Он объяснил мне, что это можно представить как магическое заклинание, расчленённое на отдельные составляющие. Крошечные сокровища, с которыми никто не захочет расстаться по собственной воле, пусть даже они заражают тебя печалью. Печалью, что родилась в то мгновение, когда зеркало раскололось. Кингсли говорил о зеркале так, будто оно живое, и чувствует боль, и его можно ранить, его уже ранили. А теперь его надо спасти, исцелить. Кингсли расскажет мне, где искать недостающие части, и мне надо просто найти их, забрать и вернуть в этот дом, в эту комнату, в эту простую деревянную рамку, где сейчас переливаются тени, подкрашенные фиолетовым.
Это будет моя работа, мой след, моё существо. Моя единственная цель в жизни в эти последние месяцы. Но я до сих пор не могу понять, верю я Кингсли или нет. Даже после всего, что было. В тот день, в самом конце, тихо-тихо, едва различимым шёпотом, он рассказал мне о том, что будет — что должно быть, — когда он соберёт вместе все сто осколков. Волшебство. Единственное волшебство, как он это назвал. Волшебство воплотившейся грёзы.
Когда исчезают границы…
* * *
Мы съехали на обочину. Остановились под неудобным углом, в опасной близости от потока машин, но нам было уже все равно. Павлин сидел на траве, обхватив голову руками. Мы с Тапело стояли, прислонившись к машине, и смотрели на него, не зная, что делать. Хендерсон нервно расхаживала взад-вперёд, что-то бурчала себе под нос. А потом подошла к Павлину.
— Ты, блин, мудак. Что с тобой?
— Ничего. Просто устал.
— Устал?! Да ты нас едва не убил.
— Но не убил же, — сказала Тапело. — Все с нами нормально.
— А тебе, собственно, что за дело?
— Что мне за дело? Я еду с вами в одной машине. Я тоже едва не убилась, но ведь не убилась же. Все обошлось. Все хорошо.
Хендерсон отвернулась от неё.
— Павлин, — сказала она.
— Что?
— Может, примешь «Просвет»?
— Нет.
— Нет?
— Ещё рано.
Он зачем-то достал из-за пояса пистолет, и теперь он висел у него на пальце. — Ладно, — сказала Хендерсон. — Как хочешь. Павлин промолчал.
Хендерсон оглядела дорогу, поток машин, и в её глазах отразился весь долгий путь, который нам ещё предстояло проделать. А потом она повернулась ко мне, и я увидела эту даль в её взгляде.
— Ладно, уговорили, — сказала она. — Пусть девчонка садится за руль.
* * *
Дорога изгибалась по дну узкой долины, где с двух сторон были холмы, а на вершинах холмов стояли радиоантенны — трещали помехами, искрили синим светом. Павлин крутил ручку настройки, пытаясь поймать хоть какую-то станцию. Сигнал проходил, но искажённый. Звук, заглушённый помехами. Едва различимый шёпот в эфире. Мы ехали сквозь синие искры; сквозь мгновения, треск, свист и шёпот. Сквозь россыпь рассеянной информации, обрывки песен, молитв, колыбельных, человеческий голос, плач. А потом, в самом конце диапазона, Павлин нашёл станцию с чётким и чистым сигналом.
— Ага, нормально, — сказала Тапело. — «Радио Просвет».
Это была сложная математическая фигура, превращённая в подобие мелодии. Формы радиоволн. Тихая, медленная пульсация по всему спектру.
— Да ну его на фиг, — сказал Павлин.
— Нет. Оставь.
— Лучше поищи музыку, — сказала Хендерсон. — Что-нибудь громкое и убойное.
— Где я тебе поищу? — отозвался Павлин. — Ничего не работает.
— Это и есть музыка, — сказала Тапело.
— Поставь кассету. Моих «Blood Bucket'ов».
— «Blood Bucket»? Это не музыка.
— Твои «Blood Bucket'ы» сломались. — Как сломались? Когда? Кто их сломал?
— Ты же сама и сломала, Бев. Ещё в Манчестере. Когда наступила на кассету.
— Блин. Что, правда?
— А я тебе не говорил, что умею играть на пианино?
— Павлин, умолкни, — сказала Хендерсон.
— «Радио Просвет» — это музыка, — сказала Тапело. Да, наверное, да. В них была своеобразная красота, в этих официальных правительственных тест-сигналах. Строгое изящество чёткого кода, тайна: гипнотическая, убаюкивающая.
— Компьютеры блядские, — сказал Павлин. — Уж не знаю, чего они там пытаются разыскать.
— Останови машину, — сказала Хендерсон. — Я хочу писать.
— Потерпи.
— А я хочу есть, — сказала Тапело.
Девочка с радостью села за руль и без труда нашла нужный съезд. Мы поехали прочь от Лондона.
На побережье.
Машины на шоссе были, но в основном встречные. Дорога на юг была практически пустой. Павлин сыпал остротами и отпускал совершенно безумные замечания.
— Теперь нас уже ничто не остановит, — сказал он.
Иногда он начинал что-то петь, по строчке из разных песен, и часто оборачивался назад, к Хендерсон, и улыбался ей во весь рот. Я не знаю, что произошло, но все изменилось, когда девочка села за руль. Все пошло гладко: дорога свободная, ехать легко.
— У меня тоже когда-то был комп, — сказала Хендерсон.
— И что с ним стало?
— Я его выбросила. С моста. Добила из сострадания. Тапело начала объяснять насчёт «Радио Просвет»:
— Они просто транслируют тестовые передачи, измеряют ответный сигнал. Пытаются отыскать упорядоченные элементы в этом хаосе. Найти некий смысл, некую систему. Вот такая задумка.
— Дурацкая, на мой взгляд, — сказал Павлин.
— А по-моему, хорошая, — сказала Тапело.
— И что, получается? — спросила я.
— Что?
— Ну, систему нашли? Или смысл?
— Ну, они доказали, что воздействие шума — величина переменная. В разных местах оно разное, и в разных моментах во времени — тоже.
— Это мы знаем, — сказала Хендерсон. — Мы в этом живём.
— И что внутри хаоса существуют различные неподвижные точки. Фиксированные участки. Скажем, определённые образы, которые как бы преследуют заражённого человека. Как навязчивые идеи, только извне.
— А ещё что-нибудь? — спросил Павлин. — Что-то хорошее есть?
— Если даже и есть, я об этом не знаю.
— Слышишь, Бев?
— И что теперь? — спросила Хендерсон.
— Я вот о чем говорю. Эти парни в правительственных лабораториях, у них там «Просвета» немерено, может быть, у них в крови тоже течёт эта холодная дрянь, как у одной нашей общей знакомой. — Павлин указал на Тапело.
— Какая холодная дрянь? — спросила Тапело.
— Ну такая. Холодная. Для объективного восприятия реальности. Я не знаю, что там у вас. Что-то, что убивает болезнь.
— Нет, все происходит не так.
— Да как бы там ни было. Я говорю о другом. Эти ребята, которые заседают в лабораториях… они же ничего не знают на самом деле. У них нет самого главного. Волшебства. А у нас оно есть. Они пытаются что-то делать, но при этом не представляют себе, что такое болезнь. Правильно, Бев?
— Абсолютно, — сказала Хендерсон. — Ой, смотрите, — сказала Тапело.
Там, у дороги, стоял молодой человек. Автостопщик. Тапело притормозила.
— Ни хрена, — сказала Хендерсон. — У нас нет места.
— Но ему так одиноко, — сказала Тапело. — Вы посмотрите.
— А что у него там написано? — спросил Павлин.
Мне пришлось сильно напрячься, чтобы сосредоточить внимание на парне, на кусочке картона у него в руках.
— Так что там написано? — спросила я.
— Ничего, — сказала Тапело. — Вообще ничего. Чистый лист.
— Ну что, девочка, все ещё хочешь остановиться? — спросил Павлин. — Я в том смысле, что он молодой, симпатичный. Едет практически в никуда. В пустоту. А чего ещё нужно молоденькой девочке?
— Останавливаться мы не будем, — сказала Тапело. Потом все замолчали, и я была этому рада. Я работала над своей книгой, записывала все сегодняшние события — вплоть до этой минуты.
— А Марлин все строчит и строчит, — сказала Хендерсон. — Тебе ещё не надоело?
— Нет.
Но сейчас, когда я попыталась перечитать эти последние пару страниц, я не смогла понять и половины. То есть я разбирала слова, но не понимала их смысла. Обычно такое случалось лишь через несколько дней.
— Однажды я видел дорожный знак, — сказал Павлин. — Угадайте какой.
— И какой? — спросила Тапело.
— Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак «Повреждённая дорога».
— И чего?
— Ну, там и был знак. Впереди. Только испорченный.
— И что там было написано?
— Ну, он был испорчен. Слова расплывались. Ну, как обычно. Но я сумел прочитать, что там написано.
— Ага, давай дальше.
— Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак «Повреждённая дорога».
— Ты все выдумываешь.
— Я ничего не выдумываю. Вы дослушайте до конца.
— Дай-ка я догадаюсь. Там был ещё один знак.
— Да, был. Все правильно.
— И?
— Что — и?
— Ты смог прочесть, что там написано?
— Ага. Это был очень чёткий знак. Без повреждений.
— И там было написано…
— Не обращайте внимания на все предыдущие знаки.
— Господи Боже, — сказала Тапело. — И мне оно надо?
— Я не знаю. Тебе оно надо?
Дорога шла по равнине, плоской, пустынной и бесконечной. Мы проехали радиотелескоп, огромный купол которого был перевернут, чтобы вобрать в себя небо. Над ним колыхалось облако шума. А ещё через несколько миль мы увидели что-то похожее на мираж.
— Что это? — спросил Павлин.
Синее переливчатое свечение над дорогой, жидкие волны воздуха, поднимавшегося от гудронированного шоссе. Перед нами была другая машина. Она проехала сквозь синее марево, которое как будто окутало автомобиль, а потом и мы сами въехали в этот странный мираж. Стало заметно теплее, и мы словно сбавили скорость, хотя на самом деле мы её не сбавляли. Я слышала разные звуки: голоса, шелест дыхания — тихо-тихо, едва различимо. Хендерсон повернулась ко мне. Я не узнала её лицо. Это было лицо незнакомки. Исчезло всякое ощущение движения. Как будто мы приподнялись над землёй и зависли в воздухе, в зыбком дрожащем пространстве, а потом мы вдруг выехали наружу, уже с той стороны, и поехали дальше, опять на нормальной скорости, и после жаркого марева нам было даже прохладно, и лицо Хендерсон снова стало её лицом.
— Что это было? — спросил Павлин. Тапело покачала головой:
— Не знаю.
— А куда делась эта, другая машина?
Дорога впереди — абсолютно прямая, без единого поворота. Но машины, которая ехала впереди, почему-то не видно.
— Блин, как-то здесь странно, — сказал Павлин. — Не нравится мне все это.
Мы поехали дальше. Я поняла, что не могу больше писать. После этого непонятного миража мне стало как-то нехорошо. Меня подташнивало. Слова кружились на бумаге.
— Ой, бля, — сказала Хендерсон. — Так ты?..
— Что там? — спросил Павлин.
— Господи.
— Что там?
— Зеркало.
— Эй, это моё, — сказала Тапело. — И не ройся, пожалуйста, у меня в сумке.
— Господи Боже, — сказала Хендерсон. — Я едва в него не посмотрелась.
— Положи мои вещи на место.
— А это что у тебя? Часы. Ну ни хрена себе.
— Я тебя предупреждаю.
— И сколько время? — спросил Павлин.
— А как я тебе посмотрю, сколько время?! Марлин… Хендерсон передала мне часы. Её пальцы были как смазанное пятно, троящийся образ, наложение картинок.
— А это чего за книга? — сказала Хендерсон.
— Просто книга, — сказала Тапело. — Какие проблемы? Хендерсон нашла сумку Тапело на полу. Сперва она достала оттуда зеркало, потом — часы. А теперь — книгу. Ту самую, которую Тапело читала сегодня утром. Рассказы По. Хендерсон пролистала страницы.
— Не понимаю, зачем это надо. Книжки читать, все такое.
— А ты попробуй, а вдруг понравится.
— Осторожнее. Машина, — сказал Павлин.
Машина была впереди. Она ехала очень медленно. Маленький голубой автомобиль. Первый, который нам встретился после того миража. Вокруг творилось столько всего непонятного. Павлин прав, надо быть осторожнее. Тапело обогнала голубую машину, объехав её по широкой дуге. Я попыталась рассмотреть водителя.
— Похоже, он в трансе, — сказала Хендерсон.
Руки водителя судорожно сжимали руль, а его голова медленно раскачивалась из стороны в сторону. Он повернулся и посмотрел в нашу сторону. Абсолютно пустое лицо, без всякого выражения.
— Вот, блин, дожили, — сказала Павлин. — Вообще-то такое следует запретить.
Обогнав голубую машину, мы поехали дальше.
— И все-таки что это было? — сказал Павлин.
— Жуть какая, — сказала Хендерсон. — Ну, эта книга. Нет, действительно жуткие вещи тут пишут.
— А что за книга? — спросил Павлин.
— Сердце-обличитель.
— Это такое название?
— Ага.
— Это что, про любовь? Как в любовном романе?
— Нет, это не про любовь.
— Знаешь, Бев, про любовь нет хороших историй. Есть только одна, которая про нас с тобой. Ты слушай меня. Я — твой любовный роман.
— Никакого повода у меня не было, — сказала Хендерсон. — И бешенства я не испытывал. Я любил этого старика. Он ни разу не причинил мне зла. Ни разу меня не обидел.
— Ты о чем? — спросил Павлин. — Я читаю из книжки.
— А-а.
— Его золото меня не прельщало.
— А меня бы прельстило, — сказал Павлин.
— Его золото меня не прельщало. Пожалуй, виной всему был его глаз! Да, именно! Один глаз у него был как у хищной птицы — голубоватый, подёрнутый плёнкой. Стоило ему поглядеть на меня, и у меня кровь стыла в жилах.
Хендерсон читала, и волосы лезли ей в глаза. У неё длинные волосы, только теперь они грязные и свалявшиеся, а когда она двигает головой, они шевелятся, как живые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Это будет моя работа, мой след, моё существо. Моя единственная цель в жизни в эти последние месяцы. Но я до сих пор не могу понять, верю я Кингсли или нет. Даже после всего, что было. В тот день, в самом конце, тихо-тихо, едва различимым шёпотом, он рассказал мне о том, что будет — что должно быть, — когда он соберёт вместе все сто осколков. Волшебство. Единственное волшебство, как он это назвал. Волшебство воплотившейся грёзы.
Когда исчезают границы…
* * *
Мы съехали на обочину. Остановились под неудобным углом, в опасной близости от потока машин, но нам было уже все равно. Павлин сидел на траве, обхватив голову руками. Мы с Тапело стояли, прислонившись к машине, и смотрели на него, не зная, что делать. Хендерсон нервно расхаживала взад-вперёд, что-то бурчала себе под нос. А потом подошла к Павлину.
— Ты, блин, мудак. Что с тобой?
— Ничего. Просто устал.
— Устал?! Да ты нас едва не убил.
— Но не убил же, — сказала Тапело. — Все с нами нормально.
— А тебе, собственно, что за дело?
— Что мне за дело? Я еду с вами в одной машине. Я тоже едва не убилась, но ведь не убилась же. Все обошлось. Все хорошо.
Хендерсон отвернулась от неё.
— Павлин, — сказала она.
— Что?
— Может, примешь «Просвет»?
— Нет.
— Нет?
— Ещё рано.
Он зачем-то достал из-за пояса пистолет, и теперь он висел у него на пальце. — Ладно, — сказала Хендерсон. — Как хочешь. Павлин промолчал.
Хендерсон оглядела дорогу, поток машин, и в её глазах отразился весь долгий путь, который нам ещё предстояло проделать. А потом она повернулась ко мне, и я увидела эту даль в её взгляде.
— Ладно, уговорили, — сказала она. — Пусть девчонка садится за руль.
* * *
Дорога изгибалась по дну узкой долины, где с двух сторон были холмы, а на вершинах холмов стояли радиоантенны — трещали помехами, искрили синим светом. Павлин крутил ручку настройки, пытаясь поймать хоть какую-то станцию. Сигнал проходил, но искажённый. Звук, заглушённый помехами. Едва различимый шёпот в эфире. Мы ехали сквозь синие искры; сквозь мгновения, треск, свист и шёпот. Сквозь россыпь рассеянной информации, обрывки песен, молитв, колыбельных, человеческий голос, плач. А потом, в самом конце диапазона, Павлин нашёл станцию с чётким и чистым сигналом.
— Ага, нормально, — сказала Тапело. — «Радио Просвет».
Это была сложная математическая фигура, превращённая в подобие мелодии. Формы радиоволн. Тихая, медленная пульсация по всему спектру.
— Да ну его на фиг, — сказал Павлин.
— Нет. Оставь.
— Лучше поищи музыку, — сказала Хендерсон. — Что-нибудь громкое и убойное.
— Где я тебе поищу? — отозвался Павлин. — Ничего не работает.
— Это и есть музыка, — сказала Тапело.
— Поставь кассету. Моих «Blood Bucket'ов».
— «Blood Bucket»? Это не музыка.
— Твои «Blood Bucket'ы» сломались. — Как сломались? Когда? Кто их сломал?
— Ты же сама и сломала, Бев. Ещё в Манчестере. Когда наступила на кассету.
— Блин. Что, правда?
— А я тебе не говорил, что умею играть на пианино?
— Павлин, умолкни, — сказала Хендерсон.
— «Радио Просвет» — это музыка, — сказала Тапело. Да, наверное, да. В них была своеобразная красота, в этих официальных правительственных тест-сигналах. Строгое изящество чёткого кода, тайна: гипнотическая, убаюкивающая.
— Компьютеры блядские, — сказал Павлин. — Уж не знаю, чего они там пытаются разыскать.
— Останови машину, — сказала Хендерсон. — Я хочу писать.
— Потерпи.
— А я хочу есть, — сказала Тапело.
Девочка с радостью села за руль и без труда нашла нужный съезд. Мы поехали прочь от Лондона.
На побережье.
Машины на шоссе были, но в основном встречные. Дорога на юг была практически пустой. Павлин сыпал остротами и отпускал совершенно безумные замечания.
— Теперь нас уже ничто не остановит, — сказал он.
Иногда он начинал что-то петь, по строчке из разных песен, и часто оборачивался назад, к Хендерсон, и улыбался ей во весь рот. Я не знаю, что произошло, но все изменилось, когда девочка села за руль. Все пошло гладко: дорога свободная, ехать легко.
— У меня тоже когда-то был комп, — сказала Хендерсон.
— И что с ним стало?
— Я его выбросила. С моста. Добила из сострадания. Тапело начала объяснять насчёт «Радио Просвет»:
— Они просто транслируют тестовые передачи, измеряют ответный сигнал. Пытаются отыскать упорядоченные элементы в этом хаосе. Найти некий смысл, некую систему. Вот такая задумка.
— Дурацкая, на мой взгляд, — сказал Павлин.
— А по-моему, хорошая, — сказала Тапело.
— И что, получается? — спросила я.
— Что?
— Ну, систему нашли? Или смысл?
— Ну, они доказали, что воздействие шума — величина переменная. В разных местах оно разное, и в разных моментах во времени — тоже.
— Это мы знаем, — сказала Хендерсон. — Мы в этом живём.
— И что внутри хаоса существуют различные неподвижные точки. Фиксированные участки. Скажем, определённые образы, которые как бы преследуют заражённого человека. Как навязчивые идеи, только извне.
— А ещё что-нибудь? — спросил Павлин. — Что-то хорошее есть?
— Если даже и есть, я об этом не знаю.
— Слышишь, Бев?
— И что теперь? — спросила Хендерсон.
— Я вот о чем говорю. Эти парни в правительственных лабораториях, у них там «Просвета» немерено, может быть, у них в крови тоже течёт эта холодная дрянь, как у одной нашей общей знакомой. — Павлин указал на Тапело.
— Какая холодная дрянь? — спросила Тапело.
— Ну такая. Холодная. Для объективного восприятия реальности. Я не знаю, что там у вас. Что-то, что убивает болезнь.
— Нет, все происходит не так.
— Да как бы там ни было. Я говорю о другом. Эти ребята, которые заседают в лабораториях… они же ничего не знают на самом деле. У них нет самого главного. Волшебства. А у нас оно есть. Они пытаются что-то делать, но при этом не представляют себе, что такое болезнь. Правильно, Бев?
— Абсолютно, — сказала Хендерсон. — Ой, смотрите, — сказала Тапело.
Там, у дороги, стоял молодой человек. Автостопщик. Тапело притормозила.
— Ни хрена, — сказала Хендерсон. — У нас нет места.
— Но ему так одиноко, — сказала Тапело. — Вы посмотрите.
— А что у него там написано? — спросил Павлин.
Мне пришлось сильно напрячься, чтобы сосредоточить внимание на парне, на кусочке картона у него в руках.
— Так что там написано? — спросила я.
— Ничего, — сказала Тапело. — Вообще ничего. Чистый лист.
— Ну что, девочка, все ещё хочешь остановиться? — спросил Павлин. — Я в том смысле, что он молодой, симпатичный. Едет практически в никуда. В пустоту. А чего ещё нужно молоденькой девочке?
— Останавливаться мы не будем, — сказала Тапело. Потом все замолчали, и я была этому рада. Я работала над своей книгой, записывала все сегодняшние события — вплоть до этой минуты.
— А Марлин все строчит и строчит, — сказала Хендерсон. — Тебе ещё не надоело?
— Нет.
Но сейчас, когда я попыталась перечитать эти последние пару страниц, я не смогла понять и половины. То есть я разбирала слова, но не понимала их смысла. Обычно такое случалось лишь через несколько дней.
— Однажды я видел дорожный знак, — сказал Павлин. — Угадайте какой.
— И какой? — спросила Тапело.
— Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак «Повреждённая дорога».
— И чего?
— Ну, там и был знак. Впереди. Только испорченный.
— И что там было написано?
— Ну, он был испорчен. Слова расплывались. Ну, как обычно. Но я сумел прочитать, что там написано.
— Ага, давай дальше.
— Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак «Повреждённая дорога».
— Ты все выдумываешь.
— Я ничего не выдумываю. Вы дослушайте до конца.
— Дай-ка я догадаюсь. Там был ещё один знак.
— Да, был. Все правильно.
— И?
— Что — и?
— Ты смог прочесть, что там написано?
— Ага. Это был очень чёткий знак. Без повреждений.
— И там было написано…
— Не обращайте внимания на все предыдущие знаки.
— Господи Боже, — сказала Тапело. — И мне оно надо?
— Я не знаю. Тебе оно надо?
Дорога шла по равнине, плоской, пустынной и бесконечной. Мы проехали радиотелескоп, огромный купол которого был перевернут, чтобы вобрать в себя небо. Над ним колыхалось облако шума. А ещё через несколько миль мы увидели что-то похожее на мираж.
— Что это? — спросил Павлин.
Синее переливчатое свечение над дорогой, жидкие волны воздуха, поднимавшегося от гудронированного шоссе. Перед нами была другая машина. Она проехала сквозь синее марево, которое как будто окутало автомобиль, а потом и мы сами въехали в этот странный мираж. Стало заметно теплее, и мы словно сбавили скорость, хотя на самом деле мы её не сбавляли. Я слышала разные звуки: голоса, шелест дыхания — тихо-тихо, едва различимо. Хендерсон повернулась ко мне. Я не узнала её лицо. Это было лицо незнакомки. Исчезло всякое ощущение движения. Как будто мы приподнялись над землёй и зависли в воздухе, в зыбком дрожащем пространстве, а потом мы вдруг выехали наружу, уже с той стороны, и поехали дальше, опять на нормальной скорости, и после жаркого марева нам было даже прохладно, и лицо Хендерсон снова стало её лицом.
— Что это было? — спросил Павлин. Тапело покачала головой:
— Не знаю.
— А куда делась эта, другая машина?
Дорога впереди — абсолютно прямая, без единого поворота. Но машины, которая ехала впереди, почему-то не видно.
— Блин, как-то здесь странно, — сказал Павлин. — Не нравится мне все это.
Мы поехали дальше. Я поняла, что не могу больше писать. После этого непонятного миража мне стало как-то нехорошо. Меня подташнивало. Слова кружились на бумаге.
— Ой, бля, — сказала Хендерсон. — Так ты?..
— Что там? — спросил Павлин.
— Господи.
— Что там?
— Зеркало.
— Эй, это моё, — сказала Тапело. — И не ройся, пожалуйста, у меня в сумке.
— Господи Боже, — сказала Хендерсон. — Я едва в него не посмотрелась.
— Положи мои вещи на место.
— А это что у тебя? Часы. Ну ни хрена себе.
— Я тебя предупреждаю.
— И сколько время? — спросил Павлин.
— А как я тебе посмотрю, сколько время?! Марлин… Хендерсон передала мне часы. Её пальцы были как смазанное пятно, троящийся образ, наложение картинок.
— А это чего за книга? — сказала Хендерсон.
— Просто книга, — сказала Тапело. — Какие проблемы? Хендерсон нашла сумку Тапело на полу. Сперва она достала оттуда зеркало, потом — часы. А теперь — книгу. Ту самую, которую Тапело читала сегодня утром. Рассказы По. Хендерсон пролистала страницы.
— Не понимаю, зачем это надо. Книжки читать, все такое.
— А ты попробуй, а вдруг понравится.
— Осторожнее. Машина, — сказал Павлин.
Машина была впереди. Она ехала очень медленно. Маленький голубой автомобиль. Первый, который нам встретился после того миража. Вокруг творилось столько всего непонятного. Павлин прав, надо быть осторожнее. Тапело обогнала голубую машину, объехав её по широкой дуге. Я попыталась рассмотреть водителя.
— Похоже, он в трансе, — сказала Хендерсон.
Руки водителя судорожно сжимали руль, а его голова медленно раскачивалась из стороны в сторону. Он повернулся и посмотрел в нашу сторону. Абсолютно пустое лицо, без всякого выражения.
— Вот, блин, дожили, — сказала Павлин. — Вообще-то такое следует запретить.
Обогнав голубую машину, мы поехали дальше.
— И все-таки что это было? — сказал Павлин.
— Жуть какая, — сказала Хендерсон. — Ну, эта книга. Нет, действительно жуткие вещи тут пишут.
— А что за книга? — спросил Павлин.
— Сердце-обличитель.
— Это такое название?
— Ага.
— Это что, про любовь? Как в любовном романе?
— Нет, это не про любовь.
— Знаешь, Бев, про любовь нет хороших историй. Есть только одна, которая про нас с тобой. Ты слушай меня. Я — твой любовный роман.
— Никакого повода у меня не было, — сказала Хендерсон. — И бешенства я не испытывал. Я любил этого старика. Он ни разу не причинил мне зла. Ни разу меня не обидел.
— Ты о чем? — спросил Павлин. — Я читаю из книжки.
— А-а.
— Его золото меня не прельщало.
— А меня бы прельстило, — сказал Павлин.
— Его золото меня не прельщало. Пожалуй, виной всему был его глаз! Да, именно! Один глаз у него был как у хищной птицы — голубоватый, подёрнутый плёнкой. Стоило ему поглядеть на меня, и у меня кровь стыла в жилах.
Хендерсон читала, и волосы лезли ей в глаза. У неё длинные волосы, только теперь они грязные и свалявшиеся, а когда она двигает головой, они шевелятся, как живые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33