Прошло столько лет, и она не помнила номер телефона профессора Хардинга, а искать его в справочнике в телефонной будке не рискнула, опасаясь быть обнаруженной. Тэсс нужно было где-то провести время до прилета Крейга, и она решила поехать без предварительного звонка, теша себя надеждой застать профессора дома. Ей во что бы то ни стало надо было выяснить одну вещь.
Когда Тэсс обогнула угол дома, ее страхи рассеялись. При виде постаревшего, до обидного немощного профессора, который с трудом выпрямился, осмотрев цветок, доходящий ему до пояса, ее захлестнула волна нежности.
Сад позади дома утопал в цветах. Каждый его дюйм, за исключением лабиринта узких тропинок, по которым иногда ходили восхищенные гости, был засажен несметным числом роскошных, изумительных лилий всех оттенков — ярким свидетельством щедрости небесного Творца.
Тэсс нерешительно остановилась посреди многоцветной красоты. Она прижала к себе сумку, и тяжесть пистолета напомнила ей, как далеко позади остались студенческие годы, которых, к великому ее сожалению, уже не вернуть.
Профессор Хардинг поднял голову и заметил ее.
— Вы, наверное, — сказал он, тяжело опираясь на палку, — пришли посмотреть на мои цветы?
— О, они, как всегда, чудесны.
— Вы очень добры. — Профессор Хардинг медленно двинулся к ней. — Но вредоносный воздух, не менее вредные дожди губят их. Восемь лет назад все выглядело совсем по-другому.
— Я тогда была здесь, — сказала Тэсс. — Я помню.
Профессор, морщинистый, ужасно постаревший, с редкими седыми волосами и обвисшей кожей в старческих пятнах, проговорил, опускаясь на резную скамейку:
— То, что вы видите, — это ничто. Остатки былой роскоши. Раньше, когда природа была управляема, лилии были такими… — Его рука, опиравшаяся на палку, задрожала. — На следующий год я не буду подвергать их испытанию этой отравой. На следующий год я позволю им упокоиться в мире, но луковицы сохраню в надежном месте. Может быть, наступит день, когда я вновь смогу выращивать цветы. Если нашу планету когда-нибудь очистят.
Тэсс на всякий случай оглянулась, сжимая пистолет через плотную ткань, и подошла к старику поближе.
— Кажется, мне ваше лицо знакомо, — задумчиво сказал профессор Хардинг. Он поправил очки в металлической оправе и сосредоточенно прищурился. — Да это же Тэсс! Неужели это вы? Конечно, Тэсс Дрейк.
Тэсс улыбнулась, чувствуя, как на глаза навертываются слезы.
— Я так рада, что вы меня не забыли.
— Как я мог забыть? Вы озаряли красотой всю мою аудиторию.
Тэсс, покраснев, сказала:
— А теперь моя очередь говорить: «Вы очень добры».
Она присела рядом с ним на скамейку и нежно обняла старика.
— Насколько я помню, вы посещали многие мои курсы. Каждый год записывались на новый. — Голос профессора звучал едва слышно, словно шелест ветра в сухих листьях.
— Я обожала слушать ваши лекции по искусству.
— Да, но что важнее, вы любили само искусство. Это было видно по вашим глазам. — Профессор Хардинг прищурился еще сильнее, будто вглядываясь куда-то вдаль. — Причем, если честно признаться, вы не были моей лучшей студенткой.
— Боюсь, я получала в основном четверки.
— Но, вне сомнения, самой увлеченной. — Тонкие морщинистые губы профессора растянулись в ласковой улыбке. — И как хорошо, что вы обо мне вспомнили и пришли проведать. Знаете, многие студенты обещают, что после окончания университета будут заходить и все такое прочее. — Его улыбка пропала. — Но как я узнал из собственного опыта… они никогда не возвращаются.
У Тэсс комок подступил к горлу.
— Ну, вот я и здесь. К сожалению, немного опоздала.
— Так же, как опаздывали на занятия. — Старик рассмеялся. — Всего на несколько минут. Меня вы не отвлекали, но похоже, не могли удержаться, чтобы не привлечь к себе всеобщее внимание.
Тэсс рассмеялась вслед за ним.
— Вовсе нет, просто я не могла вылезти вовремя из кровати.
— Ну, моя дорогая, когда доживете до моих лет, станете подниматься с рассветом. — Слабый голос профессора сделался еще тише. — А часто раньше. Гораздо раньше.
Он прокашлялся, и они некоторое время сидели и молчали. Но молчание это было каким-то уютным. Успокаивающим.
Любуясь лилиями, Тэсс подумала: «Как жаль, что я не могу остаться здесь навсегда. Как жаль, что я вынуждена жить в мире, который рассыпается на куски».
— Профессор, можно поговорить с вами об искусстве?
— С удовольствием. Как вам известно, не считая лилий, для меня нет ничего приятнее, чем говорить об искусстве.
— Я хотела вас спросить об одном барельефе. У меня с собой его фотография.
Тэсс с опаской вынула из сумки пакет фотографий стараясь не показывать пистолет.
— Но почему вы так помрачнели? — Профессор Хардинг свел редкие седые брови. — Вы больше не увлекаетесь искусством?
— Нет мое увлечение искусством не прошло, — ответила Тэсс — Но что касается этого… — Она показала фотографию скульптуры. — Это — другое дело.
Профессор Хардинг нахмурился, отчего на лбу у него прибавилось морщин. Он поправил очки и поднес фотографию к глазам. — Да, я понимаю ваши сомнения.
Он придвинул фотографию поближе, потом отложил.
— Такой жестокий образ. И стиль тоже очень грубый. Это произведение, конечно, не в моем вкусе. Несомненно, это не Веласкес.
— Но вы можете что-нибудь сказать об этом барельефе? — с замиранием сердца спросила Тэсс.
— Извините, Тэсс, вам придется объяснить: что именно вы хотите узнать? Что в нем вас интересует? Где вы его нашли?
Тэсс размышляла, насколько подробно стоит ей информировать профессора. Чем меньше он будет знать, тем лучше. Если убийцы обнаружат, что она приходила сюда, неведение и немощь могут спасти профессору жизнь.
— Барельеф находился в спальне моего друга.
— Это говорит о том, что он не может похвастаться хорошим вкусом. В спальне? Ему не место даже в сарае для садовых инструментов.
— Согласна. Но у вас есть какие-нибудь идеи о том, кто его создал? Или зачем? Или что это означает? Кто из скульпторов, которых вы знаете или о которых что-то слышали, может быть его автором?
— Боже мой, я не имею об этом и представления. Мне понятно ваше замешательство. Вы думаете, что эта скульптура относится к современной школе… не знаю, как ее назвать… к неопримитивизму или авангардистскому классицизму?
— Профессор, простите, я по-прежнему не самая лучшая ваша студентка. До меня не дошло.
— Я постараюсь объяснить понятнее. По фотографии трудно судить, но скульптура, похоже, в отличном состоянии. Нет отбитых частей. Нет ни щербин, ни трещин. Никаких следов влияния атмосферы.
— Я все-таки не понимаю.
— Слушайте внимательно, как будто записываете лекцию.
— Поверьте, я изо всех сил стараюсь быть внимательной.
— Сам предмет изготовлен недавно. Вид у него совсем новый. Но образ… — профессор Хардинг запнулся, — старый. Очень старый. Это копия, Тэсс, копия древней скульптуры… я бы определил ее возраст… в две тысячи лет.
— Две тысячи лет? — ахнула Тэсс.
— Приблизительно Мне жаль, но это не моя специальность. Я не сведущ в том, что относится к периоду до шестнадцатого века.
Тэсс в огорчении сникла.
— Значит, вы никак не можете помочь мне выяснить, что она означает?
— Разве я это говорил? Ни в коем случае. Я просто признался в ограниченности своих знаний. Вам нужен ученый-археолог.
Тэсс взглянула на часы. Половина первого. Крейг сейчас уже в аэропорту Ла-Гуардиа в Нью-Йорке и скоро вылетит в Вашингтон. Она должна встретиться с ним в половине третьего. У нее совсем не остается времени!
— Ученый-археолог? — разочарованно протянула Тэсс. — Где же я его найду?
— Леди, вы меня огорчаете. Неужели вы забыли чудесную женщину, на которой я женат? Это она — светлого ума ученый, а не я. Пять лет назад она ушла на пенсию, оставив кафедру древней истории Джорджтаунского университета. Пойдемте. — Профессор Хардинг, опершись на палку, поднялся со скамейки. — Присцилла отдыхает. Но пора ее будить, ей нельзя пропускать ленч. У нее, знаете ли, диабет. Вероятно, и вы будете не прочь перекусить.
— Профессор, ради Бога, не обижайтесь, но мне совсем не хочется есть и, пожалуйста, о Боже, мне очень неловко, но я ужасно спешу. Это очень важно и не терпит отлагательства — мне нужно узнать все о барельефе.
— Ну и ну, — профессор Хардинг с интересом посмотрел на нее, — звучит весьма таинственно. Хорошо, мне не помешает немного развеяться. — Старик нетвердым шагом двинулся по тропинке. Аромат лилий заглушался вонью выхлопных газов. — Но если дело не терпит отлагательства и если вы не возражаете, тогда берите меня под руку, чтобы я смог идти немного побыстрей. Признаюсь, вы меня заинтриговали. Поэтому давайте разбудим Присциллу и заинтригуем ее тоже. Давайте узнаем, что означает это мерзкое изображение.
Глава 18
Международный аэропорт имени Кеннеди
«Боинг-747» компании «Пан Америкэн» из Парижа прибыл вовремя — в двенадцать двадцать пять. Среди четырехсот пятидесяти пассажиров шестеро мужчин, сидевших раздельно в бизнес-классе, выходили из самолета также по отдельности, через некоторое время один после другого, затем каждый взял себе такси и поехал в Нью-Йорк. Все шестеро были хорошо сложены, тридцати с небольшим лет, в неприметных костюмах, с кейсом в одной руке и сумкой, которую можно не сдавать в багаж, в другой. Ни один из них не ждал выдачи чемоданов. Их лица были ничем не примечательны — обычные, незапоминающиеся лица. Этих людей объединяла еще одна общая черта: когда они разговаривали со стюардессами, казалось, что их вежливые реплики требуют от них некоторых усилий, словно мысли каждого поглощены срочными и важными делами. Озабоченность угадывалась и во взгляде — бесстрастном и холодном.
В Манхэттене в разных местах каждый вышел из своего такси, пешком прошел до ближайшей станции метро, вышел через пару остановок, взял другое такси и с интервалом в несколько минут все прибыли на одну из авеню западнее Музея естественной истории. Внимательно изучив проезжавшие и припаркованные автомобили и пешеходов, они один за другим подходили к дому на Западной 58-й улице и нажимали кнопку звонка. Всякий раз почтенная, средних лет женщина, приоткрыв дверь и загораживая собой вход, неприветливо говорила:
— Не думаю, чтобы мы встречались.
— Да пребудет с вами Господь, — отзывался незнакомец.
— И с духом вашим тоже, — отвечала почтенная матрона.
— Deo gratias. [11]
— Возблагодарим Его. — Женщина смотрела выжидательно. — Тем не менее необходимо предъявить доказательство.
— Естественно. Если бы вы не спросили, я бы заподозрил неладное.
Каждый вновь прибывший доставал из кармана пиджака кольцо, сверкающее рубином. Великолепный камень украшала золотая накладка с изображением перекрещивающихся креста и меча. Только тогда, повторив:
— Deo gratias, — женщина распахивала дверь и, почтительно склонив голову, отступала назад, позволяя гостю войти внутрь. Когда подобная процедура была проделана в шестой раз и последний гость вошел в дом, мрачного вида человек в пуленепробиваемом жилете из кевлара, притаившийся в алькове справа от двери, опустил автомат «узи» с глушителем, который до сих пор напряженно сжимал в руках.
Женщина закрыла дверь.
— Как долетели?
— Самолет не разбился.
— Остальные прибыли недавно.
Гость в ответ лишь кивнул и последовал за женщиной вверх по лестнице на второй этаж. Он вошел в спальню, где пять других членов группы, уже переодевшись в одежду попроще, чистили и собирали пистолеты, детали которых были разложены на кроватях. Все части австрийских полуавтоматических девятимиллиметровых пистолетов «Глок-17» были изготовлены из прочного полимерного пластика, исключение составляли лишь металлический ствол и ударный механизм. Легкие и надежные пистолеты обладали и еще одним, самым важным преимуществом: их обычно не обнаруживал металлоискатель, а в разобранном виде они не появлялись на экранах таможенных рентгеновских аппаратов в аэропортах.
— Ваша одежда — в комоде, — сказала женщина.
— Спасибо, сестра.
— Перелет был долгим. Вы, наверное, устали.
— Совсем нет.
— Хотите есть?
— Нет, спасибо. Цель, с которой я прибыл, придает мне силы.
— Если что-нибудь понадобится, я внизу. Тем не менее вам придется поторопиться. График уплотнен. У вас билеты на трехчасовой самолет в Вашингтон. Приманка движется.
— Мне приятно слышать это, сестра. А враг? Подонки клюнули на приманку?
— Пока нет.
— Но клюнут, — зловеще прошептал он. — Я не сомневаюсь. Спасибо, — сказал он, выпроваживая ее из спальни. — Спасибо, сестра. Спасибо. — И закрыл за ней дверь.
Почтенная матрона, держась за перила, нерешительно спустилась по Лестнице и, остановившись возле охранника у входной двери, проговорила:
— При виде их у меня мурашки по телу.
— Да, — согласился человек с «узи». — Однажды мне пришлось работать с палачами — мороз по коже подирал и через день после этого.
Глава 19
Тэсс сидела у кухонного стола, в нетерпении ерзая на стуле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Когда Тэсс обогнула угол дома, ее страхи рассеялись. При виде постаревшего, до обидного немощного профессора, который с трудом выпрямился, осмотрев цветок, доходящий ему до пояса, ее захлестнула волна нежности.
Сад позади дома утопал в цветах. Каждый его дюйм, за исключением лабиринта узких тропинок, по которым иногда ходили восхищенные гости, был засажен несметным числом роскошных, изумительных лилий всех оттенков — ярким свидетельством щедрости небесного Творца.
Тэсс нерешительно остановилась посреди многоцветной красоты. Она прижала к себе сумку, и тяжесть пистолета напомнила ей, как далеко позади остались студенческие годы, которых, к великому ее сожалению, уже не вернуть.
Профессор Хардинг поднял голову и заметил ее.
— Вы, наверное, — сказал он, тяжело опираясь на палку, — пришли посмотреть на мои цветы?
— О, они, как всегда, чудесны.
— Вы очень добры. — Профессор Хардинг медленно двинулся к ней. — Но вредоносный воздух, не менее вредные дожди губят их. Восемь лет назад все выглядело совсем по-другому.
— Я тогда была здесь, — сказала Тэсс. — Я помню.
Профессор, морщинистый, ужасно постаревший, с редкими седыми волосами и обвисшей кожей в старческих пятнах, проговорил, опускаясь на резную скамейку:
— То, что вы видите, — это ничто. Остатки былой роскоши. Раньше, когда природа была управляема, лилии были такими… — Его рука, опиравшаяся на палку, задрожала. — На следующий год я не буду подвергать их испытанию этой отравой. На следующий год я позволю им упокоиться в мире, но луковицы сохраню в надежном месте. Может быть, наступит день, когда я вновь смогу выращивать цветы. Если нашу планету когда-нибудь очистят.
Тэсс на всякий случай оглянулась, сжимая пистолет через плотную ткань, и подошла к старику поближе.
— Кажется, мне ваше лицо знакомо, — задумчиво сказал профессор Хардинг. Он поправил очки в металлической оправе и сосредоточенно прищурился. — Да это же Тэсс! Неужели это вы? Конечно, Тэсс Дрейк.
Тэсс улыбнулась, чувствуя, как на глаза навертываются слезы.
— Я так рада, что вы меня не забыли.
— Как я мог забыть? Вы озаряли красотой всю мою аудиторию.
Тэсс, покраснев, сказала:
— А теперь моя очередь говорить: «Вы очень добры».
Она присела рядом с ним на скамейку и нежно обняла старика.
— Насколько я помню, вы посещали многие мои курсы. Каждый год записывались на новый. — Голос профессора звучал едва слышно, словно шелест ветра в сухих листьях.
— Я обожала слушать ваши лекции по искусству.
— Да, но что важнее, вы любили само искусство. Это было видно по вашим глазам. — Профессор Хардинг прищурился еще сильнее, будто вглядываясь куда-то вдаль. — Причем, если честно признаться, вы не были моей лучшей студенткой.
— Боюсь, я получала в основном четверки.
— Но, вне сомнения, самой увлеченной. — Тонкие морщинистые губы профессора растянулись в ласковой улыбке. — И как хорошо, что вы обо мне вспомнили и пришли проведать. Знаете, многие студенты обещают, что после окончания университета будут заходить и все такое прочее. — Его улыбка пропала. — Но как я узнал из собственного опыта… они никогда не возвращаются.
У Тэсс комок подступил к горлу.
— Ну, вот я и здесь. К сожалению, немного опоздала.
— Так же, как опаздывали на занятия. — Старик рассмеялся. — Всего на несколько минут. Меня вы не отвлекали, но похоже, не могли удержаться, чтобы не привлечь к себе всеобщее внимание.
Тэсс рассмеялась вслед за ним.
— Вовсе нет, просто я не могла вылезти вовремя из кровати.
— Ну, моя дорогая, когда доживете до моих лет, станете подниматься с рассветом. — Слабый голос профессора сделался еще тише. — А часто раньше. Гораздо раньше.
Он прокашлялся, и они некоторое время сидели и молчали. Но молчание это было каким-то уютным. Успокаивающим.
Любуясь лилиями, Тэсс подумала: «Как жаль, что я не могу остаться здесь навсегда. Как жаль, что я вынуждена жить в мире, который рассыпается на куски».
— Профессор, можно поговорить с вами об искусстве?
— С удовольствием. Как вам известно, не считая лилий, для меня нет ничего приятнее, чем говорить об искусстве.
— Я хотела вас спросить об одном барельефе. У меня с собой его фотография.
Тэсс с опаской вынула из сумки пакет фотографий стараясь не показывать пистолет.
— Но почему вы так помрачнели? — Профессор Хардинг свел редкие седые брови. — Вы больше не увлекаетесь искусством?
— Нет мое увлечение искусством не прошло, — ответила Тэсс — Но что касается этого… — Она показала фотографию скульптуры. — Это — другое дело.
Профессор Хардинг нахмурился, отчего на лбу у него прибавилось морщин. Он поправил очки и поднес фотографию к глазам. — Да, я понимаю ваши сомнения.
Он придвинул фотографию поближе, потом отложил.
— Такой жестокий образ. И стиль тоже очень грубый. Это произведение, конечно, не в моем вкусе. Несомненно, это не Веласкес.
— Но вы можете что-нибудь сказать об этом барельефе? — с замиранием сердца спросила Тэсс.
— Извините, Тэсс, вам придется объяснить: что именно вы хотите узнать? Что в нем вас интересует? Где вы его нашли?
Тэсс размышляла, насколько подробно стоит ей информировать профессора. Чем меньше он будет знать, тем лучше. Если убийцы обнаружат, что она приходила сюда, неведение и немощь могут спасти профессору жизнь.
— Барельеф находился в спальне моего друга.
— Это говорит о том, что он не может похвастаться хорошим вкусом. В спальне? Ему не место даже в сарае для садовых инструментов.
— Согласна. Но у вас есть какие-нибудь идеи о том, кто его создал? Или зачем? Или что это означает? Кто из скульпторов, которых вы знаете или о которых что-то слышали, может быть его автором?
— Боже мой, я не имею об этом и представления. Мне понятно ваше замешательство. Вы думаете, что эта скульптура относится к современной школе… не знаю, как ее назвать… к неопримитивизму или авангардистскому классицизму?
— Профессор, простите, я по-прежнему не самая лучшая ваша студентка. До меня не дошло.
— Я постараюсь объяснить понятнее. По фотографии трудно судить, но скульптура, похоже, в отличном состоянии. Нет отбитых частей. Нет ни щербин, ни трещин. Никаких следов влияния атмосферы.
— Я все-таки не понимаю.
— Слушайте внимательно, как будто записываете лекцию.
— Поверьте, я изо всех сил стараюсь быть внимательной.
— Сам предмет изготовлен недавно. Вид у него совсем новый. Но образ… — профессор Хардинг запнулся, — старый. Очень старый. Это копия, Тэсс, копия древней скульптуры… я бы определил ее возраст… в две тысячи лет.
— Две тысячи лет? — ахнула Тэсс.
— Приблизительно Мне жаль, но это не моя специальность. Я не сведущ в том, что относится к периоду до шестнадцатого века.
Тэсс в огорчении сникла.
— Значит, вы никак не можете помочь мне выяснить, что она означает?
— Разве я это говорил? Ни в коем случае. Я просто признался в ограниченности своих знаний. Вам нужен ученый-археолог.
Тэсс взглянула на часы. Половина первого. Крейг сейчас уже в аэропорту Ла-Гуардиа в Нью-Йорке и скоро вылетит в Вашингтон. Она должна встретиться с ним в половине третьего. У нее совсем не остается времени!
— Ученый-археолог? — разочарованно протянула Тэсс. — Где же я его найду?
— Леди, вы меня огорчаете. Неужели вы забыли чудесную женщину, на которой я женат? Это она — светлого ума ученый, а не я. Пять лет назад она ушла на пенсию, оставив кафедру древней истории Джорджтаунского университета. Пойдемте. — Профессор Хардинг, опершись на палку, поднялся со скамейки. — Присцилла отдыхает. Но пора ее будить, ей нельзя пропускать ленч. У нее, знаете ли, диабет. Вероятно, и вы будете не прочь перекусить.
— Профессор, ради Бога, не обижайтесь, но мне совсем не хочется есть и, пожалуйста, о Боже, мне очень неловко, но я ужасно спешу. Это очень важно и не терпит отлагательства — мне нужно узнать все о барельефе.
— Ну и ну, — профессор Хардинг с интересом посмотрел на нее, — звучит весьма таинственно. Хорошо, мне не помешает немного развеяться. — Старик нетвердым шагом двинулся по тропинке. Аромат лилий заглушался вонью выхлопных газов. — Но если дело не терпит отлагательства и если вы не возражаете, тогда берите меня под руку, чтобы я смог идти немного побыстрей. Признаюсь, вы меня заинтриговали. Поэтому давайте разбудим Присциллу и заинтригуем ее тоже. Давайте узнаем, что означает это мерзкое изображение.
Глава 18
Международный аэропорт имени Кеннеди
«Боинг-747» компании «Пан Америкэн» из Парижа прибыл вовремя — в двенадцать двадцать пять. Среди четырехсот пятидесяти пассажиров шестеро мужчин, сидевших раздельно в бизнес-классе, выходили из самолета также по отдельности, через некоторое время один после другого, затем каждый взял себе такси и поехал в Нью-Йорк. Все шестеро были хорошо сложены, тридцати с небольшим лет, в неприметных костюмах, с кейсом в одной руке и сумкой, которую можно не сдавать в багаж, в другой. Ни один из них не ждал выдачи чемоданов. Их лица были ничем не примечательны — обычные, незапоминающиеся лица. Этих людей объединяла еще одна общая черта: когда они разговаривали со стюардессами, казалось, что их вежливые реплики требуют от них некоторых усилий, словно мысли каждого поглощены срочными и важными делами. Озабоченность угадывалась и во взгляде — бесстрастном и холодном.
В Манхэттене в разных местах каждый вышел из своего такси, пешком прошел до ближайшей станции метро, вышел через пару остановок, взял другое такси и с интервалом в несколько минут все прибыли на одну из авеню западнее Музея естественной истории. Внимательно изучив проезжавшие и припаркованные автомобили и пешеходов, они один за другим подходили к дому на Западной 58-й улице и нажимали кнопку звонка. Всякий раз почтенная, средних лет женщина, приоткрыв дверь и загораживая собой вход, неприветливо говорила:
— Не думаю, чтобы мы встречались.
— Да пребудет с вами Господь, — отзывался незнакомец.
— И с духом вашим тоже, — отвечала почтенная матрона.
— Deo gratias. [11]
— Возблагодарим Его. — Женщина смотрела выжидательно. — Тем не менее необходимо предъявить доказательство.
— Естественно. Если бы вы не спросили, я бы заподозрил неладное.
Каждый вновь прибывший доставал из кармана пиджака кольцо, сверкающее рубином. Великолепный камень украшала золотая накладка с изображением перекрещивающихся креста и меча. Только тогда, повторив:
— Deo gratias, — женщина распахивала дверь и, почтительно склонив голову, отступала назад, позволяя гостю войти внутрь. Когда подобная процедура была проделана в шестой раз и последний гость вошел в дом, мрачного вида человек в пуленепробиваемом жилете из кевлара, притаившийся в алькове справа от двери, опустил автомат «узи» с глушителем, который до сих пор напряженно сжимал в руках.
Женщина закрыла дверь.
— Как долетели?
— Самолет не разбился.
— Остальные прибыли недавно.
Гость в ответ лишь кивнул и последовал за женщиной вверх по лестнице на второй этаж. Он вошел в спальню, где пять других членов группы, уже переодевшись в одежду попроще, чистили и собирали пистолеты, детали которых были разложены на кроватях. Все части австрийских полуавтоматических девятимиллиметровых пистолетов «Глок-17» были изготовлены из прочного полимерного пластика, исключение составляли лишь металлический ствол и ударный механизм. Легкие и надежные пистолеты обладали и еще одним, самым важным преимуществом: их обычно не обнаруживал металлоискатель, а в разобранном виде они не появлялись на экранах таможенных рентгеновских аппаратов в аэропортах.
— Ваша одежда — в комоде, — сказала женщина.
— Спасибо, сестра.
— Перелет был долгим. Вы, наверное, устали.
— Совсем нет.
— Хотите есть?
— Нет, спасибо. Цель, с которой я прибыл, придает мне силы.
— Если что-нибудь понадобится, я внизу. Тем не менее вам придется поторопиться. График уплотнен. У вас билеты на трехчасовой самолет в Вашингтон. Приманка движется.
— Мне приятно слышать это, сестра. А враг? Подонки клюнули на приманку?
— Пока нет.
— Но клюнут, — зловеще прошептал он. — Я не сомневаюсь. Спасибо, — сказал он, выпроваживая ее из спальни. — Спасибо, сестра. Спасибо. — И закрыл за ней дверь.
Почтенная матрона, держась за перила, нерешительно спустилась по Лестнице и, остановившись возле охранника у входной двери, проговорила:
— При виде их у меня мурашки по телу.
— Да, — согласился человек с «узи». — Однажды мне пришлось работать с палачами — мороз по коже подирал и через день после этого.
Глава 19
Тэсс сидела у кухонного стола, в нетерпении ерзая на стуле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66