Тусклое пятно света, образовавшееся вокруг него, не могло рассеять темноты, пришлось карабкаться, держась одной рукой за прогнившие перила.
Прямо перед ним оказались три двери.
Он направился к первой из них и дрожащей рукой нащупал ручку. Подергал ее, но тщетно: осклизлый латунный шар лишь прокручивался в его ладони.
Стиснув зубы, он изо всех сил надавил плечом на массивную дверь.
Дверь подалась; давно не смазывавшиеся петли так жалобно заскрипели, что ему показалось, будто скулит раненая собака.
Замерев в нерешительности на пороге, он снова щелкнул зажигалкой, силясь различить в темноте хоть какие-нибудь очертания.
Комната была пуста, не считая какой-то старой рухляди. Он отступил на лестничную площадку.
Где-то впереди раздался тихий, почти беззвучный вздох. Как шелест.
Он уставился в темноту, стараясь определить, откуда донесся звук. Отстегнув от пояса тяжелый фонарь и выставив его перед собой как дубинку, он двинулся дальше по коридору.
Около второй двери лежало что-то ужасно знакомое.
К горлу подкатил ком — это была туфелька его дочери.
Судорожно сглотнув, он опустился на одно колено и поднял ее. Крошечная туфелька была вся в крови; прижав ее к груди и прислушиваясь — не повторится ли снова тот странный звук, — он почувствовал, как в его жилах медленно стынет кровь.
Тишина.
Только гулкие удары сердца да пульсирующая в висках кровь были ему ответом.
Он поднялся на ноги, отыскал на ощупь ручку второй двери и, собравшись с духом, распахнул ее. И тотчас чиркнул зажигалкой.
Бледный желтоватый свет выхватил из мрака разорванную кофточку. Он подошел ближе, и тут же спазм в животе сменился диким приступом тошноты. Кофточка была разорвана пополам и так же, как туфелька, залита кровью. Онемевшими губами он прошептал имя дочери, вернулся на лестничную площадку и подошел к третьей, последней двери. Зажигалка в его руке накалилась, и он вынужден был потушить огонек. Казалось, прошла целая вечность, пока он стоял в обступившей его темноте, переводя взгляд с места на место в тщетной попытке разглядеть хоть что-нибудь в этой кромешной тьме. Наконец, почувствовав, что зажигалка остыла, он снова зажег ее и приготовился войти в третью комнату.
Не успел он прикоснуться к ручке, как кто-то повернул ее изнутри.
Дверь широко распахнулась, как бы приглашая его войти, и он переступил порог, держа зажигалку над головой.
Он закричал бы, будь у него силы.
Его хватило лишь на то, чтобы беспомощно прислониться к дверному косяку: тело обмякло, ноги как ватные, спазмы в животе вот-вот вывернут его наизнанку. Обезумевший от представшего его взору зрелища, он отказывался верить своим глазам.
Его маленькая дочь висела вниз головой на крюке, подвешенном на цепи к потолку, тело болталось, как кусок туши в мясной лавке, обе руки были отрублены по плечи, а горло глубоко и неуклюже располосовано. На полу разлилась лужа крови, кое-где кровь успела загустеть, превратившись в липкую красную кашицу.
Отрубленных рук нигде не было видно.
Он метнулся назад, машинально захлопывая за собой дверь, словно это могло спасти его от пережитого ужаса, стереть из памяти увиденное. Зажигалка выпала из руки, и его вновь окутала темнота. Ноги предательски подкашивались, но, собрав остатки сил, он бросился к лестнице.
Он уже почти поравнялся с первой дверью, когда она вдруг открылась.
Существо, набросившееся на него, можно было представить только в кошмарном сне.
Ростом с человека, туловище слегка прогнулось под тяжестью огромной головы. Головы, сплошь покрытой клочьями рваной кожи, под которой проступали набухшие вены и гнойники. Спутанные седые лохмы разметались в разные стороны, глаза горели, когда чудовище ринулось к нему. Он успел разглядеть, что это и не глаза вовсе, а два красных шара без зрачков, будто бы налитых кипящей кровью. Чудовище разинуло пасть, и из нее вывалился огромный язык, по которому сочилась желтая слюна.
В когтистой руке был зажат тесак.
Он попытался было защищаться, однако нападение оказалось столь внезапным и жестоким, что спасти его могло разве что чудо.
Лезвие тесака вонзилось ему прямо под грудину, с легкостью разрезав живот до самых почек. Тело разломилось, как перезрелый персик, и кишки наподобие гигантского окровавленного клубка червей вывалились наружу. Издав вопль, он упал, и в уже угасающем сознании его мелькнуло, что чудовище обрушилось на него, зарывшись когтями в мясо. Когти все глубже проникали, пока не сомкнулись вокруг того, к чему стремились.
Чудовище вырвало из тела сердце, зажало пульсирующий орган в огромном кулаке и, любуясь своим кровоточащим трофеем, вожделенно облизывалось, воспаленный, покрытый слизью язык извивался, как червь.
Сдавив сердце еще сильнее и глядя, как вытекает кровь из разорванных артерий, чудовище поднесло его к своей пасти... и в этот момент зажегся свет.
Глава 2
— Стоп!
Команда прозвучала одновременно с внезапной вспышкой иллюминации, производимой множеством прожекторов, и затемненную до этого лестничную площадку залил холодный белый свет.
Филип Дикинсон ступил на лестницу кинопередвижки, нависшей над головами двух актеров, и спрыгнул вниз, стараясь не задеть девушку-ассистента, деловито щелкавшую аппаратом, снимая что-то на фотопленку. Не должно быть никаких случайностей, когда съемки возобновятся. Ведь только на прошлой неделе персонаж, у которого в одной сцене был шрам на правой щеке, в другой появился с тем же шрамом, правда, каким-то чудом оказавшимся на левой щеке. Лишь тщательный анализ при прогонке ленты выявил ошибку, но актер уже возвратился в Америку, и его повторный вызов обойдется слишком дорого. На этот раз она решила не допустить подобной оплошности. Девушка меняла ракурсы, велев актерам не двигаться, при этом один, лежа на полу, улыбался ей, пока она суетилась вокруг них.
Когда зажегся свет, съемочная площадка тотчас превратилась в сцену, на которой разыгрывалось хорошо отрепетированное столпотворение. Режиссеры, операторы и их помощники сверялись со сценарием, спорили, какой эпизод снимать дальше. Какие-то актеры приглашались на площадку, другие толклись поодаль, курили и болтали.
Трое рабочих сноровисто монтировали рельсы, на которые им предстояло установить тяжелую съемочную аппаратуру типа «Панавизион» на тележке. Следующая сцена должна была сниматься движущейся камерой. В ней это мерзкое создание понесет сердце новой жертвы в подземелье, где ждут его подрастающие собратья.
Дикинсон взглянул вниз, услышав голос помощника режиссера Колина Робсона, напоминавшего операторам об осторожности — об огромном прожекторе. Робсон был высок и худощав, ему только что исполнилось тридцать пять лет. Он был на четыре года моложе Дикинсона, который сейчас наблюдал за кипящей вокруг него работой, то и дело проводя рукой по копне каштановых волос, доходивших ему до плеч. Он вытащил из кармана джинсов пластинку жевательной резинки и отправил ее в рот. Взглянув вначале на часы, потом на девушку-ассистента, воскликнул:
— Поживее, Сара! Не весь же день нам возиться.
Несмотря на то, что он родился на юге Англии в Суссексе, Дикинсон достаточно поколесил между Британией и Штатами, поэтому его речь приобрела легкий американский гнусавый акцент. Он стал режиссером восемь лет назад, после того как написал сценарии для пары американских детективных сериалов, постановщиком на которые его самого же и пригласили. Однако рамки телевидения, как ему казалось, не позволяли полностью реализовать творческий потенциал, и он решил заняться созданием кинофильмов. Некоторое время он работал помощником режиссера, участвовал в съемках нескольких фильмов в Штатах, но в конце концов ушел с этой работы. Окончательное решение было принято во время поездки в Италию через две недели после того, как ему исполнился тридцать один год, и знакомства с руководством компании «Ди-эй-си филмс».
Дикинсону предложили поставить фильм «Расчленитель», который при прокате в Штатах принес десять миллионов долларов дохода и, что было более важным, дал ему возможность обосноваться в американском бизнесе. Но в своем горячем стремлении преуспеть он вдруг обнаружил, что один за другим снимает фильмы ужасов. Более того, теперь, восемь лет спустя, новизна этой темы для него просто улетучилась — он потерял к ней всякий интерес.
Сейчас режиссер стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока, и смотрел на актера, распластавшегося на полу в намокшей от бутафорской крови одежде. Он тряс головой и устало вздыхал.
— Что-нибудь не так, Фил?
Дикинсон обернулся и увидел Фрэнка Миллера, спускающегося к нему с лестничной площадки. На Миллере был темный спортивный свитер и джинсы, в руке он держал маленькую серебряную фляжку. Его каштановые волосы были взлохмачены, и в них, так же как и в усах, кое-где пробивалась седина. Миллер был давно небрит, и, когда он почесывал щеку, раздавался скрежещущий звук. И хотя по внешнему виду этого не скажешь, Миллер был на шесть лет моложе Дикинсона — глубокие морщины на лбу и мешки под глазами старили его. Отхлебнув из фляжки, он сунул ее в задний карман джинсов.
— Похоже, ты чем-то недоволен, — сказал Миллер, проходя мимо режиссера и похлопав его по плечу.
Дикинсон молча наблюдал за тем, как тот начал вытаскивать из-под спины лежащего на полу актера целую сеть тоненьких трубочек. Они-то и обеспечивали приток крови, которая во время только что закончившейся сцены так натурально била из разорванного живота героя. Устройством, приводимым в действие тремя небольшими и хорошо замаскированными на теле актера насосами, управлял дистанционно сам Миллер, который сейчас не без гордости осматривал это кровавое творение своих рук.
— Можно пойти смыть все это с себя? — спросил «окровавленный» с головы до ног актер.
Дикинсон утвердительно кивнул.
— Валяй! Пожалуй, нам всем пора отдохнуть.
Он взглянул на часы и, сложив ладони у рта рупором, прокричал на весь павильон:
— Перерыв! Через час всем быть на своих местах!
Это его последнее указание было встречено одобрительным гулом, и вся съемочная группа повалила в буфет, развернутый в стороне в двух больших фургонах.
— Ну как получилось, Фрэнк? — спросило «гадкое чудовище», продолжая сжимать в кулаке сердце.
— Оставь его здесь, — сказал Миллер и проследил, как грузный актер положил сердце на землю. Затем оба — монстр и жертва — заторопились на обед, оставив Дикинсона и Миллера одних. Наступившая тишина вдруг стала казаться гнетущей после той суеты, которая поднималась всякий раз, когда заканчивались съемки и шли приготовления к следующей.
— У тебя осталось еще? — спросил Дикинсон, указывая на фляжку Миллера.
Тот вынул из кармана свою баклажку и передал ее режиссеру.
— Я мог бы рассчитывать на снисхождение, если бы высказал крамольную мысль: тебя не устраивает работа? — поинтересовался Миллер, сматывая «окровавленные» трубочки.
— Ты был недалек от истины, — ответил Дикинсон, возвращая фляжку. Он вытер рот тыльной стороной ладони и теперь наблюдал за тем, как Миллер заталкивал в сумку пучок пластиковых трубок, а покончив с этим, поднял сердце и тоже бросил его в сумку. — Черт, они дают мне четыре миллиона баксов, команду, которую я никогда в глаза не видел, и сценарий — плюнуть да растереть, засылают сюда и требуют, чтобы я вернулся с фильмом, который принесет им пятнадцать миллионов.
Так и подмывает послать все к дьяволу, — со вздохом махнул режиссер рукой.
— Это называется из ничего сделать конфетку, — язвительно заметил Миллер.
— Хорошо хоть они позволили мне самому нанять специалиста по киноэффектам. По крайней мере, одна составная этой ахинеи будет сделана нормально.
Миллер самодовольно улыбнулся. Он знал, что Дикинсон говорил чистую правду: он недаром заслужил репутацию одного из лучших в мире специалистов по киноэффектам. Дважды до этого отмеченный на конкурсах за лучшие маски, он в конце концов год назад получил приз на фестивале фантастических фильмов в Триесте за грим и эффекты в фильме «Высасыватель мозгов. Часть 2». Хотя вся его работа в картине была безупречна, Миллер особенно гордился сценой, в которой ему пришлось создать иллюзию, что главный персонаж, вставив длинный хобот в ухо своей жертве, действительно сосет мозг. Он добился превосходного эффекта, комбинируя искусственные головы, стоп-кадр, мультипликацию и «живую» игру.
Тогда режиссером тоже был Дикинсон.
— Зачем же ты взялся за эту работу? — спросил Миллер, когда они не спеша спускались по лестнице. — Ведь знал, что сценарий — дерьмо.
— Это — контрактная работа, — ответил режиссер. — Я подписал контракт на три фильма. Этот еще куда ни шло. В двух предыдущих я просто доделывал за кого-то работу. Я иногда думаю, что будет с кинобизнесом, если все откажутся снимать не свои фильмы? А? Что будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Прямо перед ним оказались три двери.
Он направился к первой из них и дрожащей рукой нащупал ручку. Подергал ее, но тщетно: осклизлый латунный шар лишь прокручивался в его ладони.
Стиснув зубы, он изо всех сил надавил плечом на массивную дверь.
Дверь подалась; давно не смазывавшиеся петли так жалобно заскрипели, что ему показалось, будто скулит раненая собака.
Замерев в нерешительности на пороге, он снова щелкнул зажигалкой, силясь различить в темноте хоть какие-нибудь очертания.
Комната была пуста, не считая какой-то старой рухляди. Он отступил на лестничную площадку.
Где-то впереди раздался тихий, почти беззвучный вздох. Как шелест.
Он уставился в темноту, стараясь определить, откуда донесся звук. Отстегнув от пояса тяжелый фонарь и выставив его перед собой как дубинку, он двинулся дальше по коридору.
Около второй двери лежало что-то ужасно знакомое.
К горлу подкатил ком — это была туфелька его дочери.
Судорожно сглотнув, он опустился на одно колено и поднял ее. Крошечная туфелька была вся в крови; прижав ее к груди и прислушиваясь — не повторится ли снова тот странный звук, — он почувствовал, как в его жилах медленно стынет кровь.
Тишина.
Только гулкие удары сердца да пульсирующая в висках кровь были ему ответом.
Он поднялся на ноги, отыскал на ощупь ручку второй двери и, собравшись с духом, распахнул ее. И тотчас чиркнул зажигалкой.
Бледный желтоватый свет выхватил из мрака разорванную кофточку. Он подошел ближе, и тут же спазм в животе сменился диким приступом тошноты. Кофточка была разорвана пополам и так же, как туфелька, залита кровью. Онемевшими губами он прошептал имя дочери, вернулся на лестничную площадку и подошел к третьей, последней двери. Зажигалка в его руке накалилась, и он вынужден был потушить огонек. Казалось, прошла целая вечность, пока он стоял в обступившей его темноте, переводя взгляд с места на место в тщетной попытке разглядеть хоть что-нибудь в этой кромешной тьме. Наконец, почувствовав, что зажигалка остыла, он снова зажег ее и приготовился войти в третью комнату.
Не успел он прикоснуться к ручке, как кто-то повернул ее изнутри.
Дверь широко распахнулась, как бы приглашая его войти, и он переступил порог, держа зажигалку над головой.
Он закричал бы, будь у него силы.
Его хватило лишь на то, чтобы беспомощно прислониться к дверному косяку: тело обмякло, ноги как ватные, спазмы в животе вот-вот вывернут его наизнанку. Обезумевший от представшего его взору зрелища, он отказывался верить своим глазам.
Его маленькая дочь висела вниз головой на крюке, подвешенном на цепи к потолку, тело болталось, как кусок туши в мясной лавке, обе руки были отрублены по плечи, а горло глубоко и неуклюже располосовано. На полу разлилась лужа крови, кое-где кровь успела загустеть, превратившись в липкую красную кашицу.
Отрубленных рук нигде не было видно.
Он метнулся назад, машинально захлопывая за собой дверь, словно это могло спасти его от пережитого ужаса, стереть из памяти увиденное. Зажигалка выпала из руки, и его вновь окутала темнота. Ноги предательски подкашивались, но, собрав остатки сил, он бросился к лестнице.
Он уже почти поравнялся с первой дверью, когда она вдруг открылась.
Существо, набросившееся на него, можно было представить только в кошмарном сне.
Ростом с человека, туловище слегка прогнулось под тяжестью огромной головы. Головы, сплошь покрытой клочьями рваной кожи, под которой проступали набухшие вены и гнойники. Спутанные седые лохмы разметались в разные стороны, глаза горели, когда чудовище ринулось к нему. Он успел разглядеть, что это и не глаза вовсе, а два красных шара без зрачков, будто бы налитых кипящей кровью. Чудовище разинуло пасть, и из нее вывалился огромный язык, по которому сочилась желтая слюна.
В когтистой руке был зажат тесак.
Он попытался было защищаться, однако нападение оказалось столь внезапным и жестоким, что спасти его могло разве что чудо.
Лезвие тесака вонзилось ему прямо под грудину, с легкостью разрезав живот до самых почек. Тело разломилось, как перезрелый персик, и кишки наподобие гигантского окровавленного клубка червей вывалились наружу. Издав вопль, он упал, и в уже угасающем сознании его мелькнуло, что чудовище обрушилось на него, зарывшись когтями в мясо. Когти все глубже проникали, пока не сомкнулись вокруг того, к чему стремились.
Чудовище вырвало из тела сердце, зажало пульсирующий орган в огромном кулаке и, любуясь своим кровоточащим трофеем, вожделенно облизывалось, воспаленный, покрытый слизью язык извивался, как червь.
Сдавив сердце еще сильнее и глядя, как вытекает кровь из разорванных артерий, чудовище поднесло его к своей пасти... и в этот момент зажегся свет.
Глава 2
— Стоп!
Команда прозвучала одновременно с внезапной вспышкой иллюминации, производимой множеством прожекторов, и затемненную до этого лестничную площадку залил холодный белый свет.
Филип Дикинсон ступил на лестницу кинопередвижки, нависшей над головами двух актеров, и спрыгнул вниз, стараясь не задеть девушку-ассистента, деловито щелкавшую аппаратом, снимая что-то на фотопленку. Не должно быть никаких случайностей, когда съемки возобновятся. Ведь только на прошлой неделе персонаж, у которого в одной сцене был шрам на правой щеке, в другой появился с тем же шрамом, правда, каким-то чудом оказавшимся на левой щеке. Лишь тщательный анализ при прогонке ленты выявил ошибку, но актер уже возвратился в Америку, и его повторный вызов обойдется слишком дорого. На этот раз она решила не допустить подобной оплошности. Девушка меняла ракурсы, велев актерам не двигаться, при этом один, лежа на полу, улыбался ей, пока она суетилась вокруг них.
Когда зажегся свет, съемочная площадка тотчас превратилась в сцену, на которой разыгрывалось хорошо отрепетированное столпотворение. Режиссеры, операторы и их помощники сверялись со сценарием, спорили, какой эпизод снимать дальше. Какие-то актеры приглашались на площадку, другие толклись поодаль, курили и болтали.
Трое рабочих сноровисто монтировали рельсы, на которые им предстояло установить тяжелую съемочную аппаратуру типа «Панавизион» на тележке. Следующая сцена должна была сниматься движущейся камерой. В ней это мерзкое создание понесет сердце новой жертвы в подземелье, где ждут его подрастающие собратья.
Дикинсон взглянул вниз, услышав голос помощника режиссера Колина Робсона, напоминавшего операторам об осторожности — об огромном прожекторе. Робсон был высок и худощав, ему только что исполнилось тридцать пять лет. Он был на четыре года моложе Дикинсона, который сейчас наблюдал за кипящей вокруг него работой, то и дело проводя рукой по копне каштановых волос, доходивших ему до плеч. Он вытащил из кармана джинсов пластинку жевательной резинки и отправил ее в рот. Взглянув вначале на часы, потом на девушку-ассистента, воскликнул:
— Поживее, Сара! Не весь же день нам возиться.
Несмотря на то, что он родился на юге Англии в Суссексе, Дикинсон достаточно поколесил между Британией и Штатами, поэтому его речь приобрела легкий американский гнусавый акцент. Он стал режиссером восемь лет назад, после того как написал сценарии для пары американских детективных сериалов, постановщиком на которые его самого же и пригласили. Однако рамки телевидения, как ему казалось, не позволяли полностью реализовать творческий потенциал, и он решил заняться созданием кинофильмов. Некоторое время он работал помощником режиссера, участвовал в съемках нескольких фильмов в Штатах, но в конце концов ушел с этой работы. Окончательное решение было принято во время поездки в Италию через две недели после того, как ему исполнился тридцать один год, и знакомства с руководством компании «Ди-эй-си филмс».
Дикинсону предложили поставить фильм «Расчленитель», который при прокате в Штатах принес десять миллионов долларов дохода и, что было более важным, дал ему возможность обосноваться в американском бизнесе. Но в своем горячем стремлении преуспеть он вдруг обнаружил, что один за другим снимает фильмы ужасов. Более того, теперь, восемь лет спустя, новизна этой темы для него просто улетучилась — он потерял к ней всякий интерес.
Сейчас режиссер стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока, и смотрел на актера, распластавшегося на полу в намокшей от бутафорской крови одежде. Он тряс головой и устало вздыхал.
— Что-нибудь не так, Фил?
Дикинсон обернулся и увидел Фрэнка Миллера, спускающегося к нему с лестничной площадки. На Миллере был темный спортивный свитер и джинсы, в руке он держал маленькую серебряную фляжку. Его каштановые волосы были взлохмачены, и в них, так же как и в усах, кое-где пробивалась седина. Миллер был давно небрит, и, когда он почесывал щеку, раздавался скрежещущий звук. И хотя по внешнему виду этого не скажешь, Миллер был на шесть лет моложе Дикинсона — глубокие морщины на лбу и мешки под глазами старили его. Отхлебнув из фляжки, он сунул ее в задний карман джинсов.
— Похоже, ты чем-то недоволен, — сказал Миллер, проходя мимо режиссера и похлопав его по плечу.
Дикинсон молча наблюдал за тем, как тот начал вытаскивать из-под спины лежащего на полу актера целую сеть тоненьких трубочек. Они-то и обеспечивали приток крови, которая во время только что закончившейся сцены так натурально била из разорванного живота героя. Устройством, приводимым в действие тремя небольшими и хорошо замаскированными на теле актера насосами, управлял дистанционно сам Миллер, который сейчас не без гордости осматривал это кровавое творение своих рук.
— Можно пойти смыть все это с себя? — спросил «окровавленный» с головы до ног актер.
Дикинсон утвердительно кивнул.
— Валяй! Пожалуй, нам всем пора отдохнуть.
Он взглянул на часы и, сложив ладони у рта рупором, прокричал на весь павильон:
— Перерыв! Через час всем быть на своих местах!
Это его последнее указание было встречено одобрительным гулом, и вся съемочная группа повалила в буфет, развернутый в стороне в двух больших фургонах.
— Ну как получилось, Фрэнк? — спросило «гадкое чудовище», продолжая сжимать в кулаке сердце.
— Оставь его здесь, — сказал Миллер и проследил, как грузный актер положил сердце на землю. Затем оба — монстр и жертва — заторопились на обед, оставив Дикинсона и Миллера одних. Наступившая тишина вдруг стала казаться гнетущей после той суеты, которая поднималась всякий раз, когда заканчивались съемки и шли приготовления к следующей.
— У тебя осталось еще? — спросил Дикинсон, указывая на фляжку Миллера.
Тот вынул из кармана свою баклажку и передал ее режиссеру.
— Я мог бы рассчитывать на снисхождение, если бы высказал крамольную мысль: тебя не устраивает работа? — поинтересовался Миллер, сматывая «окровавленные» трубочки.
— Ты был недалек от истины, — ответил Дикинсон, возвращая фляжку. Он вытер рот тыльной стороной ладони и теперь наблюдал за тем, как Миллер заталкивал в сумку пучок пластиковых трубок, а покончив с этим, поднял сердце и тоже бросил его в сумку. — Черт, они дают мне четыре миллиона баксов, команду, которую я никогда в глаза не видел, и сценарий — плюнуть да растереть, засылают сюда и требуют, чтобы я вернулся с фильмом, который принесет им пятнадцать миллионов.
Так и подмывает послать все к дьяволу, — со вздохом махнул режиссер рукой.
— Это называется из ничего сделать конфетку, — язвительно заметил Миллер.
— Хорошо хоть они позволили мне самому нанять специалиста по киноэффектам. По крайней мере, одна составная этой ахинеи будет сделана нормально.
Миллер самодовольно улыбнулся. Он знал, что Дикинсон говорил чистую правду: он недаром заслужил репутацию одного из лучших в мире специалистов по киноэффектам. Дважды до этого отмеченный на конкурсах за лучшие маски, он в конце концов год назад получил приз на фестивале фантастических фильмов в Триесте за грим и эффекты в фильме «Высасыватель мозгов. Часть 2». Хотя вся его работа в картине была безупречна, Миллер особенно гордился сценой, в которой ему пришлось создать иллюзию, что главный персонаж, вставив длинный хобот в ухо своей жертве, действительно сосет мозг. Он добился превосходного эффекта, комбинируя искусственные головы, стоп-кадр, мультипликацию и «живую» игру.
Тогда режиссером тоже был Дикинсон.
— Зачем же ты взялся за эту работу? — спросил Миллер, когда они не спеша спускались по лестнице. — Ведь знал, что сценарий — дерьмо.
— Это — контрактная работа, — ответил режиссер. — Я подписал контракт на три фильма. Этот еще куда ни шло. В двух предыдущих я просто доделывал за кого-то работу. Я иногда думаю, что будет с кинобизнесом, если все откажутся снимать не свои фильмы? А? Что будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36