– недоумевала Конни. – Можно было бы избежать всего этого. Как здесь гадко! – И с этими словами пришлепнула москита, севшего ей на шею. – Фу! – брезгливо фыркнула она.
Москиты сегодня были злющими, как никогда. Там, на берегу, они нас почти не трогали. Не особенно досаждали они и те несколько раз, когда я забредал в джунгли.
Но сегодня были просто невыносимы.
А мы были перед ними совершенно беззащитны. Нет, средства защиты от насекомых на морскую прогулку взяли все, но, высаживаясь на пикник, никто не додумался прихватить их с собой. Легкомыслие, за которое мы горько расплачивались сегодня.
Мы только и делали, что не переставая шлепали их с того самого момента, как покинули пляж.
Вернее, некоторые из нас.
Кимберли не позволяла москитам отвлекать ее, практически игнорировала их.
Я попытался было последовать ее примеру, но жужжание над ушами и неприятное щекотание, когда они садились на кожу, выводили меня из терпения. Похоже, особенно их привлекала раненая сторона лица и поврежденное ухо. (По-видимому, им нравилось вонзать свои жала в струпья.) Слава Богу, что я надел рубашку – розовую блузку, которую мне одолжила Билли. К тому же огромные добротные шорты Эндрю защищали лучше, чем плавки.
На Конни была ее любимая тенниска, настолько тонкая и обтягивающая, что москиты легко допекали ее через материю. Единственную защиту давал купальник. Если я еще не упоминал об этом, то он у нее самый узкий. (Почему Конни, которой нравится представлять себя такой недотрогой, носила такой откровенный купальный костюм, выше моего понимания. Как, впрочем, и все остальное, что касается Конни. Возможно, тенниска была последней данью приличиям.) Как бы там ни было, но бюстик ее бикини представляет собой пару оранжевых треугольников, подвешенных на нескольких тонких тесемках, а плавки – то, что называют “ремнем” – спереди чуть более широкая полоска, чем сзади. Другими словами, лишь несколько дюймов самых интимных мест тела были надежно защищены от нападения москитов.
Билли, как обычно, только в бикини, без рубашки. Да и прикрывал купальник не очень много. Впрочем, несмотря на то, что на него пошло раза в три больше материи, чем на купальный костюм Конни, он все равно оставлял неприкрытым гораздо больше. Казалось, у нее целые акры обнаженного тела, и все оно блестело капельками пота. Какое аппетитное горячее блюдо для этих маленьких бестий. Но они почему-то ее не трогали.
Впервые я обратил на это внимание, когда мы остановились на солнечной поляне по пути к ручью.
– Разве они не заедают тебя до смерти? – полюбопытствовал я.
– Нет. Никогда.
– И в чем твой секрет?
– Когда мне было пять лет, я спасла жизнь одному москиту. И среди них прошел слух об этом. С тех пор они меня ни разу не тронули.
– Она и мне рассказывала эту историю, когда мне было пять лет, – вмешалась Конни. – Чушь собачья. Билли снисходительно улыбнулась дочери.
– Можешь думать что угодно, дорогая.
– Мне кажется, они не пристают к тебе, потому что не выносят твоего запаха.
– Какая ты добрая девочка.
– С запахом у тебя все в порядке, – поспешил заверить ее я. – По мне, так просто балдежный.
– Спасибо, Руперт.
– Каким бы ни был твой секрет, мне бы очень хотелось им обладать. Эти маленькие уроды просто сводят меня с ума.
– Все, что им надо, – вступила в разговор Кимберли, – просто капельку твоей крови. Это ведь так мало.
– Она мне и самому пригодится, – заметил я. – А почему ты им позволяешь куражиться?
– Сражаться с ними – дело напрасное. А то, что я не в состоянии изменить, я принимаю.
Конни криво ухмыльнулась.
– Доморощенных философов, я погляжу, здесь больше, чем комаров.
Как раз в этот момент я прихлопнул одного у себя на лбу.
Затем мы вновь тронулись в путь и вскоре подошли к ручью. Выстроившись по берегу, мы дружно посмотрели в обе стороны, словно это было шоссе и мы опасались быть сбитыми мчащимся на огромной скорости грузовиком.
Ни малейших признаков Уэзли, или Тельмы, или кого-либо еще.
Течение ручья было довольно быстрое, и здесь он шумно перекатывался через пороги, стекая с возвышенности, лежащей справа. Взглянув налево, я увидел, что он струится по склону вниз к морю. Но пляжа не было видно. Океана, впрочем, тоже. Только деревья и кусты, оплетенные лианами, и порхающие туда-сюда птицы. Да и самого ручья была видна лишь небольшая часть – футах в тридцати он резко поворачивал в сторону и скрывался из виду.
– Подержи это, – попросила Конни и, не дожидаясь ответа, сунула свое копье в руку матери, а сама спустилась к ручью. Став на колени, она нагнулась, зачерпнула сложенными лодочкой ладонями воду и поднесла ко рту. Затем начала брызгать на себя водой и растираться, по-видимому, в надежде облегчить зуд от комариных укусов.
Судя по ее блаженному виду, это, видимо, помогало.
Остальные все еще стояли на берегу.
– Как у тебя складываются отношения с топором? – поинтересовалась Кимберли.
– Замечательно.
– Хочешь, чтобы я его немного понесла?
– Вовсе нет.
– Почти уверена, что мы в двух шагах от лагуны, – сказала она, входя в воду. Билли и я сделали то же самое. – Отсюда начнется уже увеселительная прогулка, – продолжала Кимберли, – но все же лучше глядеть в оба.
Присев, мы напились из ручья, а затем просто постояли в нем, дожидаясь, пока Конни закончит свои процедуры. Мне и самому хотелось окунуться и почесать зудящие места, но глубина здесь не превышала нескольких дюймов, и я предпочел потерпеть до лагуны.
А Конни не торопилась, словно получала удовольствие от того, что ее все ждали. Меня это совсем не раздражало. Даже нравилось наблюдать, как плещется она: блестящая и мокрая в прозрачной тенниске и своем суперэкономном бикини.
Наконец она поднялась. Билли вернула ей копье, и мы вновь тронулись в путь.
Шли мы цепочкой по руслу ручья. То заходили в воду, то шагали по прибрежным камням. Так было намного легче, чем пробираться сквозь джунгли. Впрочем, по мере нашего продвижения вперед, местность становилась все круче. Ручей теперь шумно играл и пенился. Приходилось взбираться на валуны, а иногда даже перепрыгивать с одного камня на другой. К счастью, ни разу не было так круто, чтобы понадобилась помощь рук.
Где эта “увеселительная прогулка”, обещанная Кимберли?
Возможно, для нее она и была таковой.
Остальным пришлось несколько раз останавливаться.
Инициатором последнего привала была сама Кимберли, что меня немало удивило. Неужели наконец и она настолько вымоталась, что ей потребовался отдых?
Вовсе нет.
Она присела на валун и, дожидаясь, пока подтянутся остальные, отложила в сторону копье, сняла висевший у бедра томагавк и скинула с себя пеструю рубашку Кита. Когда мы подошли, она объявила:
– Мы почти у цели. Я поднимусь, а вы подождете здесь. Хочу оглядеться.
– Неразумно ходить одной, – предупредил я.
– Я все время буду на виду. Просто там, вверху, – повернув голову, она кивнула в сторону возвышающихся невдалеке скал. – Хочу разведать обстановку.
Мы согласились подождать.
И Кимберли полезла вверх по скалам справа от ручья. Уже почти у самой вершины она взбежала до половины лежавшей под углом в сорок пять градусов огромной гранитной плиты, затем легла на живот и проползла остаток пути по-пластунски.
Там она остановилась и лежала ничком, Приподняв голову, и очень долго совсем не шевелилась. Затем ее голова начала медленно поворачиваться из стороны в сторону.
Мы втроем молча наблюдали за ней.
Но минут через десять Конни недовольно пробормотала:
– Какого черта она так медлит?
– Видимо, что-то заметила, – отозвалась Билли.
– А может, просто хочет удостовериться, что там никого нет, – предположил я.
– Ждать просто глупо.
– Минута-другая ничего не изменят, – возразила Билли. Само терпение и спокойствие. – Расслабься.
Прошло еще несколько минут. Все это время Конни то и дело вздыхала, качала головой и закатывала глаза.
Меня это начало раздражать.
– Опаздываешь на свидание? – не выдержал я.
– Пошел ты.
Билли тихо промолвила:
– Прекрати, Конни.
– А почему он все время строит из себя занюханного умника?
– Выбирай выражения, дорогая.
– Ну да. Защищай, защищай его.
– Я никого не защищаю. Просто считаю, что тебе не мешало бы угомониться, понятно? Твое поведение лишь усложняет ситуацию. К тому же от тебя только и слышно в последнее время “пошел” да “пошел”. Ты бы не позволила себе ничего подобного в присутствии отца.
– Так его и нет, – как-то чересчур нагло огрызнулась она.
– Это верно, что нет, – вздохнула Билли. Она произнесла это с такой грустью, что у меня комок подкатил к горлу.
И неожиданно Конни заплакала.
Мать попыталась обнять ее, но та оттолкнула ее руку и взвизгнула:
– Не трогай меня! Оставь меня в покое! – Повернувшись к нам спиной, Конни закрыла лицо руками. Плакала она почти бесшумно – лишь изредка шмыгая носом и судорожно всхлипывая. Но, судя по тому, как вздрагивали плечи и спина, она была задета за живое.
Хотя иногда Конни становилась просто невыносимой, видеть, как она плачет, было нестерпимой мукой. Меня и самого вроде как потянуло на слезы. И еще мне хотелось ее утешить. Но я знал, что к добру мои попытки не приведут. Поэтому хранил молчание и соблюдал дистанцию.
Когда Кимберли спустилась, Конни уже не плакала, но все еще сидела к нам спиной.
Кимберли обвела ее хмурым взглядом.
– Что-то случилось? – спросила она.
– Пошла ты! – буркнула Конни.
Что, кажется, вовсе не смутило Кимберли.
– Ладно. Как скажешь. – И повернулась к нам с Билли. Присев перед нами на корточки, она доложила: – Не похоже, что бы там кто-нибудь был. Но это еще ничего не значит. Надо быть предельно бдительными и не подставлять спины.
– Я думаю, Уэзли еще слишком слаб для нападения, – предположила Билли.
– Вполне вероятно, – согласилась Кимберли. – Но невозможно предсказать, какой фокус может выкинуть Тельма. Полагаю, она пойдет на все, лишь бы его спасти.
– Верна своему мужу, – заметил я. Кимберли чуть было не взревела от злости.
– Ай да женушка, – буркнула она.
– Не следует ее слишком винить, – промолвила Билли. – Что касалось Уэзли, Тельма никогда не отличалась объективностью. Вероятно, до сих пор отказывается верить в то, что он убил Эндрю и Кита. Если... еще не отправилась вслед за ними.
Перекинув веревочную портупею через голову, Кимберли сдвинула томагавк на бедро.
– Я бы оценила шансы того, что она жива, как десять к одному. И она наверняка на его стороне. Но если она нападет... – Покачивая головой, Кимберли прикусила нижнюю губу. Затем произнесла: – Мы вынуждены защищаться. Но я не хочу причинять ей боль. Если только удастся этого избежать. Она все еще моя сестра. Ты тоже моя сестра, – промолвила она, повернувшись к Конни. – И я не собираюсь бросать тебя здесь, как бы сильно тебе не хотелось провести остаток дня с надутыми губами. – Подняв свое копье, она встала. – Так что подымайся, ладно? Пора идти.
– Конечно, – пробормотала Конни. – Твоя воля для меня закон.
– Тебе это лучше усвоить раз и навсегда, – с улыбкой произнесла Кимберли.
* * *
Скоро придется закончить сегодняшние страницы. К работе я приступил, как только мы вернулись после обеда назад на берег. Мне позволили заняться дневником, пока готовился обед. Затем я прервался для приема пищи, после чего вернулся к дневнику. Боюсь, что мне не хватит светового дня, чтобы записать все вчерашние события.
Да, материала набирается вдоволь!
Пора уже прекратить описывать все подряд. Хотя я вроде и не отвлекаюсь на каждый пустяк. Есть много такого, что осталось без внимания. Миллион мелких подробностей, о которых я совершенно не упомянул, а некоторые из них могут оказаться важными.
Иногда то, что действительно важно, становится очевидным лишь впоследствии.
Из-за выпавшего гвоздя потерялась подкова. Отскочила подкова – и пала лошадь. Погибла лошадь – проиграно сражение. Я не знаю, что произойдет в будущем, так что, возможно, даже не обращу никакого внимания на этот выпавший гвоздь.
Возможно, именно поэтому и стараюсь не упустить ни одной подробности, которая, по моему мнению, может оказаться важной. Поскольку не ведаю, как все обернется...
Может, если я перестану переводить время и бумагу на подобную ерунду, я буду продвигаться скорее?
Что-то все равно придется урезать, потому что уже исписана добрая половина тетради. И хотя я пишу с обеих сторон каждого листа, бумага, судя по всему, закончится раньше, чем достойные описания события – по крайней мере, если наше пребывание здесь затянется еще на много дней.
Что же, попытаюсь относиться более избирательно к тому, что заношу в дневник. И с этого момента начну писать очень-очень мелко.
А что, если бумага все же закончится, и произойдет это именно потому, что я слишком пространно пишу о том, что заканчивается бумага?
В жизни так много иронии.
До завтра. Надеюсь еще встретиться.
День шестой
Охота (часть вторая)
А вот и мы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54