— Только не частные.
— Нет, есть, — сказал я, сжимаясь от неприятного предчувствия. — Вот он я. То, чем я занимаюсь, по-другому не назовешь.
— Твое занятие в прошлом, — сказал он тяжелым, мертвым голосом. — Ты этим занимался. Раньше. Теперь этого нет, Меткалф. Привыкай.
— Посмотри-ка, кто это говорит… — начал было я и осекся. Это вылилось бы во что-то грязное, а у меня душа не лежала к этому.
Его губы сложились в невеселую улыбку.
— Я жил только этим, — сказал я, наполовину себе самому. — У меня же нет ничего другого. Я пытался.
— Попытайся еще. Этого больше не будет. Тебе даже не позволят разговаривать с кем угодно. А про вопросы забудь.
— Забыть про вопросы, — повторил я. — Спасибо, буду знать.
Я провел пальцем по кучке белого порошка — на столе осталась дорожка.
Мне отчаянно хотелось нюхнуть.
— Что не так с порошком?
— Индивидуальных смесей больше нет. Только стандартная.
— И что со стандартной?
— Забыватель с продленным действием. В этом все дело. Нюхай, если хочешь, только не забудь сначала написать на спичечном коробке свое имя и адрес. Большими буквами.
— Я думаю, переживу.
— Как хочешь. — Он вздохнул. — Да, Меткалф. Не заговаривай о прошлом.
Память не поощряется. Для этого и предназначена эта дрянь. В Лос-Анджелесе запрещено знать, чем ты зарабатываешь на жизнь. И если ты не используешь это зелье, притворись, будто используешь. И если увидишь людей, говорящих в свой рукав, не думай, что они говорят с тобой. Учти.
Я ждал продолжения, но он закончил. Он поднялся и пошел к шкафу, скорее всего за новой бутылкой. Я остался сидеть, пытаясь усвоить то, что он мне сообщил. Получалось плохо.
Он достал еще одну початую бутылку, полнее первой, хотя и ненамного, и разлил ее содержимое поровну в два стакана. Потом сел и присосался к своему. «Интересно, сколько спиртного требуется, чтобы свалить с ног это маленькое тело», — подумал я и решил, что Серфейс выработал значительную устойчивость к алкоголю. Когда ты не помнишь, сколько у тебя бутылок осталось, это происходит не от того, что ты не пьешь.
Я же предпочитал другие стимуляторы, и взгляд мой не отрывался от порошка. Моя кровеносная система требовала щепотки Пристрастителя — единственного ингредиента, без которого не обходится ни одна смесь.
Я смел стандартный Забыватель обратно в конверт, аккуратно завернул его и положил в карман. Пригодится пускать пыль в глаза, как предлагал
Серфейс. И если уж совсем невмоготу станет, могу и понюхать, и к черту последствия.
Серфейс опустил стакан.
— Черт побери, Меткалф. Знаешь, я уже несколько лет не говорил столько.
— Мы еще и не говорили.
Он отмахнулся от моего сарказма.
— Я имею в виду сегодня, после того, как отловил тебя.
Я почувствовал приступ раздражения. Мне хотелось сказать ему, что он говорил со мной всего два дня назад. Но, разумеется, это был вздор.
Серфейс был добр ко мне, и я должен отплатить ему тем же. Тем более что все это безобразие миновало меня, пока я валялся замороженным. Надо научиться не напоминать людям, сколько они потеряли по сравнению с тем, что было раньше.
— О'кей, — сказал я. — Я все понял. Спасибо за питье. — Я допил остаток из стакана.
— Не принимай это близко к сердцу, — посоветовал он. — Держи ухо востро, а рот на замке. Ты усвоишь правила игры.
— Я удалю себе рот как только научусь насвистывать жопой.
— Хорошая мысль.
Мне кажется, он был доволен. Он постарался избавить меня от неприятностей, и я сделал вид, что со всем согласился. Я не знал, стоит ли сообщать ему плохую новость: случайное замечание, оброненное им минуту назад, зацепило что-то в моем сознании, и дело, закрытое или не закрытое шесть лет назад, оказалось волшебным образом близко к раскрытию. Может, у меня и нет лицензии, но кто помешает мне довести до конца то, что я начал тогда?
Я не сомневался, что старая потрепанная обезьяна, сидевшая за столом напротив меня, не обрадуется этому Но другой Серфейс, закаленный частный инквизитор, которого я знал шесть лет назад, был бы рад узнать, что я еще в деле.
Я недолго размышлял над этой дилеммой. Тот Серфейс, что обрадовался бы этому, шесть лет как исчез. Мне пора было собираться. Я встал и надел плащ.
— Не принимай это близко к сердцу, Меткалф, — повторил Серфейс.
— Конечно, — кивнул я.
Мне хотелось убраться отсюда: вдруг то, что он мне сказал, все-таки неправда? И потом я не в силах был усидеть на месте. Я подумал о порошке у меня в кармане, и мои руки задрожали.
Я не обещал Серфейсу звонить или чего-нибудь вроде этого. Я решил, что он одобрит мое молчание, поэтому я только обернулся, подняв руку, у двери.
Он кивнул мне, и я спустился по лестнице на улицу. Солнце клонилось к закату, а у меня в желудке все еще не было ни крошки. До места, где я обычно брал сандвичи, было кварталов десять хода. Возможно, оно еще там. Я отправился в путь.

3
Заведение, которое я имел в виду, куда-то делось, но через квартал располагалось почти такое же. Судя по всему, люди еще не утратили привычку есть сандвичи. Я решил разменять полученный от инквизитора полтинник и заказал десятидолларовый ломоть хлеба с майонезом и трехдолларовый стакан содовой, и, когда продавец выдвинул из-под кассового аппарата ящик с деньгами, тот исполнил оркестровый пассаж, не смолкавший до тех пор, пока его не задвинули обратно. Парень за прилавком улыбнулся так, словно на белом свете не было ничего естественнее. Я хотел улыбнуться в ответ, но улыбка не вышла.
— А мне казалось, ваша музыкальная шкатулка дает сдачу, — сказал я.
Парень непонимающе нахмурил брови. Он достал из кармана какую-то коробочку и заговорил в сетку-микрофон с одной ее стороны.
— Это, насчет музыкальной шкатулки, это как?
— Просто шутка — послышался голос из коробочки.
— О, да, — просветлел лицом парень, посмотрел на меня и засмеялся.
Я думал, что он прикалывался, но он не шутил. Я решил, что это, должно быть, и есть то, о чем говорил Серфейс, — насчет людей, говорящих в рукава, — и мне сделалось не по себе. Я отнес свой сандвич за дальний столик, но аппетит куда-то пропал. Все же я съел его. Разделавшись с едой, я выкинул пластмассовый стакан и салфетку в контейнер у входа. Тот наградил меня фрагментом оркестрового марша, и на этот раз я промолчал. Я вышел на улицу и с минуту постоял на тротуаре, пытаясь выкинуть инцидент из головы. Руки дрожали, так что я спрятал их в карманы.
В качестве следующего шага я решил обзавестись какой-нибудь крышей над головой и средством передвижения, а в моем положении это означало только один вариант: ты можешь спать в машине, но не можешь разъезжать в спальне или кухне. Я нашел ближайшее агентство и протянул толстяку за стойкой стодолларовую бумажку в качестве первого взноса за побитую временем колымагу с наполовину полным баком. Я постарался сделать вид, что таких сотен у меня полный карман.
— Покажите карточку, — буркнул он.
Мне было в новинку показывать карточку кому-либо, кроме инквизиторов, но я хорошо помнил слова Серфейса насчет рта на замке и правил игры и достал ее. У меня мелькнула бредовая мысль, что он собирается убавить мне кармы, но он просто посмотрел на карточку, списал номер серии и вернул ее мне. Я посмотрел на нее в первый раз. На ней значилось мое имя, но я не ощущал ее своей. Она казалась слишком чистой. Моя была вся захватана, и мне ее не хватало.
Покончив с этим, парень дал мне подписать несколько бланков и выкатил развалюху. Сотня была моими последними деньгами — теперь я остался с машиной, полубаком бензина да еще с тем, что имел на себе. Плюс пакетик зелья на случай, если мне захочется быстро забыться. Эта мысль нравилась мне все больше и больше.
Я вел машину в холмы до тех пор, пока не нашел точки с красивым видом на залив. С залива задувал легкий ветерок, несший с собой приятный запах морской соли. Запах навевал мысли об океане, и я обыграл в уме соблазнительную мысль насчет поездки на пустынный пляж, где я мог бы выкинуть порошок, то, что выглядело как деньги, и, возможно, даже мои семьдесят пять единиц кармы в прибой, а потом улечься на теплый песок и ждать, что случится дальше. Я обсасывал эту мысль так, как обычно делаешь, когда знаешь, что никогда не решишься на это. Потом снова начал думать о деле.
Я вернулся в машину и поехал на Кренберри-стрит. Я ехал без всякой определенной цели — просто так. Дело началось там, когда меня наняли подглядывать за Челестой в окно, вот мне, возможно, и показалось, что там оно может и закончиться. Исходя из всего, что мне было известно, от дома — или его обитателей — давно уже не должно было остаться ничего, но я решил рискнуть остатками бензина, чтобы выяснить это.
Дом оказался на месте. Не знаю, обрадовало это меня или нет. Я остановил машину и обошел дом кругом — тоже просто так, из ностальгии. За домом ничего не было; кто бы ни заказывал чертежи шесть лет назад, он передумал вкладывать в это деньги. Я вернулся к парадному входу, так и не заглянув ни в одно окно. Во всяком случае, снаружи ничего не изменилось.
Ободренный этим, я поднялся на крыльцо и позвонил. Ждать пришлось долго, но, когда я уже собрался уходить, дверь открылась. Это была Пэнси
Гринлиф — или Патриция Энгьюин. Не знаю, какое из имен было верным. Она постарела гораздо больше, чем на шесть лет, но я узнал ее сразу. Она меня
— нет. Я не постарел даже на день — ну ладно, на один день постарел, — но она стояла, морщась от яркого света, не узнавая меня.
— Меня зовут Конрад Меткалф, — напомнил я.
Имя произвело на нее не больше впечатления, чем мой вид. Я ждал, но она только смотрела.
— Я хотел поговорить с вами, — сказал я.
— О! — произнесла она. — Заходите. Я посоветуюсь со своей памятью.
Она проводила меня в гостиную. Дом уже не содержался в том порядке, что раньше, но, когда я увидел, как солнце врывается в гостиную через большой эркер, я забыл об этом. Архитектор запроектировал комнату так, чтобы она заставляла ощущать себя здесь маленьким и чужим, и это ему удалось. Пэнси до сих пор кралась по дому, как вор, а ведь она жила здесь уже не меньше восьми лет, так что я не сомневался: это действует и на нее тоже. Она предложила мне сесть на диван, а сама постояла минуту, изучая мою внешность, сдвинув брови в пародии на мысль.
— Я сейчас вернусь, — сказала она.
Ее голос звучал беззаботно. Она постарела на двадцать лет, и все же ноша вины и жалости, что она таскала с собой повсюду, совершенно исчезла.
Я сел на диван и подождал, пока она вышла на кухню. Насколько я мог судить, мы были в доме одни. Место, на котором я сидел, было нагрето, а на столике передо мной виднелись остатки только что нюханного порошка, бритва и соломинка. Мне не надо было гадать, чем занималась Пэнси, когда я позвонил в дверь. Единственное, что я чувствовал, была острая зависть.
Вернувшись, она села напротив и положила на столик между нами что-то, похожее на калькулятор с микрофоном.
— Конрад Меткалф, — сказала она в микрофон.
Я чуть было не отозвался, но меня опередил ее собственный голос, исходящий из штуки на столике.
— Прошу прощения, — сообщил голос. — Ты этого не помнишь.
Она посмотрела на меня и виновато улыбнулась. Я старался не выглядеть полным идиотом.
— Ваше имя мне незнакомо, — сказала она. — Спросите у своей памяти.
Возможно, вы ошиблись домом.
Я быстро раскинул мозгами.
— Вы неправильно назвали мое имя, — сказал я. — Мейнард Стенхант.
Попробуйте еще раз.
— О! — сказала она раздосадованно. Она нажала кнопку микрофона и назвала новое имя.
— Мейнард Стенхант, — повторила машина. — Тот приятный доктор. Они с
Челестой были так добры к тебе раньше. Они уезжали.
— Так вы тот приятный доктор, — простодушно сказала она тем же тоном, каким только что говорила штуковина на столе. — Это было так давно.
Приятно вас видеть.
Вся эта бредятина сводила с ума, но я успел обдумать свои действия.
— Да, — согласился я. — Приятно снова вернуться сюда.
— Конечно, — ответила она. — Я очень рада.
— Это приятно, — попугаем повторил я. Черт, это слово прилипало хуже заразы. — Приятно, что вы рады.
— Да, — кивнула она.
— Я хотел задать вам несколько вопросов, — сказал я.
— О! — повторила она. — Вопросов?
Я сообразил, что она нажала на кнопку, поскольку штуковина на столе снова заговорила.
— Только при исключительной необходимости.
— Это исключительно необходимо, — вмешался я прежде, чем она успела повторить фразу.
Она в замешательстве посмотрела на машину, потом на меня. Мой ответ на голос из машины выбил ее из колеи. Должно быть, замечать присутствие этой штуки считалось невежливым.
— О! — сказала она. — Тогда, наверно, все в порядке. Если это исключительно необходимо.
— Скажите мне, как вам удается содержать дом?
Ее брови изогнулись, как у домохозяйки, уронившей пирог на дно духовки.
— Деньги на дом, — произнесла она в микрофон.
— Тебе их дает Джой, — отвели ее голос.
— Джой дает мне деньги, — повторила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30