То его неимоверно много, то мало, то много, но можно терпеть… И никто не может толком объяснить, почему этих тварей становится больше или меньше. При Советской власти существовал даже специальный научно-исследовательский институт, изучавший таежных кровососов. Официального названия этого заведения не мог вспомнить ни один из моих знакомых, но вот кто такие «мошкодавы» – это помнили все, ходившие в поле в 1970–1980-е годы. Но и у «мошкодавов» успехи были куда как скромные. Мало того, что никаких средств защиты они так и не предложили, «мошкодавы» даже не в силах были объяснить, почему в одни дни гнуса много, а в другие он почти что пропадает. Загадка эта как была, так и осталась.
А всякому, кто захочет романтики дальних дорог, где ветер рвет горизонты и раздувает рассвет, я советую почитать сделанные на маршрутах записи: страницы, в которые до сих пор намертво вдавлены дохлые комары и гнус, очень часто уже с кровью человека. Впечатляет!
Есть, конечно, и еще одна специфическая прелесть путешествия по северной тайге – там никогда не знаешь, куда двигаться. То есть существует, конечно, компас, и по солнцу тоже худо-бедно можно определяться, но сама тайга совершенно лишена примет. На реках-то еще можно выделить знакомую излучину, запомнить форму косы… А сам лес выглядит везде одинаково, по крайней мере, с точки зрения «пришельца с юга».
Эвенки ни за что не согласятся с такой оценкой. Они всегда знают, где находятся и куда надо идти, и v них есть даже классическое слово для этого: «Трахт!»
– Дядя Никита, ну где же река?! Где поселок?!
– Посему не видис?! Трахт!
И эвенк машет рукой, указывая направление. Для него на этом везде одинаковом ягеле, на ничем не различимых кочках как бы проходит дорога, и он вам ее честно показывает. Скорее всего, вы долго будете всматриваться в белесое небо, в дрожащие от марева стволы лиственниц и так и не увидите даже подобия «трахта». Но эвенк проведет вас уверенно, ни на секунду не усомнившись ни в расстоянии, ни в направлении движения, с точностью до нескольких метров.
Зимой, впрочем, езда по тайге на олене еще более «увлекательное» занятие. Вот рогатую тварь запрягают в санки, причем между нартами и зверем расстояние почему-то очень большое – не меньше метра-полутора. Нарты легкие, из тоненьких палочек, потому что ведь и олень маленький и слабый, меньше лошади. Вот вам вручают хорей – ствол березки длиной примерно метра в два с половиной, – чтобы, лежа животом на нартах, вы могли бы дотянуться до оленя. Предполагается, что этим шестом вы будете управлять оленем… Но как?!
«Сулуй в зопу!» – жизнерадостно объясняют эвенки. Нужно переводить? Пожалуйста! Сказанное представителями древнего и могучего народа означает как раз то, что вы подумали: «Шуруй в жопу!»
Вы делаете, как вам сказали, ложитесь на санки и «шуруете»… В следующий момент вы все трое оказываетесь в совершенно разных местах, потому что олень куда-то убежал, палка-хорей улетела, а вы торчите головой в сугробе. Я не преувеличиваю – именно что торчите, потому что в сухом и очень холодном климате снег сухой и рыхлый. Человек без лыж совершенно не может идти по такому снегу и сразу же начинает проваливаться по пояс, с первых же шагов. А если человек пролетит некоторое расстояние и будет запущен с хоть какой-нибудь силой, он именно что втыкается в сугроб головой вперед, и какое-то время уходит на то, чтобы освободиться.
К чести эвенков будь сказано, они не смеются чужому горю. Очень веселятся туристы – опять же к чести их будь сказано, не только над посторонними, но и над собой, и друг над другом. Но если надо куда-то ехать, что-то делать, если куда-то торопишься, это все, говоря мягко, раздражает.
И самое главное – завезти на оленях в северную тайгу, тем более в тундру, нельзя почти что ничего. По крайней мере, ничего объемного и тяжелого. Поэтому с древних, почти легендарных времен – с XVII, с XVIII веков, с появления русских на Енисее, все на Север завозилось по воде. И только по воде! Другое дело, сколько грузов было реально завезти все той же бечевой, да еще по неудобным, не приспособленным для жизни местам.
В 1861 году составилась первая в Красноярске пароходная компания. С 1863 года пароход «Енисей» прошел Северным морским путем и начал делать рейсы по реке – от Енисейска на Север. Гиблая северная тайга, беспредельность тундры по всему Таймырскому полуострову оказались хоть как-то связанными с Енисейском. В места, где люди попросту не видали никогда буханки хлеба, повезли муку, крупу, ткани в совершенно невиданных раньше масштабах.
Но и тогда еще не было пароходов к югу от Енисейска, южнее устья Ангары. Казачинские пороги считались непроходимыми, и долгое время никто и не пытался провести через них пароход. Изменил положение все тот же Николай Гадалов, с которым так многое связано в жизни старого Красноярска. Несомненно, Гадалов вовсе не шел на авантюру; по его заданию уровень полой воды в Казачинских порогах измерили и пришли к выводу – в середине июня пароход сможет пороги пройти, если ему хватит сил двигаться против очень сильного течения.
В 1880-е годы Гадалов купил у фирмы «Кнопп» пароходы «Москва» и «Дальмах» и несколько барж. Это вообще очень известная, даже знаменитая фирма, «Кнопп», торговавшая всем на свете, от запонок и пуговиц до пароходов и паровозов. В начале XX века о фирме ходила частушка:
В магазине Кноппа выставлена жо…
Не подумайте дурного, желтая перчатка!
Так вот, этот самый «Кнопп» и продал Гадалову пароходы, и пароходы, вопреки пессимизму скептиков, смогли идти узким фарватером, преодолели пороги! В конце июня 1882 года чуть не весь Красноярск сбежался смотреть на «Москву» – ведь многие красноярцы в своей жизни еще не видели парохода.
Расчет Николая Гадалова, как чаще всего и бывало, не подвел: в 1884 году чистый доход от эксплуатации «Москвы» достиг 14592 рублей, «Дальмаха» – 10099. В 1888 году по Енисею ходили 6 пароходов, из них 3 были Гадалова, а 3 принадлежали иркутскому воротиле И.М. Сибирякову. К Первой мировой войне, к 1914, по Енисею ходило 29 пароходов и много барж. Вот теперь производящие хлеб районы смогли сдавать свою продукцию! На берегах Енисея сразу же появилось множество пунктов, куда свозили хлеб из окрестных деревень. Даже если надо было везти тридцать, пятьдесят, даже и сто километров, то это все же далеко не триста и не пятьсот. Хозяйство сделалось гораздо более эффективным, товарным; а с 1895 года, когда железная дорога дошла до Красноярска, Сибирь сделалась одной из житниц России, да и не только России. До 3 миллионов пудов – то есть до 50 тысяч тонн хлеба вывозилось из Сибири в начале XX столетия.
Сейчас уже трудно даже представить себе, какую огромную роль играли пароходы в жизни края и какой огромный интерес, какой общественный престиж имело все, связанное с водным транспортом. Сравнить это можно разве что с тем общественным вниманием к речникам на Миссисипи во времена Марка Твена, и причины совершенно одинаковы. По обеим берегам реки знали все названия пароходов, имена их капитанов, штурманов и кочегаров, а очень часто и матросов. Как идет какой пароход, чего боится его капитан, в какие сложные ситуации попадал экипаж и как себя вел при этом – все подобные истории знали жители всех приречных селений.
С одним из этих старых, овеянных легендами пароходов связана история, с трудом вообразимая для ума, но подтвержденная многими людьми. История эта то ли однажды произошла возле старинного села Юксеево, то ли постоянно происходит на реке возле этого села. Я не берусь объяснить, что именно до такой степени удивило и напугало одного местного бакенщика. Я могу только пересказать эту историю и заверить читателя, что Ваня Прада психически вполне здоров и совершенно не склонен к розыгрышам или выдумкам.
Дело в том, что Ваня по кличке Прада работал бакенщиком в Юксеево. Речной флот во многих поселках на берегу имеет и свои ремонтные пункты, и уж везде старается иметь своих бакенщиков. Ремонтники и бакенщики – это вообще особенная категория речников. Живут они на берегу, никуда не плавают, а только обеспечивают возможность плавать для тех, кто «ходит» на речных судах. Ремонтники, понятное дело, ремонтируют и сами суда, и все судовое хозяйство.
А бакенщики… В свое дежурство бакенщик на лодке выходит к бакенам и зажигает в них фонари. А утром – гасит. Вот что делает бакенщик, и за эту работу он получает весьма приличную зарплату. В общем-то, работа эта даже увлекательная и во всяком случае далеко не неприятная: выходить на лодке на реку, обеспечивать речное движение и потом сидеть в темноте на берегу, слушать пыхтение и гул идущих по реке судов. Они ведь идут не без твоей помощи…
К этой идиллии надо добавить, что плыть-то надо и в непогоду, и в бурю, и даже в грозу, когда столбы молний так и рушатся с грохотом в воду, так что приятная работа оборачивается не самыми сладостными впечатлениями. Но все-таки работа бакенщика и важна, и довольно приятна, и дает средства к существованию. А Ваня Прада был хорошим речником и к тому же великолепным рыбаком. Сразу, наверное, этого не скажешь, потому что Ваня маленький, незаметный и к тому же хромает на правую ногу, – одна нога у него от рождения короче другой. И к тому же он страшно стеснительный. Познакомить Ваню с автором этих строк оказалось невероятно трудно, потому что он… стеснялся нового человека.
В эти годы мой близкий друг работал на стационаре Академии наук в селе Юксеево. Рыбачил он много и активно и, конечно же, познакомился с Ваней – человеком с доброй, наивной улыбкой, с короткой ногой и характером юродивого. Ваня сообщил Андрею Гурову массу интереснейших сведений о местах рыбной ловли, о местных браконьерах и о правилах, по которым следует поступать в сложных ситуациях жизни, – например, если два браконьера одновременно приехали в одно и то же место. Сама браконьерская обстановка – особая и очень увлекательная тема. Я, например, до сих пор не знаю, откуда местные узнавали о появлении на реке рыбнадзора. Уверен, что никто им об этом не сообщал; не было никакого браконьерского «агента 007» в составе героических рядов рыбнадзоровцев, это точно. Но вот тем не менее ситуация, которая повторялась великое множество раз: сидим мы в Юксеево, в стационаре, с Гуровым и его лаборантом Витей.
Сидим, дым коромыслом, разлив в кружки. С непривычки, после большого перерыва, вино сразу ударяет в голову. Предметы становятся красочнее и объемнее, темнота – темнее, экспедиция – экспедиционное, а Гуров – еще интереснее.
Витя сидит напротив и противным голосом возглашает что-то типа: «Ну вот, появилась психологическая зависимость… Скоро появится и физическая…» Витя абсолютно не пьет, не курит, и наше занятие ему непонятно и неприятно. С питьем водки и курением он борется, как только может.
А в это время на реке – шум, тихое урчание двигателей. Оно слышно всю ночь и создает особый колорит этого места. И вообще всей долины Енисея, всех поселков на берегу. Всю ночь по реке, и вверх и вниз, идут корабли. Всю навигацию везут грузы на Север и с Севера. Под урчание и рокот моторов засыпаешь. Их слышишь, просыпаясь среди ночи. Выходишь в туалет – и слышишь краем сонного уха привычный шум на реке.
Но это – моторы крупных, солидных судов. А тут вдруг взвыл заводимый лодочный мотор. «Это Колька…» – «Да нет, он “Вихрь” купил». – «Ну вот “Вихрь” и терзает». – «А, точно “Вихрь”!» Слышно, что лодка делает широкий круг, уходит в реку и там замолкает. Мотор выключен. Мы знаем, что делает рыбак: он забросил удочку и ждет первой поклевки… а может быть, уже дождался. Оживает второй мотор, третий… Гуров называет рыбаков, порой они с Витей спорят, кто на реке: скажем, Петька это или Вовка. Под утро, часам к 4, опять слышны моторы: теперь они тянут к деревне.
На другую ночь повторяется то же. И на третью. А на четвертую ночь лодки не выходят на реку. Вот уже 12 часов…
Час ночи… Два часа… ни одного лодочного мотора на реке. Только басовитое урчание идущего транспорта. «Рыбнадзор на реке» – единодушное мнение и Гурова, и Вити. «Где?» – «Выше по реке, разве не ясно? Он всегда проходит сверху вниз…» Часов около трех ночи на реке – шум сильного мотора. Идет катер рыбнадзора, бдительно следит, чтобы рыбаки не ловили рыбу. Рыбу надо покупать в магазине! Изобилия пока, конечно, нет, и будет только при коммунизме. Но вот минтай в томате, вот свежемороженый минтай, вот скумбрия в масле и вообще все, что только может дать своим гражданам страна рабочих и крестьян, победивших буржуазию.
Но если люди будут сами ловить рыбу и кормить ею своих детей, они будут отвлекаться от построения прекрасного коммунистического будущего, а это недопустимо. А кроме того, они не будут зависеть от тех, кто их в это будущее ведет. Они будут работать на себя, а не на возглавляемый и руководимый начальством коллектив. Произойдет рецидив психологии, и они станут похожи на единоличников, живших до счастливой эпохи минтая – свежемороженого и в томате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
А всякому, кто захочет романтики дальних дорог, где ветер рвет горизонты и раздувает рассвет, я советую почитать сделанные на маршрутах записи: страницы, в которые до сих пор намертво вдавлены дохлые комары и гнус, очень часто уже с кровью человека. Впечатляет!
Есть, конечно, и еще одна специфическая прелесть путешествия по северной тайге – там никогда не знаешь, куда двигаться. То есть существует, конечно, компас, и по солнцу тоже худо-бедно можно определяться, но сама тайга совершенно лишена примет. На реках-то еще можно выделить знакомую излучину, запомнить форму косы… А сам лес выглядит везде одинаково, по крайней мере, с точки зрения «пришельца с юга».
Эвенки ни за что не согласятся с такой оценкой. Они всегда знают, где находятся и куда надо идти, и v них есть даже классическое слово для этого: «Трахт!»
– Дядя Никита, ну где же река?! Где поселок?!
– Посему не видис?! Трахт!
И эвенк машет рукой, указывая направление. Для него на этом везде одинаковом ягеле, на ничем не различимых кочках как бы проходит дорога, и он вам ее честно показывает. Скорее всего, вы долго будете всматриваться в белесое небо, в дрожащие от марева стволы лиственниц и так и не увидите даже подобия «трахта». Но эвенк проведет вас уверенно, ни на секунду не усомнившись ни в расстоянии, ни в направлении движения, с точностью до нескольких метров.
Зимой, впрочем, езда по тайге на олене еще более «увлекательное» занятие. Вот рогатую тварь запрягают в санки, причем между нартами и зверем расстояние почему-то очень большое – не меньше метра-полутора. Нарты легкие, из тоненьких палочек, потому что ведь и олень маленький и слабый, меньше лошади. Вот вам вручают хорей – ствол березки длиной примерно метра в два с половиной, – чтобы, лежа животом на нартах, вы могли бы дотянуться до оленя. Предполагается, что этим шестом вы будете управлять оленем… Но как?!
«Сулуй в зопу!» – жизнерадостно объясняют эвенки. Нужно переводить? Пожалуйста! Сказанное представителями древнего и могучего народа означает как раз то, что вы подумали: «Шуруй в жопу!»
Вы делаете, как вам сказали, ложитесь на санки и «шуруете»… В следующий момент вы все трое оказываетесь в совершенно разных местах, потому что олень куда-то убежал, палка-хорей улетела, а вы торчите головой в сугробе. Я не преувеличиваю – именно что торчите, потому что в сухом и очень холодном климате снег сухой и рыхлый. Человек без лыж совершенно не может идти по такому снегу и сразу же начинает проваливаться по пояс, с первых же шагов. А если человек пролетит некоторое расстояние и будет запущен с хоть какой-нибудь силой, он именно что втыкается в сугроб головой вперед, и какое-то время уходит на то, чтобы освободиться.
К чести эвенков будь сказано, они не смеются чужому горю. Очень веселятся туристы – опять же к чести их будь сказано, не только над посторонними, но и над собой, и друг над другом. Но если надо куда-то ехать, что-то делать, если куда-то торопишься, это все, говоря мягко, раздражает.
И самое главное – завезти на оленях в северную тайгу, тем более в тундру, нельзя почти что ничего. По крайней мере, ничего объемного и тяжелого. Поэтому с древних, почти легендарных времен – с XVII, с XVIII веков, с появления русских на Енисее, все на Север завозилось по воде. И только по воде! Другое дело, сколько грузов было реально завезти все той же бечевой, да еще по неудобным, не приспособленным для жизни местам.
В 1861 году составилась первая в Красноярске пароходная компания. С 1863 года пароход «Енисей» прошел Северным морским путем и начал делать рейсы по реке – от Енисейска на Север. Гиблая северная тайга, беспредельность тундры по всему Таймырскому полуострову оказались хоть как-то связанными с Енисейском. В места, где люди попросту не видали никогда буханки хлеба, повезли муку, крупу, ткани в совершенно невиданных раньше масштабах.
Но и тогда еще не было пароходов к югу от Енисейска, южнее устья Ангары. Казачинские пороги считались непроходимыми, и долгое время никто и не пытался провести через них пароход. Изменил положение все тот же Николай Гадалов, с которым так многое связано в жизни старого Красноярска. Несомненно, Гадалов вовсе не шел на авантюру; по его заданию уровень полой воды в Казачинских порогах измерили и пришли к выводу – в середине июня пароход сможет пороги пройти, если ему хватит сил двигаться против очень сильного течения.
В 1880-е годы Гадалов купил у фирмы «Кнопп» пароходы «Москва» и «Дальмах» и несколько барж. Это вообще очень известная, даже знаменитая фирма, «Кнопп», торговавшая всем на свете, от запонок и пуговиц до пароходов и паровозов. В начале XX века о фирме ходила частушка:
В магазине Кноппа выставлена жо…
Не подумайте дурного, желтая перчатка!
Так вот, этот самый «Кнопп» и продал Гадалову пароходы, и пароходы, вопреки пессимизму скептиков, смогли идти узким фарватером, преодолели пороги! В конце июня 1882 года чуть не весь Красноярск сбежался смотреть на «Москву» – ведь многие красноярцы в своей жизни еще не видели парохода.
Расчет Николая Гадалова, как чаще всего и бывало, не подвел: в 1884 году чистый доход от эксплуатации «Москвы» достиг 14592 рублей, «Дальмаха» – 10099. В 1888 году по Енисею ходили 6 пароходов, из них 3 были Гадалова, а 3 принадлежали иркутскому воротиле И.М. Сибирякову. К Первой мировой войне, к 1914, по Енисею ходило 29 пароходов и много барж. Вот теперь производящие хлеб районы смогли сдавать свою продукцию! На берегах Енисея сразу же появилось множество пунктов, куда свозили хлеб из окрестных деревень. Даже если надо было везти тридцать, пятьдесят, даже и сто километров, то это все же далеко не триста и не пятьсот. Хозяйство сделалось гораздо более эффективным, товарным; а с 1895 года, когда железная дорога дошла до Красноярска, Сибирь сделалась одной из житниц России, да и не только России. До 3 миллионов пудов – то есть до 50 тысяч тонн хлеба вывозилось из Сибири в начале XX столетия.
Сейчас уже трудно даже представить себе, какую огромную роль играли пароходы в жизни края и какой огромный интерес, какой общественный престиж имело все, связанное с водным транспортом. Сравнить это можно разве что с тем общественным вниманием к речникам на Миссисипи во времена Марка Твена, и причины совершенно одинаковы. По обеим берегам реки знали все названия пароходов, имена их капитанов, штурманов и кочегаров, а очень часто и матросов. Как идет какой пароход, чего боится его капитан, в какие сложные ситуации попадал экипаж и как себя вел при этом – все подобные истории знали жители всех приречных селений.
С одним из этих старых, овеянных легендами пароходов связана история, с трудом вообразимая для ума, но подтвержденная многими людьми. История эта то ли однажды произошла возле старинного села Юксеево, то ли постоянно происходит на реке возле этого села. Я не берусь объяснить, что именно до такой степени удивило и напугало одного местного бакенщика. Я могу только пересказать эту историю и заверить читателя, что Ваня Прада психически вполне здоров и совершенно не склонен к розыгрышам или выдумкам.
Дело в том, что Ваня по кличке Прада работал бакенщиком в Юксеево. Речной флот во многих поселках на берегу имеет и свои ремонтные пункты, и уж везде старается иметь своих бакенщиков. Ремонтники и бакенщики – это вообще особенная категория речников. Живут они на берегу, никуда не плавают, а только обеспечивают возможность плавать для тех, кто «ходит» на речных судах. Ремонтники, понятное дело, ремонтируют и сами суда, и все судовое хозяйство.
А бакенщики… В свое дежурство бакенщик на лодке выходит к бакенам и зажигает в них фонари. А утром – гасит. Вот что делает бакенщик, и за эту работу он получает весьма приличную зарплату. В общем-то, работа эта даже увлекательная и во всяком случае далеко не неприятная: выходить на лодке на реку, обеспечивать речное движение и потом сидеть в темноте на берегу, слушать пыхтение и гул идущих по реке судов. Они ведь идут не без твоей помощи…
К этой идиллии надо добавить, что плыть-то надо и в непогоду, и в бурю, и даже в грозу, когда столбы молний так и рушатся с грохотом в воду, так что приятная работа оборачивается не самыми сладостными впечатлениями. Но все-таки работа бакенщика и важна, и довольно приятна, и дает средства к существованию. А Ваня Прада был хорошим речником и к тому же великолепным рыбаком. Сразу, наверное, этого не скажешь, потому что Ваня маленький, незаметный и к тому же хромает на правую ногу, – одна нога у него от рождения короче другой. И к тому же он страшно стеснительный. Познакомить Ваню с автором этих строк оказалось невероятно трудно, потому что он… стеснялся нового человека.
В эти годы мой близкий друг работал на стационаре Академии наук в селе Юксеево. Рыбачил он много и активно и, конечно же, познакомился с Ваней – человеком с доброй, наивной улыбкой, с короткой ногой и характером юродивого. Ваня сообщил Андрею Гурову массу интереснейших сведений о местах рыбной ловли, о местных браконьерах и о правилах, по которым следует поступать в сложных ситуациях жизни, – например, если два браконьера одновременно приехали в одно и то же место. Сама браконьерская обстановка – особая и очень увлекательная тема. Я, например, до сих пор не знаю, откуда местные узнавали о появлении на реке рыбнадзора. Уверен, что никто им об этом не сообщал; не было никакого браконьерского «агента 007» в составе героических рядов рыбнадзоровцев, это точно. Но вот тем не менее ситуация, которая повторялась великое множество раз: сидим мы в Юксеево, в стационаре, с Гуровым и его лаборантом Витей.
Сидим, дым коромыслом, разлив в кружки. С непривычки, после большого перерыва, вино сразу ударяет в голову. Предметы становятся красочнее и объемнее, темнота – темнее, экспедиция – экспедиционное, а Гуров – еще интереснее.
Витя сидит напротив и противным голосом возглашает что-то типа: «Ну вот, появилась психологическая зависимость… Скоро появится и физическая…» Витя абсолютно не пьет, не курит, и наше занятие ему непонятно и неприятно. С питьем водки и курением он борется, как только может.
А в это время на реке – шум, тихое урчание двигателей. Оно слышно всю ночь и создает особый колорит этого места. И вообще всей долины Енисея, всех поселков на берегу. Всю ночь по реке, и вверх и вниз, идут корабли. Всю навигацию везут грузы на Север и с Севера. Под урчание и рокот моторов засыпаешь. Их слышишь, просыпаясь среди ночи. Выходишь в туалет – и слышишь краем сонного уха привычный шум на реке.
Но это – моторы крупных, солидных судов. А тут вдруг взвыл заводимый лодочный мотор. «Это Колька…» – «Да нет, он “Вихрь” купил». – «Ну вот “Вихрь” и терзает». – «А, точно “Вихрь”!» Слышно, что лодка делает широкий круг, уходит в реку и там замолкает. Мотор выключен. Мы знаем, что делает рыбак: он забросил удочку и ждет первой поклевки… а может быть, уже дождался. Оживает второй мотор, третий… Гуров называет рыбаков, порой они с Витей спорят, кто на реке: скажем, Петька это или Вовка. Под утро, часам к 4, опять слышны моторы: теперь они тянут к деревне.
На другую ночь повторяется то же. И на третью. А на четвертую ночь лодки не выходят на реку. Вот уже 12 часов…
Час ночи… Два часа… ни одного лодочного мотора на реке. Только басовитое урчание идущего транспорта. «Рыбнадзор на реке» – единодушное мнение и Гурова, и Вити. «Где?» – «Выше по реке, разве не ясно? Он всегда проходит сверху вниз…» Часов около трех ночи на реке – шум сильного мотора. Идет катер рыбнадзора, бдительно следит, чтобы рыбаки не ловили рыбу. Рыбу надо покупать в магазине! Изобилия пока, конечно, нет, и будет только при коммунизме. Но вот минтай в томате, вот свежемороженый минтай, вот скумбрия в масле и вообще все, что только может дать своим гражданам страна рабочих и крестьян, победивших буржуазию.
Но если люди будут сами ловить рыбу и кормить ею своих детей, они будут отвлекаться от построения прекрасного коммунистического будущего, а это недопустимо. А кроме того, они не будут зависеть от тех, кто их в это будущее ведет. Они будут работать на себя, а не на возглавляемый и руководимый начальством коллектив. Произойдет рецидив психологии, и они станут похожи на единоличников, живших до счастливой эпохи минтая – свежемороженого и в томате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60