покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее, обрамленное пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.
Молодой человек – теперь он уже не улыбался – был проинструктирован и на случай такой ситуации. «Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, – не раз повторял ему Ромени, – и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку…» Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.
«Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам…» – услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига «Спайдер»… албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах – украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы… выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей… что-то связанное с лихорадкой и… и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: «Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду…»
Ему показалось – чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: «Немедленно возвращайтесь в лагерь!»
Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.
* * *
Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон – он знает «Чайлд-Гарольда», которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?
Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
– Пива мне и моему другу! – по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. – Теперь выкладывайте, – загремел его голос, – что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?
– Я… я болен, – беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. – У меня мозговая лихорадка… прошу вас, мне надо идти… я болен… – Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.
Неожиданно Дойль вспомнил, где ему приходилось видеть такую же бессмысленную улыбку: на лицах религиозных сектантов, побирающихся в аэропортах или у входов в недорогие рестораны. Черт возьми, подумал он, да он ведет себя так, будто его запрограммировали!
– Как вам сегодняшняя погода? – спросил Дойль.
– Прошу вас, мне надо идти. Я болен…
– Какое сегодня число?
– …у меня мозговая лихорадка, что до сих пор время от времени затуманивает мой рассудок…
– Как вас зовут?
Молодой человек зажмурился.
– Лорд Байрон, шестой барон Рочдейл. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Дойль опустился на стул напротив. – Да, спасибо, – ответил он. – Вот как раз нам несут.
Байрон выудил из кармана золотой и расплатился за пиво, хотя к своему не прикоснулся.
– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает…
– «Ведь он прошел весь лабиринт Греха, – перебил его Дойль, – содеянного зла не искупая…» Кто это написал?
Улыбка Байрона снова исчезла куда-то, и он отодвинул стул, но Дойль встал и загородил ему выход.
– Так кто это написал? – повторил он.
– Э-э… – По бледному лицу Байрона струился пот, и когда он наконец ответил, это прозвучало не громче шепота: – Я… я написал.
– Когда?
– Год назад. В Тепелене.
– Как давно вы вернулись в Англию?
– Я не… четыре дня? Кажется, я был болен…
– Как вы попали сюда?
– Как я…
Дойль наклонил свою львиную гриву:
– Вот именно. Как вы сюда попали. На корабле? Каком? Или сушей?
– О! О, конечно. Я вернулся… – Байрон нахмурился. – Я… я не помню.
– Не помните? Вам это не кажется странным? И откуда, как вам кажется, я знаю эти ваши стихи? – Черт, подумал он, жаль, нету здесь Тэда Патрика.
– Вы читали мои стихи? – спросил Байрон с той же таинственной улыбкой. – Вы оказали мне большую честь. Впрочем, теперь все это представляется мне ребячеством. Теперь я предпочитаю поэзию действия. Меч разит вернее слова. Моя цель – нанести удар, что разрубит…
– Постойте, – сказал Дойль.
– …разрубит цепи, сковывающие нас…
– Да постойте же! Послушайте, у меня не так много времени, и голова действует неважно, но ваше присутствие здесь… мне необходимо знать, что вы здесь делаете… ох, черт, да мне необходимо узнать кучу вещей… – Дойль поднес ко рту пивную кружку, и голос его превратился в едва различимый шепот. – Например, настоящий ли это 1810 год или поддельный…
Несколько секунд Байрон смотрел на него, потом неуверенно потянулся за своей кружкой.
– Он сказал, чтобы я не пил, – произнес он.
– Ну его к черту, – пробормотал Дойль, смахивая с пышных усов клочья пены. – Вы что, будете докладывать ему о каждой выпивке?
– Ну… ну его к… к черту, – согласился Байрон, хотя произношение давалось ему с трудом. Он сделал большой глоток, и когда он опустил кружку, его взгляд сделался более осмысленным. – Ну его к черту.
– Кто это «он»? – спросил Дойль.
– Кто?
– Черт, ну, этот – тот, что запрограммировал… простите, тот, что запряг, оседлал вас и надел шоры? – Байрон удивленно нахмурился, и только что появившаяся в его глазах ясность снова начала угасать, так что Дойль поспешно сказал: – Доброе утро, дружище! Я – лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому… – кто это все говорил?
– Я говорил.
– Но кто сказал это вам, кто заставил вас вызубрить это? Это ведь не ваши слова, верно? Попытайтесь вспомнить, кто сказал все это вам.
– Я не…
– Закройте глаза. А теперь услышьте эти слова, только произнесенные другим голосом. Что это за голос?
Байрон послушно закрыл глаза, помолчал и только потом ответил:
– Более низкий. Говорит старик.
– Что он еще говорил?
– Милорд, – голос Байрона и впрямь зазвучал на октаву ниже, – эти заявления и реплики должны помочь вам пережить эти два дня. Но если беседа приобретет опасный оборот и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку. А теперь Ричард отвезет вас в город в карете, и он же подберет вас сегодня вечером на углу Фиш-стрит и Бред-стрит. А вот и Ричард. Заходи. Все готово к выезду? Аво, руа. Руа, этот игрушка, что заграничный чели принести, – заведи ее, пусть мой обезьянка посмотреть. С твоего позволения, Ричард, мы поговорим об этом позже. А пока отвези милорда в город. – Байрон удивленно открыл глаза. – А потом, – добавил он уже собственным голосом, – я оказался в карете.
Дойль очень старался не показать, как он взволнован, и сидел с невозмутимым видом, но мысли его бешено заметались. Боже сохрани, это снова Ромени, сообразил он. Какую, черт возьми, роль играет он в этом деле? На что он надеялся, промывая мозги Байрону и заставляя его вести, можно сказать, подстрекательские речи? Ведь он не стремился к скрытности – для того чтобы найти его сегодня, мне достаточно было прислушаться к слухам о сумасшедшем лорде, что за свой счет поит любого. Не Ромени ли стоит за присутствием Байрона в Англии сегодня? Так или иначе, придется мне прижать этого несчастного.
– Послушайте, – сказал он. – У вас есть еще немало высокооктановых воспоминаний, и нам не удастся поговорить об этом здесь. У меня есть комната в паре кварталов отсюда – я ее, так сказать, унаследовал, – и мои соседи не отличаются излишним любопытством. Давайте-ка пройдемся туда.
Байрон поднялся на ноги все с тем же оглушенным видом.
– Очень хорошо, мистер…
Дойль открыл рот, чтобы ответить, потом вздохнул:
– Ох, черт. Пожалуй, вы можете звать меня Вильямом Эшблесом. Пока. Но будь я проклят, если останусь Вильямом Эшблесом до конца поездки. Идет?
Байрон неуверенно пожал плечами:
– Пожалуй, я не против. Дойлю пришлось напомнить ему, чтобы он заплатил за пиво, и всю дорогу к дому Дойля Байрон вертел головой, разглядывая дома и толпы прохожих.
– Черт, я и правда в Англии, – пробормотал он. Его темные брови нахмурились и оставались в таком положении до конца пути.
Они довольно быстро добрались до обветшалого здания, поднялись по лестнице – подгоняемые нецензурной бранью некоторых жильцов, видимо, считавших оную площадь своей собственной комнатой, судя по тому, какими выражениями они встречали Дойля и его спутника, поспешно пряча куски своей убогой пищи, – и вошли в комнату, некогда принадлежавшую Джо – Песьей Морде. Когда же они наполнили две чашки из кофейника, оставленного на углях в камине и все еще теплого, Байрон впервые посмотрел на Дойля осмысленным взглядом.
– Скажите, мистер Эшблес, какое число сегодня?
– Дайте вспомнить… двадцать шестое. – Выражение лица Байрона не изменилось, поэтому Дойль, отхлебнув кофе, добавил: – Двадцать шестое сентября.
– Но это невозможно! – заявил Байрон. – Я был в Греции… я точно помню, что был в Греции в субботу… в субботу, двадцать второго. – Он поерзал в кресле, наклонился и начал расшнуровывать башмаки. – Черт, как жмут эти башмаки, – вздохнул он, потом снял один из них и удивленно уставился на него. – Откуда, черт возьми, у меня такие? Они не только малы, они еще и сто лет как вышли из моды. Красные каблуки… и посмотрите только, какие пряжки! И откуда, скажите на милость, на мне этот плащ? – Он уронил башмак и заговорил таким напряженным голосом, что Дойль понял, как ему страшно: – Бога ради, скажите мне, мистер Эшблес, какое сегодня число на самом деле и что вам известно обо мне с тех пор, как я покинул Грецию? Насколько я могу понять, я болел. Но почему я тогда не у друзей или матери?
– Сегодня двадцать шестое сентября, – осторожно ответил Дойль, – и все, что мне известно о ваших действиях, – это то, что за последние пару дней вы угостили за свой счет половину населения Лондона. Но мне известно, кто мог бы рассказать вам, что же произошло на самом деле.
– Так пойдемте же к нему тотчас же! Я не вынесу…
– Этот человек здесь. Это вы. Нет, поверьте мне – всего несколько минут назад вы вспоминали фрагменты чужих разговоров. Попробуйте еще. Попробуйте – и прислушайтесь к себе. Давайте… Итак: «Аво, руа». Попробуйте услышать эти слова, произнесенные другим голосом.
– Аво, руа, – произнес Байрон, и взгляд его снова стал бессмысленным. – Аво, руа. Он здорово кушто с этим. Он уметь обращаться с пистолеты, точно. Это хорошо, Уилбур. Впрочем, особого мастерства от него и не требуется – в момент выстрела он будет находиться всего в нескольких шагах от него. А вот сможет ли он выхватить его достаточно быстро? Я предпочел бы, чтобы он находился у него в кармане, однако боюсь, даже лорда обыскивают перед августейшей аудиенцией. О, аво, руа, маленький кобура под мышкой в самый раз. Посмотреть сами: в его рука он быстро, как змея! И он стреляет без колебания? Аво, от кукла остаться кусочки, так быстро он стрелять…
Байрон вскочил как ужаленный.
– Боже праведный! – вскричал он своим собственным голосом. – Я должен был убить короля Георга! Что за мерзость! Я же был просто марионеткой, сомнамбулой, я следовал этим диавольским инструкциям, как… как прислуга послушно накрывает на стол! Бог мой, да я, ни минуты не медля, должен вызвать его на дуэль… это… это жестокое оскорбление! Мэттьюз… или Дэвис передадут мой вызов этому… этому… – Он с размаху ударил кулаком правой руки по ладони левой. – Ну, вы понимаете, кому. Дойль кивнул:
– Кажется, понимаю. Но на вашем месте я бы не стал так горячиться. В любом случае, прежде чем бросаться в это очертя голову, вспомните, что вам еще известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Молодой человек – теперь он уже не улыбался – был проинструктирован и на случай такой ситуации. «Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, – не раз повторял ему Ромени, – и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку…» Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.
«Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам…» – услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига «Спайдер»… албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах – украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы… выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей… что-то связанное с лихорадкой и… и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: «Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду…»
Ему показалось – чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: «Немедленно возвращайтесь в лагерь!»
Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.
* * *
Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон – он знает «Чайлд-Гарольда», которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?
Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
– Пива мне и моему другу! – по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. – Теперь выкладывайте, – загремел его голос, – что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?
– Я… я болен, – беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. – У меня мозговая лихорадка… прошу вас, мне надо идти… я болен… – Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.
Неожиданно Дойль вспомнил, где ему приходилось видеть такую же бессмысленную улыбку: на лицах религиозных сектантов, побирающихся в аэропортах или у входов в недорогие рестораны. Черт возьми, подумал он, да он ведет себя так, будто его запрограммировали!
– Как вам сегодняшняя погода? – спросил Дойль.
– Прошу вас, мне надо идти. Я болен…
– Какое сегодня число?
– …у меня мозговая лихорадка, что до сих пор время от времени затуманивает мой рассудок…
– Как вас зовут?
Молодой человек зажмурился.
– Лорд Байрон, шестой барон Рочдейл. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Дойль опустился на стул напротив. – Да, спасибо, – ответил он. – Вот как раз нам несут.
Байрон выудил из кармана золотой и расплатился за пиво, хотя к своему не прикоснулся.
– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает…
– «Ведь он прошел весь лабиринт Греха, – перебил его Дойль, – содеянного зла не искупая…» Кто это написал?
Улыбка Байрона снова исчезла куда-то, и он отодвинул стул, но Дойль встал и загородил ему выход.
– Так кто это написал? – повторил он.
– Э-э… – По бледному лицу Байрона струился пот, и когда он наконец ответил, это прозвучало не громче шепота: – Я… я написал.
– Когда?
– Год назад. В Тепелене.
– Как давно вы вернулись в Англию?
– Я не… четыре дня? Кажется, я был болен…
– Как вы попали сюда?
– Как я…
Дойль наклонил свою львиную гриву:
– Вот именно. Как вы сюда попали. На корабле? Каком? Или сушей?
– О! О, конечно. Я вернулся… – Байрон нахмурился. – Я… я не помню.
– Не помните? Вам это не кажется странным? И откуда, как вам кажется, я знаю эти ваши стихи? – Черт, подумал он, жаль, нету здесь Тэда Патрика.
– Вы читали мои стихи? – спросил Байрон с той же таинственной улыбкой. – Вы оказали мне большую честь. Впрочем, теперь все это представляется мне ребячеством. Теперь я предпочитаю поэзию действия. Меч разит вернее слова. Моя цель – нанести удар, что разрубит…
– Постойте, – сказал Дойль.
– …разрубит цепи, сковывающие нас…
– Да постойте же! Послушайте, у меня не так много времени, и голова действует неважно, но ваше присутствие здесь… мне необходимо знать, что вы здесь делаете… ох, черт, да мне необходимо узнать кучу вещей… – Дойль поднес ко рту пивную кружку, и голос его превратился в едва различимый шепот. – Например, настоящий ли это 1810 год или поддельный…
Несколько секунд Байрон смотрел на него, потом неуверенно потянулся за своей кружкой.
– Он сказал, чтобы я не пил, – произнес он.
– Ну его к черту, – пробормотал Дойль, смахивая с пышных усов клочья пены. – Вы что, будете докладывать ему о каждой выпивке?
– Ну… ну его к… к черту, – согласился Байрон, хотя произношение давалось ему с трудом. Он сделал большой глоток, и когда он опустил кружку, его взгляд сделался более осмысленным. – Ну его к черту.
– Кто это «он»? – спросил Дойль.
– Кто?
– Черт, ну, этот – тот, что запрограммировал… простите, тот, что запряг, оседлал вас и надел шоры? – Байрон удивленно нахмурился, и только что появившаяся в его глазах ясность снова начала угасать, так что Дойль поспешно сказал: – Доброе утро, дружище! Я – лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому… – кто это все говорил?
– Я говорил.
– Но кто сказал это вам, кто заставил вас вызубрить это? Это ведь не ваши слова, верно? Попытайтесь вспомнить, кто сказал все это вам.
– Я не…
– Закройте глаза. А теперь услышьте эти слова, только произнесенные другим голосом. Что это за голос?
Байрон послушно закрыл глаза, помолчал и только потом ответил:
– Более низкий. Говорит старик.
– Что он еще говорил?
– Милорд, – голос Байрона и впрямь зазвучал на октаву ниже, – эти заявления и реплики должны помочь вам пережить эти два дня. Но если беседа приобретет опасный оборот и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку. А теперь Ричард отвезет вас в город в карете, и он же подберет вас сегодня вечером на углу Фиш-стрит и Бред-стрит. А вот и Ричард. Заходи. Все готово к выезду? Аво, руа. Руа, этот игрушка, что заграничный чели принести, – заведи ее, пусть мой обезьянка посмотреть. С твоего позволения, Ричард, мы поговорим об этом позже. А пока отвези милорда в город. – Байрон удивленно открыл глаза. – А потом, – добавил он уже собственным голосом, – я оказался в карете.
Дойль очень старался не показать, как он взволнован, и сидел с невозмутимым видом, но мысли его бешено заметались. Боже сохрани, это снова Ромени, сообразил он. Какую, черт возьми, роль играет он в этом деле? На что он надеялся, промывая мозги Байрону и заставляя его вести, можно сказать, подстрекательские речи? Ведь он не стремился к скрытности – для того чтобы найти его сегодня, мне достаточно было прислушаться к слухам о сумасшедшем лорде, что за свой счет поит любого. Не Ромени ли стоит за присутствием Байрона в Англии сегодня? Так или иначе, придется мне прижать этого несчастного.
– Послушайте, – сказал он. – У вас есть еще немало высокооктановых воспоминаний, и нам не удастся поговорить об этом здесь. У меня есть комната в паре кварталов отсюда – я ее, так сказать, унаследовал, – и мои соседи не отличаются излишним любопытством. Давайте-ка пройдемся туда.
Байрон поднялся на ноги все с тем же оглушенным видом.
– Очень хорошо, мистер…
Дойль открыл рот, чтобы ответить, потом вздохнул:
– Ох, черт. Пожалуй, вы можете звать меня Вильямом Эшблесом. Пока. Но будь я проклят, если останусь Вильямом Эшблесом до конца поездки. Идет?
Байрон неуверенно пожал плечами:
– Пожалуй, я не против. Дойлю пришлось напомнить ему, чтобы он заплатил за пиво, и всю дорогу к дому Дойля Байрон вертел головой, разглядывая дома и толпы прохожих.
– Черт, я и правда в Англии, – пробормотал он. Его темные брови нахмурились и оставались в таком положении до конца пути.
Они довольно быстро добрались до обветшалого здания, поднялись по лестнице – подгоняемые нецензурной бранью некоторых жильцов, видимо, считавших оную площадь своей собственной комнатой, судя по тому, какими выражениями они встречали Дойля и его спутника, поспешно пряча куски своей убогой пищи, – и вошли в комнату, некогда принадлежавшую Джо – Песьей Морде. Когда же они наполнили две чашки из кофейника, оставленного на углях в камине и все еще теплого, Байрон впервые посмотрел на Дойля осмысленным взглядом.
– Скажите, мистер Эшблес, какое число сегодня?
– Дайте вспомнить… двадцать шестое. – Выражение лица Байрона не изменилось, поэтому Дойль, отхлебнув кофе, добавил: – Двадцать шестое сентября.
– Но это невозможно! – заявил Байрон. – Я был в Греции… я точно помню, что был в Греции в субботу… в субботу, двадцать второго. – Он поерзал в кресле, наклонился и начал расшнуровывать башмаки. – Черт, как жмут эти башмаки, – вздохнул он, потом снял один из них и удивленно уставился на него. – Откуда, черт возьми, у меня такие? Они не только малы, они еще и сто лет как вышли из моды. Красные каблуки… и посмотрите только, какие пряжки! И откуда, скажите на милость, на мне этот плащ? – Он уронил башмак и заговорил таким напряженным голосом, что Дойль понял, как ему страшно: – Бога ради, скажите мне, мистер Эшблес, какое сегодня число на самом деле и что вам известно обо мне с тех пор, как я покинул Грецию? Насколько я могу понять, я болел. Но почему я тогда не у друзей или матери?
– Сегодня двадцать шестое сентября, – осторожно ответил Дойль, – и все, что мне известно о ваших действиях, – это то, что за последние пару дней вы угостили за свой счет половину населения Лондона. Но мне известно, кто мог бы рассказать вам, что же произошло на самом деле.
– Так пойдемте же к нему тотчас же! Я не вынесу…
– Этот человек здесь. Это вы. Нет, поверьте мне – всего несколько минут назад вы вспоминали фрагменты чужих разговоров. Попробуйте еще. Попробуйте – и прислушайтесь к себе. Давайте… Итак: «Аво, руа». Попробуйте услышать эти слова, произнесенные другим голосом.
– Аво, руа, – произнес Байрон, и взгляд его снова стал бессмысленным. – Аво, руа. Он здорово кушто с этим. Он уметь обращаться с пистолеты, точно. Это хорошо, Уилбур. Впрочем, особого мастерства от него и не требуется – в момент выстрела он будет находиться всего в нескольких шагах от него. А вот сможет ли он выхватить его достаточно быстро? Я предпочел бы, чтобы он находился у него в кармане, однако боюсь, даже лорда обыскивают перед августейшей аудиенцией. О, аво, руа, маленький кобура под мышкой в самый раз. Посмотреть сами: в его рука он быстро, как змея! И он стреляет без колебания? Аво, от кукла остаться кусочки, так быстро он стрелять…
Байрон вскочил как ужаленный.
– Боже праведный! – вскричал он своим собственным голосом. – Я должен был убить короля Георга! Что за мерзость! Я же был просто марионеткой, сомнамбулой, я следовал этим диавольским инструкциям, как… как прислуга послушно накрывает на стол! Бог мой, да я, ни минуты не медля, должен вызвать его на дуэль… это… это жестокое оскорбление! Мэттьюз… или Дэвис передадут мой вызов этому… этому… – Он с размаху ударил кулаком правой руки по ладони левой. – Ну, вы понимаете, кому. Дойль кивнул:
– Кажется, понимаю. Но на вашем месте я бы не стал так горячиться. В любом случае, прежде чем бросаться в это очертя голову, вспомните, что вам еще известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66