моргенлендера были сочтены уже шесть лет назад. Наверное, какая-то оптимистическая часть меня надеялась, что он выживет.
— О'кей, — заявил Номер Два. — Смотри, не потрать все деньги на воспоминания. Ты еще молод. Найди себе работу.
Я поблагодарил их и попрощался. Они пошли к своей машине, а я поднял стекло и уехал.
Я подумал о Корнфельде и решил, что вовсе не прочь взять реванш. На этот раз мне было терять куда меньше. По меньшей мере я задолжал парню хороший удар под дых, и если его живот за шесть лет сделался мягче, что ж, тем лучше.
Да, Корнфельд занимал видное место в моей воображаемой книжке старых долгов, но доктор Тестафер шел первым. Мне нужна была помощь Гровера, добровольная или нет, в восстановлении некоторых недостающих звеньев. Я нашел его улицу и остановил машину у ворот. Место навевало воспоминания. Я нюхал здесь зелье три дня или шесть лет назад — смотря как считать, — и мой нос прямо-таки зудел при воспоминании об этом. Я постарался выкинуть порошок из головы, но это было нелегко. Воспоминание было как чертик в табакерке: оно выпрыгивало при малейшем прикосновении.
Дом почти не изменился — я имею в виду, его основная часть. Пристройка справа имела нежилой вид. Наверное, Тестафер не заводил больше овец после
Дульчи. Я позвонил, и Тестафер отворил дверь.
Он и раньше казался мне старым, так что шесть лет мало что изменили.
Лицо его оставалось красным, словно он поднимался бегом по лестнице, и в волосах добавилось седины, и все же он сохранился неплохо, очень даже неплохо. Последний раз, когда я видел его, он прятался между машинами, пригибаясь от пуль, — рыба без воды. В дверях своего дома он имел куда более уютный вид.
— Привет, Гровер, — сказал я.
Он слепо посмотрел на меня.
Неожиданно я ощутил приступ гнева. Он разыгрывал со мною Пэнси.
— Пошел внутрь, — рыкнул я и подтолкнул его в грудь.
Мы вошли, и я закрыл дверь.
— Достань память.
Его седые брови поднялись.
— Ступай!
Я подтолкнул его дальше, и он послушно пошел в гостиную. Весь его чертов дом насквозь провонял". Мне захотелось ударить его, но Тестафер был слишком стар, чтобы бить его, поэтому я взмахнул рукой над столом, уставленным стеклянными и фарфоровыми безделушками, и они разлетелись тысячью осколков на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Джой, — повторил я. — Что случилось с Денни?
— Денни, — продиктовала она машине.
— Денни Фонеблюм, — ответил ее голос. — Он такой большой и толстый. Он был твоим лучшим другом. Он устал и живет в пансионате. Он очень добр к
Джою. Он относится к нему как к сыну, которого у неге никогда не было.
Виски с содовой и ломтик лимона — вот что он любит больше всего.
— Боюсь, я не поняла вашего вопроса, — произнесла Пэнси несчастным голосом.
Кажется, я начал врубаться. Память разрешалась, только при хранении вне головы в тщательно отредактированном виде. Это оставляло в голове больше места для модных мелодий, исполняющихся водопроводным краном или автоматом для продажи сигарет.
— Забудьте это, — сказал я. — Скажите лучше, кого осудили за убийство
Челесты.
— Убийство Челесты, — продиктовала Пэнси.
— Челеста временно уехала, — ответил голос.
— Челеста уехала, — повторила Пэнси. — Это вовсе не то же, что убийство.
— Да, — согласился я. — Это не одно и тоже.
— Вы, наверно, ошиблись, — сказала она. — Спросите у своей памяти.
— Все в порядке, — сказал я. — Я ошибся. Скажите мне про своего брата.
Он вышел из морозильника?
— Мой брат, — продиктовала она.
— Ты не помнишь своего брата, — ответила память.
Она посмотрела на меня и пожала плечами.
— Ортон Энгьюин, — напомнил я.
— Ортон Энгьюин?
— Это имя тебе ничего не говорит, — ответила память.
— Это имя мне ничего не говорит. Извините.
— Нет проблем, — сказал я.
Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал, не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я отказался от этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси, и все же слишком много.
— У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, — сказала Пэнси. — Я, право, не знаю.
— Простите меня, Пэнси. Я не стал бы их задавать, если бы не исключительная необходимость.
— Вам надо пользоваться своей памятью.
— У меня память нового типа, — сказал я. — Имплантирована в голову. Вам не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом в голове.
— О! — сказала она и с минуту обдумывала это. — Звучит очень разумно.
— Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя пробелы там и здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.
— Вы с Челестой, — радостно произнесла она. — Вы уезжали.
— Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора Тестафера. Вы его помните?
— Доктор Тестафер, — сказала она в микрофон.
— Старый доктор Тестафер, — ответила память. Это звучало как начало детской сказки. — Он живет на холме. Он был партнером доктора Стенханта, но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.
— Он ведь ваш партнер, — сообщила она мне. — Странно, что вы с ним не общаетесь.
— Я обязательно навещу его, — пообещал я. — Скажите, он все еще живет по старому адресу?
— Довольно! — послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри
Фонеблюм.
— Барри! — Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и естественнее. -
Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.
— Мы знакомы, — саркастически заметил Барри.
Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые брюки.
Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался выше, но его лицо стало лицом тинэйджера, а высокий лоб — на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на висках выпирали червяками вены.
— Ступай наверх, Пэнси, — твердо произнес он. — Нам с доктором
Стенхантом нужно поговорить.
Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как
Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить с людьми, не умеющими сопротивляться моим расспросам.
— О! — повторила Пэнси.
Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать бритву и соломинка, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее еще один комплект. Теперь ей было что забывать.
— О'кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.
Я пообещал, что передам.
Она ушла наверх, оставив нас с Барри вдвоем. Он ловко запрыгнул в кресло напротив меня. Наверное, он уже приобрел значительный опыт существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в карман, и я подумал, что он достанет память. Вместо этого он достал пистолет. Пистолет проиграл несколько тактов скрипичной пьесы, напоминавшей музыкальный фон для сцены с пистолетом в старой радиопостановке.
— Меткалф, — произнес он. — Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему не поверил.
— Быстро же ты вошел в семью, — заметил я. — Вот вам и эволюционная терапия.
— Пошел ты, — заявил он. — Тебе не понять моих мотивов.
«Пошел ты», похоже, сделалось его девизом, во всяком случае, это звучало именно так.
— Попробуй заставь.
Он только фыркнул. Телефон стоял на столе между нами; он наклонился вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего сердца. Каков бы ни был номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху плечом и стал ждать ответа.
— Это Барри, — произнес он после двух гудков. — Дайте мне кенгуру.
Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я строил ему рожи, но он не смеялся.
— Вот черт, — сказал он, дождавшись ответа. — Ладно, передайте ему, что я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.
Они поговорили еще немного, потом он положил трубку и кисло посмотрел на меня, наморщив лоб.
— Ты, похоже, страсть как любишь, когда тебя наказывают, — заметил он.
— Просто жадюга какой-то.
— Не жадюга. Скорее, гурман, — возразил я. — Если мне не нравится, я возвращаю. С процентами.
Он не улыбнулся.
— Что Пэнси тебе рассказала?
— Ничего, что бы я не узнал от кирпичной стены. Мы пытались поиграть в вопросы-ответы, но она вряд ли помнит даже как ее зовут.
Барри это пришлось не по вкусу. Мне кажется, он питал к Пэнси некоторое чувство собственника. Он выпятил челюсть, и его лицо покраснело там, где кожа не побелела от напряжения.
— Пошел ты, Меткалф, — голос его ломался. — Я могу продырявить тебя прямо сейчас, только убирать лень будет. С такого расстояния не промахнешься.
— Пошел ты, Фонеблюм! Нажми на курок, и тебе нос расквасит отдачей.
Он отодвинул пистолет подальше от своего лица.
— Не называй меня Фонеблюмом!
— Возможно, ты не даришь ему галстуки на День отца. И возможно, он не водит тебя на игры Высшей лиги. Это ничего не меняет.
— Я же забыл твой интерес к генеалогии, — произнес он, оправившись немного. Но внутри него имел место конфликт — конфликт между манерами крутого парня и башкунчиковым поведением. — Это отражает трогательную способность не видеть ничего, кроме искусственных связей.
— Я понял. Ты прав, я действительно не вижу ничего, кроме связи между лапами кенгуру и привязанными к твоим рукам-ногам нитками. — Разговаривая, я опустил ноги на ковер и задвинул колени под край большого журнального столика из стекла. — Я ждал от тебя большего, Барри. Ты был засранцем, но не без задатков.
— Ты делаешь неверные выводы. Я принимаю помощь кенгуру, чтобы помогать матери, вот и все.
— Твоя мать мертва, — возразил я. — Я все ботинки испачкал ее кровью.
Это должно было заставить его вздрогнуть, и оно сработало. Я двинул коленями, и кофейный столик опрокинулся на него. Телефон и бритва в облаке порошка полетели на пол, а сам столик превратился в стеклянную стену, придавившую Барри к креслу. Он не выпустил пистолет из рук, но навести его на меня не мог.
Я наступил на стекло в том месте, под которым находилось его лицо.
— Брось пистолет, Барри. Тебе будет больно, если стекло разобьется, и убирать больше придется.
Он пискнул что-то, но пистолета не бросил. Я надавил ногой на стекло, кресло опрокинулось, и Барри выпал на ковер. Пистолет отлетел в угол.
Я шагнул вперед, взял Барри за ворот и тряс его до тех пор, пока моя злость не поулеглась немного, а его рубашка не начала рваться. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что мне не нравится, как он одет.
Когда я поднял глаза, я увидел Пэнси, стоявшую на лестнице. Вид у нее был довольно спокойный. Не знаю, поняла ли она, что происходит, или еще не достала необходимое для этого оборудование. Мне не очень хотелось думать об этом. Я собрался уходить, и не только из-за возможного скорого появления кенгуру.
Барри валялся на ковре, ужасно похожий на выкинутый эмбрион. Я перешагнул его и подобрал пистолет. Он снова проиграл мне мотивчик Скрипки явно не знали, что действие закончилось. Я положил его в карман, поправил пиджак и вышел в прихожую. Пэнси продолжала молчать.
— Купили бы мальчику книжку для раскрашивания или альбом для марок, — предложил я. — Ему нечем занять руки. Это ведет к онанизму.
Выходя, я услышал, как Пэнси бормочет в микрофон слово «онанизм», но ответа уже не услышал.
4
По дороге к Тестаферу мне повстречался патруль. Они поджидали за поворотом дороги, так что я не видел их до тех пор, пока не стало слишком поздно. Инквизитор дал знак мне остановиться и наклонился к моему окну.
— Карточку, — потребовал он.
Я передал карту.
— Чистая какая, — заметил он.
— Совсем новая, — объяснил я.
Я посмотрел ему в глаза, надеясь, что он не видит, как дрожат мои руки на руле. Они дрожали по нескольким причинам. Одной был пистолет в кармане.
Другой — отсутствие зелья в крови.
Он подозвал к моей машине своего напарника.
— Эй, посмотри, — махнул он. — Рип Ван Винкль, — и показал ему мою карточку.
Вот странно: до сих пор я не ощущал к ней никаких чувств, а сейчас был почти горд видеть ее в руках ребят из Отдела.
— Класс, — восхитился Номер Два. — Жаль, редко вижу таких.
Я воздержался от комментариев.
— Документы на машину в порядке? — спросил Номер Один.
— Прокат, — ответил я.
Квитанция лежала в бардачке, и я достал ее. Он пробежал ее глазами и вернул мне.
— Куда едете?
— Посмотреть на старый район, — пожал я плечами.
— Зачем?
Я подумал немного. Вот бы они смеялись, если бы я признался им в том, что я частный инквизитор и расследую дело шестилетней давности.
— Коллекционирую воспоминания, — ответил я.
Он улыбнулся.
— Слыхал? — спросил он у Номера Два. — Он коллекционирует воспоминания.
Номер Два улыбнулся и подошел поближе.
— Что ты натворил, Меткалф?
— Собственно, ничего такого. Наступал кое-кому на пятки. Старая история.
— Кто отправил тебя в морозильник?
Я быстро прикинул. Скорее всего это были ребята Корнфельда.
— Моргенлендер, — ответил я.
Они переглянулись.
— Это серьезно, — произнес Номер Два с уважением в голосе.
Он вернул мне карту: я ответил как надо.
— Черт, — добавил Номер Один. — Последнего из его отребья уже несколько лет как вытурили.
Я убрал карточку в карман и помалкивал. Неожиданно я оказался у них на хорошем счету. Бедняга Моргенлендер. У меня сделалось погано на душе, чего я не ожидал. Я мог бы и не удивляться: дни Моргенлендера были сочтены уже шесть лет назад. Наверное, какая-то оптимистическая часть меня надеялась, что он выживет.
— О'кей, — заявил Номер Два. — Смотри, не потрать все деньги на воспоминания. Ты еще молод. Найди себе работу.
Я поблагодарил их и попрощался. Они пошли к своей машине, а я поднял стекло и уехал.
Я подумал о Корнфельде и решил, что вовсе не прочь взять реванш. На этот раз мне было терять куда меньше. По меньшей мере я задолжал парню хороший удар под дых, и если его живот за шесть лет сделался мягче, что ж, тем лучше.
Да, Корнфельд занимал видное место в моей воображаемой книжке старых долгов, но доктор Тестафер шел первым. Мне нужна была помощь Гровера, добровольная или нет, в восстановлении некоторых недостающих звеньев. Я нашел его улицу и остановил машину у ворот. Место навевало воспоминания. Я нюхал здесь зелье три дня или шесть лет назад — смотря как считать, — и мой нос прямо-таки зудел при воспоминании об этом. Я постарался выкинуть порошок из головы, но это было нелегко. Воспоминание было как чертик в табакерке: оно выпрыгивало при малейшем прикосновении.
Дом почти не изменился — я имею в виду, его основная часть. Пристройка справа имела нежилой вид. Наверное, Тестафер не заводил больше овец после
Дульчи. Я позвонил, и Тестафер отворил дверь.
Он и раньше казался мне старым, так что шесть лет мало что изменили.
Лицо его оставалось красным, словно он поднимался бегом по лестнице, и в волосах добавилось седины, и все же он сохранился неплохо, очень даже неплохо. Последний раз, когда я видел его, он прятался между машинами, пригибаясь от пуль, — рыба без воды. В дверях своего дома он имел куда более уютный вид.
— Привет, Гровер, — сказал я.
Он слепо посмотрел на меня.
Неожиданно я ощутил приступ гнева. Он разыгрывал со мною Пэнси.
— Пошел внутрь, — рыкнул я и подтолкнул его в грудь.
Мы вошли, и я закрыл дверь.
— Достань память.
Его седые брови поднялись.
— Ступай!
Я подтолкнул его дальше, и он послушно пошел в гостиную. Весь его чертов дом насквозь провонял". Мне захотелось ударить его, но Тестафер был слишком стар, чтобы бить его, поэтому я взмахнул рукой над столом, уставленным стеклянными и фарфоровыми безделушками, и они разлетелись тысячью осколков на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30