Вот увидишь, Стас, — вернется. Я верю, она придет однажды с двумя розами, белой и красной, и, как обычно, подставит щеку для поцелуя. Я ведь порвал с Аркашкой все отношения, и Борька об этом знает». А через полчаса после Ленечкиных откровений я пошел в сортир отлить и застал там Стошенко целующимся взасос с Аркадием...
Забежав на второй этаж, я резко тормознул перед дверью в квартиру Стошенко. Встал напротив дверного косяка, так, чтобы через линзу «глазка» меня не было видно, и указательным пальцем левой руки надавил на кнопку звонка. Правую руку с двумя розами в кулаке я вытянул в сторону, расположив цветы таким образом, чтоб как раз их-то и увидел Ленечка, когда припадет к дверному «глазку» своим черным глазом. Ленечка, увидев розы, непременно решит — это Боря с игривой стыдливостью прячется от линзы подсматривающего устройства за дверным косяком. И, насколько я знаю Ленечку, он должен, обязан сразу же открыть дверь, распахнуть ее настежь, трепеща сердцем и складывая губы трубочкой для поцелуя. Гомики они такие, они романтики. Но для начала Ленечку нужно разбудить. Звоня сегодня утром ему по мобильнику, я утомился слушать длинные гудки в трубке, а, нажимая пальцем на кнопку, я морщился от непрерывного «динь-дон-тиллидон» мелодичного звонка за дверью.
Я думал, будить Стошенко непрерывным звонком придется минут пять кряду. Я ошибся. Леонид, как выяснилось, не спал. Секунд пятнадцать нудного «динь-дона», и я расслышал торопливые шаги за дверью, отпустил кнопку звонка.
— Кто там? — выкрикнул Ленечка на ходу. Замолчал, заглянул в «глазок». Громко-громко ахнул, и голос его завибрировал, будто взволнованная виртуозом-гитаристом струна: — Борис! Боренька!!! Ты вернулась!..
Ленечка управился с дверными запорами в рекордно короткое время. Дверь распахнулась, и я треснул по улыбающейся физиономии Стошенко кулаком, в котором сжимал колючие стебли двух дешевых роз.
Ударил я не сильно. Скорее даже не ударил, а втолкнул, впихнул Ленечку с порога обратно в квартиру и вошел сам следом, спешно прикрывая за собою дверь.
Мой толчок-тычок задвинул Стошенко в глубину квартирной прихожей. Высокий, с копною пышных угольно-черных курчавых волос, смуглый и мускулистый Ленечка широко расставил ноги, дабы сохранить равновесие и остановить возвратно-поступательное движение после тычка кулаком в челюсть. На Ленечке был надет длинный шелковый халат. Полы халата распахнулись, обнажив атлетически сложенную фигуру во всей ее античной красе и на секунду шокировав меня татуировкой внизу голого живота. Как оказалось — Леонид брил промежность. В нижней части пуза, на тщательно выбритом участке кожи, красовалась татуировка — две розы, белая и красная.
— Срамоту прикрой, Ленечка, а то ты меня смущаешь. Чего стоишь? Прикрой, говорю, розарий!
— Стас?.. — Ленечка запахнул полы халата. Руки у него задрожали, лицо внезапно побелело.
— Ну, Стас. С чего это ты так напрягся? — Я на самом деле не ожидал увидеть на лице Стошенко столь мертвенную бледность неподдельного ужаса. — Ну, наколол я тебя с розами, ну, по морде съездил, замечу в скобках — совсем не сильно стукнул по фейсу, — а тебя прям шатает. Того и гляди, в обморок упадешь.
— Мне Буба позвонил, рассказал, как ты... как ты... — Ленечку заклинило. — Как ты...
— Рассказал, как я «быков» мочил, да?
Леонид кивнул. Кивок у него вышел на японский манер. Самураи, когда кланяются, не спускают глаз с собеседника. Так же и Ленечка, дернул шеей, наклонил голову, но глаз не опустил, продолжая смотреть на меня, словно видел впервые.
— Я рад, что тебе известны мои скрытые таланты, Леонид. Не придется терять время, лишний раз демонстрируя силу. Времени у меня в обрез и... Стой!.. Погоди!..
Вот черт! Я не успел поймать, перехватить полы халата, взметнувшиеся в воздух, словно шлейф, после того, как Ленечка рванул к дверному проему в комнату-спальню. Сбежал, скрылся у себя в спаленке, дуралей. А я тоже хорош — вместо того чтобы в два прыжка нагнать беглеца, сделал чисто фехтовальный выпад и попытался схватить его за шелковый хвост пестрого халата. Попытка не удалась. Тонкая, гладкая ткань проскочила между пальцев, я потерял равновесие и чуть не грохнулся на половичок посредине прихожей.
Черт побери! Времени — кот наплакал, а, видно, придется гоняться за Ленечкой по всей квартире, как за малым ребенком!
— Леонид! Не бойся, Леонид! — Я взмахнул руками, поймал на мгновение утраченное после фехтовального выпада чувство баланса и шагнул по направлению к Ленечкиной спаленке. — Лень, давай не будем играть ни в салочки, ни в прятки. Давай, ты по-хорошему дашь мне...
Ленечка выпрыгнул обратно в прихожую совершенно для меня неожиданно. И, если бы я инстинктивно не отшатнулся, бейсбольная бита размозжила бы мой череп, как прокисшую репу.
Оказывается, Ленечка побежал в спальню отнюдь не прятаться, а вооружаться. Вооружился бейсбольной битой и ринулся обратно в прихожую, всерьез намереваясь расшибить битой-дубиной мою седую голову! Не ожидал я от него ничего подобного, каюсь. Ленечка орудовал битой, как заправский дровосек тяжелым топором.
Просвистев в сантиметре от моего лба, бита ударилась о стенку. Стенка вздрогнула, с потолка посыпались белесые ошметки штукатурки. Видать, все же судьба мне сегодня упасть на коврик-половичок в Ленечкиной прихожей. Отпрянув от просвистевшей в опасной близости бейсбольной биты, я потерял-таки равновесие и грохнулся на пол.
Стукнувшись о стенку, бита-дубина взмыла вверх, на мгновение зависнув надо мной.
Подтянув ноги к животу, я успел «встать» на лопатки и выбросить ноги навстречу стремительно опускающейся дубине. Я хотел отбить ее сомкнутыми пятками, погасить энергию удара и одновременно изменить траекторию.
Моя задумка удалась. Пятки ударили по отполированному дереву, из которого была сделана американская дубина. Удар сбил скорость, изменил ее направление, и, вместо того чтобы попасть по голове, дубинка стукнулась об пол в десяти-пятнадцати сантиметрах от моего уха.
Дровосек, когда колет дрова, сгибается в конечной фазе маха топором. Вот и Ленечку согнуло одновременно с тем, как утолщенный конец бейсбольной биты коснулся пола. Его согнуло, и я бросил в лицо Ленечке розы, которые сжимал в кулаке. Ленечка в силу природных инстинктов зажмурился, а я перекатился на бок и обеими руками вцепился в биту-дубину.
Я думал — все, победа. Не тут-то было!
Едва я ухватился за биту, Ленечка отскочил в сторону и, хорошо размахнувшись, ударил меня ногой.
Блин! Как больно!!! Стошенко, кретин, ударил носком по моей коленке. Наверное, боялся, что я сейчас поднимусь и сделаю то, что у него не получилось, — размозжу ему череп. Боялся и спешил переломать мои нижние конечности.
Колено, по которому пришелся удар, сразу же онемело. Правое колено, между прочим. Колено опорной и толчковой ноги. Одно приятно — Ленечка босой, бить как следует не умеет и сдуру, с перепугу приложился со всей силы пальчиками с педикюром об мои несчастные кости, в результате чего эти самые напедикюренные пальчики себе поломал.
Да-да! Именно так: намеревался сломать мне ногу, а вместо этого поломал себе пальцы. Ну разве не кретин, а? Полный, законченный кретин!
— Вау-у-у-а-а-а! — заорал, завыл Ленечка, запрыгал на здоровой ноге, плюхнулся на пол голой попой, обеими руками схватился за переломанные пальцы, идиот, и взвыл еще громче: — А-а-а-у-у-у, ка-а-кая бо-о-оль!..
— Кретин, блядь, идиот, пидор гнойный... — стонал и ругался я в другом углу прихожей, аккуратно ощупывая травмированное колено. Как оказалось, удар пришелся не совсем в колено. Иначе все, привет — гипс обеспечен. Ленечка лишь зацепил коленный сустав, а в основном пострадала икроножная мышца.
Опираясь на биту как на костыль, я с горем пополам поднялся на ноги. То есть на ногу, на левую. Правые икра и колено болели нещадно. Слава богу, хоть кость не треснула. Однако гематома нальется знатная. По опыту знаю — пару дней придется хромать... Пару дней... Какие, на фиг, пара дней. Каждая минута на счету.
Пока я поднимался со смятого половичка, Леонид, подвывая, глядел лишь на свои изуродованные пальчики с аккуратно обработанными ногтями. Когда же я встал на левую ногу и со стоном перенес вес тела на правую, опытным путем выясняя, как отныне мне придется ходить-ковылять, Ленечка отвел взгляд от пальчиков-закорючек и, посмотрев на меня снизу вверх, спросил, едва ворочая языком:
— Ты меня убьешь?
Болевой шок лишил Леонида Стошенко и физических сил, и силы воли, а во взгляде его отчетливо читалась мольба о пощаде.
— Надо бы, но не убью. Честное слово. — Я сделал еще один шаг. Ничего. Больно, но не спеша ходить можно. Однако надо спешить. — Я вообще-то, Леня, вовсе не убивать тебя пришел. И даже за фискальный звонок Бубе бить не стану. Пришел я в долг у тебя попросить штуку баксов. Дашь?
— Ну да... — Ленечка недоверчиво покосился на бейсбольную биту. — Я скажу, где деньги лежат, ты все хапнешь и прибьешь меня, как муху.
— Как таракана. Я раздавлю тебя, как таракана, если не получу денег. А если дашь взаймы — мирно уйду.
— Какие у меня гарантии?
— Блин! Наш с тобой диалог, Ленечка, напоминает фиговый перевод хренового штатовского кинобоевика, не находишь? Какие, к чертям, «гарантии»?! Не усложняй, давай бабки, и я похромал. Спешу я.
— Баксы на кухне. В холодильнике, в морозилке. В коробке из-под пельменей.
— Сиди здесь, никуда не уползай, пока я схожу на кухню.
— Куда мне ползти? Некуда мне ползти...
— Черт тебя знает, куда ты можешь заползти. Может, у тебя по всей квартире бейсбольные биты припрятаны, — сказал я, хромая мимо Ленечки и, на всякий случай, придерживая биту-дубину на весу, чтоб, если он вдруг дернется, ловчее перебить Стошенко хребет.
— Биту я купил после того, как ивановские избили, — объяснил Ленечка, опасливо прикрыв голову рукой. Я прошел мимо, и он осмелел. Спросил, сверля глазами мой затылок: — Стас? Ты каратист?
— Нет, — ответил я, ковыляя по коридорчику из прихожей на кухню.
— Но ты дерешься, как настоящий каратист. — Ленечкин взгляд продолжал изучать мой седой затылок.
— То движение, которым я остановил биту, называется «бойцовый петух стряхивает пыль со шпор». — Я добрался до кухни, открыл холодильник и дверцу морозильной камеры. — Это не карате. Это гунфу. Стиль Петуха.
— Кого?
— Петуха. Имеется в виду не «петух» в значении пидор, а птичка петушок. — Я отыскал в морозильнике пачку из-под пельменей. Она лежала между мороженой курицей и превратившимся в ледышку куском говядины. — Согласись, Ленечка, а есть нечто символичное, что тебя, гея-петушка, я остановил движением из петушиного стиля, изобретенного в Китае сто лет назад в провинции Хунань национальным меньшинством — народностью мяо.
Ленечка не ответил. Я выглянул в коридор. Леонид по-прежнему сидел на полу, где и раньше. Стащив с себя халат, Стошенко пытался обернуть шелком сломанные пальцы.
* * *
Вскрыв пачку пельменей, я обнаружил покрывшиеся инеем хрустящие зеленые бумажки. Отобрал из вороха долларов четыре сотенных, три купюры по пятьдесят баксов и добил долг до штуки двадцатниками и десятками. Сунул пачку денег в нагрудный карман рубашки. Остальной ворох долларов запихнул обратно в картонную пачку. Надо отметить — у Леонида Стошенко припрятаны в холодильнике солидные сбережения. Штук двадцать, как минимум. А все плачется, ноет всю дорогу, что совсем денег нету, халтурку клянчит. Вот жучара хитрожопая! Не люблю таких.
Когда я отсчитывал деньги, Ленечка вдруг заговорил, разродился длинным монологом, объясняя, почему он на меня напал. Говорил, дескать, испугался за свою жизнь и прочую ерунду. Я его не слушал, засунул коробку с надписью на картоне «Русские пельмени» обратно в морозилку, собрался было захлопнуть холодильник, но вспомнил, что за двое суток почти ничего не ел. Вспомнил не мозгами, а желудком. Запахи и вид еды в холодильном шкафу отозвались резкой сосущей болью в боку.
Глотая слюну, я извлек из холодильника батон колбасы салями и пару крепких огурцов.
— Лень, я занял у тебя штуку и пожрать, — сказал я, вернувшись в прихожую. Бейсбольную биту оставил на кухне. Шел, прихрамывая, но колено болело меньше, чем я ожидал, и это радовало. — Жив буду, верну должок. Сдохну — не взыщи.
— Стас, чего мне с ногой делать? — Ленечка смотрел на меня, явно ища сочувствия. — Сунуть под холодную воду или до приезда «Скорой» не трогать?
«Забавный человечек этот Ленечка! — усмехнулся я про себя. — Когда я обманом проник к нему в квартиру, чуть не описался со страха, спустя десять секунд пытался размозжить мою голову бейсбольной битой, а теперь просит совета, как сломанные об мою коленку пальчики сберечь! Типичный эгоцентрист, уверен, что весь мир вращается вокруг него, любимого... Или хитрит? Заговаривает зубы? Сейчас я уйду, а Леонид Стошенко позвонит в ментуру и заявит о вторжении на его приватизированную жилплощадь и о нанесении морального, материального и физического ущербов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Забежав на второй этаж, я резко тормознул перед дверью в квартиру Стошенко. Встал напротив дверного косяка, так, чтобы через линзу «глазка» меня не было видно, и указательным пальцем левой руки надавил на кнопку звонка. Правую руку с двумя розами в кулаке я вытянул в сторону, расположив цветы таким образом, чтоб как раз их-то и увидел Ленечка, когда припадет к дверному «глазку» своим черным глазом. Ленечка, увидев розы, непременно решит — это Боря с игривой стыдливостью прячется от линзы подсматривающего устройства за дверным косяком. И, насколько я знаю Ленечку, он должен, обязан сразу же открыть дверь, распахнуть ее настежь, трепеща сердцем и складывая губы трубочкой для поцелуя. Гомики они такие, они романтики. Но для начала Ленечку нужно разбудить. Звоня сегодня утром ему по мобильнику, я утомился слушать длинные гудки в трубке, а, нажимая пальцем на кнопку, я морщился от непрерывного «динь-дон-тиллидон» мелодичного звонка за дверью.
Я думал, будить Стошенко непрерывным звонком придется минут пять кряду. Я ошибся. Леонид, как выяснилось, не спал. Секунд пятнадцать нудного «динь-дона», и я расслышал торопливые шаги за дверью, отпустил кнопку звонка.
— Кто там? — выкрикнул Ленечка на ходу. Замолчал, заглянул в «глазок». Громко-громко ахнул, и голос его завибрировал, будто взволнованная виртуозом-гитаристом струна: — Борис! Боренька!!! Ты вернулась!..
Ленечка управился с дверными запорами в рекордно короткое время. Дверь распахнулась, и я треснул по улыбающейся физиономии Стошенко кулаком, в котором сжимал колючие стебли двух дешевых роз.
Ударил я не сильно. Скорее даже не ударил, а втолкнул, впихнул Ленечку с порога обратно в квартиру и вошел сам следом, спешно прикрывая за собою дверь.
Мой толчок-тычок задвинул Стошенко в глубину квартирной прихожей. Высокий, с копною пышных угольно-черных курчавых волос, смуглый и мускулистый Ленечка широко расставил ноги, дабы сохранить равновесие и остановить возвратно-поступательное движение после тычка кулаком в челюсть. На Ленечке был надет длинный шелковый халат. Полы халата распахнулись, обнажив атлетически сложенную фигуру во всей ее античной красе и на секунду шокировав меня татуировкой внизу голого живота. Как оказалось — Леонид брил промежность. В нижней части пуза, на тщательно выбритом участке кожи, красовалась татуировка — две розы, белая и красная.
— Срамоту прикрой, Ленечка, а то ты меня смущаешь. Чего стоишь? Прикрой, говорю, розарий!
— Стас?.. — Ленечка запахнул полы халата. Руки у него задрожали, лицо внезапно побелело.
— Ну, Стас. С чего это ты так напрягся? — Я на самом деле не ожидал увидеть на лице Стошенко столь мертвенную бледность неподдельного ужаса. — Ну, наколол я тебя с розами, ну, по морде съездил, замечу в скобках — совсем не сильно стукнул по фейсу, — а тебя прям шатает. Того и гляди, в обморок упадешь.
— Мне Буба позвонил, рассказал, как ты... как ты... — Ленечку заклинило. — Как ты...
— Рассказал, как я «быков» мочил, да?
Леонид кивнул. Кивок у него вышел на японский манер. Самураи, когда кланяются, не спускают глаз с собеседника. Так же и Ленечка, дернул шеей, наклонил голову, но глаз не опустил, продолжая смотреть на меня, словно видел впервые.
— Я рад, что тебе известны мои скрытые таланты, Леонид. Не придется терять время, лишний раз демонстрируя силу. Времени у меня в обрез и... Стой!.. Погоди!..
Вот черт! Я не успел поймать, перехватить полы халата, взметнувшиеся в воздух, словно шлейф, после того, как Ленечка рванул к дверному проему в комнату-спальню. Сбежал, скрылся у себя в спаленке, дуралей. А я тоже хорош — вместо того чтобы в два прыжка нагнать беглеца, сделал чисто фехтовальный выпад и попытался схватить его за шелковый хвост пестрого халата. Попытка не удалась. Тонкая, гладкая ткань проскочила между пальцев, я потерял равновесие и чуть не грохнулся на половичок посредине прихожей.
Черт побери! Времени — кот наплакал, а, видно, придется гоняться за Ленечкой по всей квартире, как за малым ребенком!
— Леонид! Не бойся, Леонид! — Я взмахнул руками, поймал на мгновение утраченное после фехтовального выпада чувство баланса и шагнул по направлению к Ленечкиной спаленке. — Лень, давай не будем играть ни в салочки, ни в прятки. Давай, ты по-хорошему дашь мне...
Ленечка выпрыгнул обратно в прихожую совершенно для меня неожиданно. И, если бы я инстинктивно не отшатнулся, бейсбольная бита размозжила бы мой череп, как прокисшую репу.
Оказывается, Ленечка побежал в спальню отнюдь не прятаться, а вооружаться. Вооружился бейсбольной битой и ринулся обратно в прихожую, всерьез намереваясь расшибить битой-дубиной мою седую голову! Не ожидал я от него ничего подобного, каюсь. Ленечка орудовал битой, как заправский дровосек тяжелым топором.
Просвистев в сантиметре от моего лба, бита ударилась о стенку. Стенка вздрогнула, с потолка посыпались белесые ошметки штукатурки. Видать, все же судьба мне сегодня упасть на коврик-половичок в Ленечкиной прихожей. Отпрянув от просвистевшей в опасной близости бейсбольной биты, я потерял-таки равновесие и грохнулся на пол.
Стукнувшись о стенку, бита-дубина взмыла вверх, на мгновение зависнув надо мной.
Подтянув ноги к животу, я успел «встать» на лопатки и выбросить ноги навстречу стремительно опускающейся дубине. Я хотел отбить ее сомкнутыми пятками, погасить энергию удара и одновременно изменить траекторию.
Моя задумка удалась. Пятки ударили по отполированному дереву, из которого была сделана американская дубина. Удар сбил скорость, изменил ее направление, и, вместо того чтобы попасть по голове, дубинка стукнулась об пол в десяти-пятнадцати сантиметрах от моего уха.
Дровосек, когда колет дрова, сгибается в конечной фазе маха топором. Вот и Ленечку согнуло одновременно с тем, как утолщенный конец бейсбольной биты коснулся пола. Его согнуло, и я бросил в лицо Ленечке розы, которые сжимал в кулаке. Ленечка в силу природных инстинктов зажмурился, а я перекатился на бок и обеими руками вцепился в биту-дубину.
Я думал — все, победа. Не тут-то было!
Едва я ухватился за биту, Ленечка отскочил в сторону и, хорошо размахнувшись, ударил меня ногой.
Блин! Как больно!!! Стошенко, кретин, ударил носком по моей коленке. Наверное, боялся, что я сейчас поднимусь и сделаю то, что у него не получилось, — размозжу ему череп. Боялся и спешил переломать мои нижние конечности.
Колено, по которому пришелся удар, сразу же онемело. Правое колено, между прочим. Колено опорной и толчковой ноги. Одно приятно — Ленечка босой, бить как следует не умеет и сдуру, с перепугу приложился со всей силы пальчиками с педикюром об мои несчастные кости, в результате чего эти самые напедикюренные пальчики себе поломал.
Да-да! Именно так: намеревался сломать мне ногу, а вместо этого поломал себе пальцы. Ну разве не кретин, а? Полный, законченный кретин!
— Вау-у-у-а-а-а! — заорал, завыл Ленечка, запрыгал на здоровой ноге, плюхнулся на пол голой попой, обеими руками схватился за переломанные пальцы, идиот, и взвыл еще громче: — А-а-а-у-у-у, ка-а-кая бо-о-оль!..
— Кретин, блядь, идиот, пидор гнойный... — стонал и ругался я в другом углу прихожей, аккуратно ощупывая травмированное колено. Как оказалось, удар пришелся не совсем в колено. Иначе все, привет — гипс обеспечен. Ленечка лишь зацепил коленный сустав, а в основном пострадала икроножная мышца.
Опираясь на биту как на костыль, я с горем пополам поднялся на ноги. То есть на ногу, на левую. Правые икра и колено болели нещадно. Слава богу, хоть кость не треснула. Однако гематома нальется знатная. По опыту знаю — пару дней придется хромать... Пару дней... Какие, на фиг, пара дней. Каждая минута на счету.
Пока я поднимался со смятого половичка, Леонид, подвывая, глядел лишь на свои изуродованные пальчики с аккуратно обработанными ногтями. Когда же я встал на левую ногу и со стоном перенес вес тела на правую, опытным путем выясняя, как отныне мне придется ходить-ковылять, Ленечка отвел взгляд от пальчиков-закорючек и, посмотрев на меня снизу вверх, спросил, едва ворочая языком:
— Ты меня убьешь?
Болевой шок лишил Леонида Стошенко и физических сил, и силы воли, а во взгляде его отчетливо читалась мольба о пощаде.
— Надо бы, но не убью. Честное слово. — Я сделал еще один шаг. Ничего. Больно, но не спеша ходить можно. Однако надо спешить. — Я вообще-то, Леня, вовсе не убивать тебя пришел. И даже за фискальный звонок Бубе бить не стану. Пришел я в долг у тебя попросить штуку баксов. Дашь?
— Ну да... — Ленечка недоверчиво покосился на бейсбольную биту. — Я скажу, где деньги лежат, ты все хапнешь и прибьешь меня, как муху.
— Как таракана. Я раздавлю тебя, как таракана, если не получу денег. А если дашь взаймы — мирно уйду.
— Какие у меня гарантии?
— Блин! Наш с тобой диалог, Ленечка, напоминает фиговый перевод хренового штатовского кинобоевика, не находишь? Какие, к чертям, «гарантии»?! Не усложняй, давай бабки, и я похромал. Спешу я.
— Баксы на кухне. В холодильнике, в морозилке. В коробке из-под пельменей.
— Сиди здесь, никуда не уползай, пока я схожу на кухню.
— Куда мне ползти? Некуда мне ползти...
— Черт тебя знает, куда ты можешь заползти. Может, у тебя по всей квартире бейсбольные биты припрятаны, — сказал я, хромая мимо Ленечки и, на всякий случай, придерживая биту-дубину на весу, чтоб, если он вдруг дернется, ловчее перебить Стошенко хребет.
— Биту я купил после того, как ивановские избили, — объяснил Ленечка, опасливо прикрыв голову рукой. Я прошел мимо, и он осмелел. Спросил, сверля глазами мой затылок: — Стас? Ты каратист?
— Нет, — ответил я, ковыляя по коридорчику из прихожей на кухню.
— Но ты дерешься, как настоящий каратист. — Ленечкин взгляд продолжал изучать мой седой затылок.
— То движение, которым я остановил биту, называется «бойцовый петух стряхивает пыль со шпор». — Я добрался до кухни, открыл холодильник и дверцу морозильной камеры. — Это не карате. Это гунфу. Стиль Петуха.
— Кого?
— Петуха. Имеется в виду не «петух» в значении пидор, а птичка петушок. — Я отыскал в морозильнике пачку из-под пельменей. Она лежала между мороженой курицей и превратившимся в ледышку куском говядины. — Согласись, Ленечка, а есть нечто символичное, что тебя, гея-петушка, я остановил движением из петушиного стиля, изобретенного в Китае сто лет назад в провинции Хунань национальным меньшинством — народностью мяо.
Ленечка не ответил. Я выглянул в коридор. Леонид по-прежнему сидел на полу, где и раньше. Стащив с себя халат, Стошенко пытался обернуть шелком сломанные пальцы.
* * *
Вскрыв пачку пельменей, я обнаружил покрывшиеся инеем хрустящие зеленые бумажки. Отобрал из вороха долларов четыре сотенных, три купюры по пятьдесят баксов и добил долг до штуки двадцатниками и десятками. Сунул пачку денег в нагрудный карман рубашки. Остальной ворох долларов запихнул обратно в картонную пачку. Надо отметить — у Леонида Стошенко припрятаны в холодильнике солидные сбережения. Штук двадцать, как минимум. А все плачется, ноет всю дорогу, что совсем денег нету, халтурку клянчит. Вот жучара хитрожопая! Не люблю таких.
Когда я отсчитывал деньги, Ленечка вдруг заговорил, разродился длинным монологом, объясняя, почему он на меня напал. Говорил, дескать, испугался за свою жизнь и прочую ерунду. Я его не слушал, засунул коробку с надписью на картоне «Русские пельмени» обратно в морозилку, собрался было захлопнуть холодильник, но вспомнил, что за двое суток почти ничего не ел. Вспомнил не мозгами, а желудком. Запахи и вид еды в холодильном шкафу отозвались резкой сосущей болью в боку.
Глотая слюну, я извлек из холодильника батон колбасы салями и пару крепких огурцов.
— Лень, я занял у тебя штуку и пожрать, — сказал я, вернувшись в прихожую. Бейсбольную биту оставил на кухне. Шел, прихрамывая, но колено болело меньше, чем я ожидал, и это радовало. — Жив буду, верну должок. Сдохну — не взыщи.
— Стас, чего мне с ногой делать? — Ленечка смотрел на меня, явно ища сочувствия. — Сунуть под холодную воду или до приезда «Скорой» не трогать?
«Забавный человечек этот Ленечка! — усмехнулся я про себя. — Когда я обманом проник к нему в квартиру, чуть не описался со страха, спустя десять секунд пытался размозжить мою голову бейсбольной битой, а теперь просит совета, как сломанные об мою коленку пальчики сберечь! Типичный эгоцентрист, уверен, что весь мир вращается вокруг него, любимого... Или хитрит? Заговаривает зубы? Сейчас я уйду, а Леонид Стошенко позвонит в ментуру и заявит о вторжении на его приватизированную жилплощадь и о нанесении морального, материального и физического ущербов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57