К нам часто подсылают лазутчиков, тратят деньги на подкуп вельмож, ищут слабые места в обороне – все попусту. Кряжи, наша естественная крепость, почти непроходимы, перевалы можно сосчитать по пальцам, а горногвардейцы отважны и преданы короне. Ведь гвардию, как ты знаешь, поначалу набирали из воинов Анунны, оставшихся не у дел, и нынешние гвардейцы свято берегут чистоту своего стяга. К тому же в других государствах у нас много друзей, и когда очередной деспот, разорив своих подданных, решает поправить дела за наш счет, гвардейцы очень скоро узнают об этом и устраивают засаду на выгодной для нас позиции.
Бывает, после разгрома деспота поднимают на копья его собственные воины – неудачников не ценят нигде. Бывает, побитый нами властелин срывает зло на своем народе, и тогда к нам бегут умнейшие и честнейшие жители его страны, ведь они совершенно не выносят произвола. А здесь их ждут достойное поприще и верный кусок хлеба.
Кого, по-твоему, я беру наставниками в знаменитые храмы Инанны и Эрешкигали? Лучшие умы злополучных соседних стран. Кто очищает сердца и души агадейцев, приобщает их к нашей вере? Самые талантливые священнослужители и богословы, некогда выброшенные из разграбленных храмов Митры, Иштар и других иноземных богов. Кто преуспевает в ремеслах и торговле, кто несет службу в гарнизонах, кто развлекает публику в театрах и на площадях? Задушенный непомерными налогами ткач, разоренный поборами купец, военачальник, оклеветанный недругами, лицедей, высеченный плетьми за неосторожную шутку.
Клянусь, будь наши реки судоходны, мы бы заложили лучший в мире торговый флот, а так я вынужден обходиться лишь школой при храме Инанны, где желающие постигают теорию судовождения и кораблестроения. Мы – цари собственной судьбы, мальчик мой, но для соседей мы – колдуны. Ибо им не дано нас понять. Любой наш успех им кажется чудом, ведь залог любого успеха, по их убеждению, – подлость, свирепость, алчность, на худой конец, слепая удача. А у нашей удачи взор, как у беркута, и это многим не нравится. Не стоит рассчитывать на их любовь, сынок. Даже на миролюбие. Нас окружают враги.
«Нас окружают враги», – рефреном звучало в сердце десятилетнего гвардейца, когда он прыгал вниз с уступа на уступ и тяжело, со всхлипами, дышал, едва поспевая за отцом. Чуть позднее, когда спуск уже не требовал осторожности и напряжения всех сил, перед внутренним взором мальчика возник образ странного отшельника – голова, будто осыпанная пеплом, безвольно откинута, в прорехах старого наряда буреет ссохшаяся кожа, на тонкой, как лучина, руке – бронзовый обруч. А ведь когда-то этот человек был могуществен и удачлив… За что он себя так невзлюбил? Рядом с ним в пещере Абакомо увидел отца – тот смотрел пристально, со значением. На него – маленького, ничего не понимающего. Словно пытался внушить ему взглядом какую-то мысль. Предостеречь. От чего? Может, он и сам не знал, от чего…
Вопрос рвался с языка, но Абакомо помалкивал. Если б отец знал, какая опасность угрожает его единственному сыну и наследнику, он бы сказал напрямик.
Часть первая
РОК СКИТАЛЬЦА
Глава 1
За три дня безудержный ливень превратил дорогу в непролазное болото. В ней намертво завяз отступающий обоз – колеса утонули чуть ли не по ступицы, кони падали от изнеможения, и даже буйволы, прежде радовавшие возниц своей выносливостью и послушанием, вдруг заупрямились – то ли разомлели, как в речке погожим летним днем, то ли просто выбились из сил. Люди походили на затравленных волчат – мокрые, отощавшие, они злобно сверкали глазами и щерились при виде Конана. Его невзлюбили еще до той проклятой западни в Лафатской долине, а когда по его приказу ездовые выбросили в грязь всю добычу, кроме провианта и оружия, неприязнь переросла в ненависть. Особенно они ярились, ловя на себе его презрительный взгляд – руки сами тянулись к оружию.
«Жалкое стадо, – мысленно говорил он им, – трусы и подонки, упустившие верную победу. Грязные мародеры!»
Изредка нечто подобное он произносил вслух. Обращался к кому-нибудь одному, но каждый, кто слышал, принимал это на свой счет. И чернел от бессильной злобы. Но не рисковал даже дерзить – у Конана в нехремской армии сложилась репутация человека, которого лучше не испытывать на выдержку.
Уже в который раз за эту неделю – неделю бесславного бегства – он обошел вереницу телег, сказал раненым несколько ободряющих слов, которые никого не ободрили, пригрозил расправой двум нерадивым поварам, выбил зубы третьему, припрятавшему среди тюков с овсом дюжину серебряных кубков и яшмовое кадило. И уже возвращался в голову обоза, когда с ним поравнялось несколько всадников, они прискакали не по дороге, а по травянистому склону холма, из-под копыт усталых лошадей летели бурые комья.
Он остановился и повернулся к ним, заткнул руки за пояс между тугим кошельком и кривым кинжалом. Холодным взором выхватил командира отряда – стройного, черноволосого, в дорогой кольчужной рубашке поверх пропитанного влагой костюма из коричневого бархата.
Итак, к нему пожаловала сама Зивилла, дама Когира, первая фаворитка Токтыгая. Конан ожидал кого-нибудь из ординарцев Дазаута, однако не удивился – потеряв в Лафатском побоище свою когирскую конницу, без малого тысячу дворянских недорослей и прочего родовитого сброда, она заметно поутратила воинственный пыл и прибилась к штабу. Видимо, красотка вконец допекла молодого полководца, иначе бы он не решился отправить ее с таким рискованным поручением. Должно быть, мечтает, что она заблудится и угодит в плен вместе со своей спесью и невыносимой свитой, подумал киммериец.
В нем клокотало раздражение, и он признался себе, что несправедлив к даме Когира. Она вовсе не спесива, просто горда и знает себе цену. Ее телохранители не лезут за словом в карман, зато и клинком владеют превосходно. Когирская конница дралась геройски и погибла с честью. Проклятый дождь, проклятые телеги, проклятый разгром!
Всадница в коричневом натянула поводья, ее скакун замер в трех шагах от Конана. Свитские окружили его со всех сторон, один из них позволил себе неосторожность – слишком поздно остановил лошадь, и нога в золоченом стремени как бы случайно ударила Конана по бедру.
Широкоплечий варвар не удостоил нахала даже взглядом.
– Солдат, ты из обоза? – надменно спросила Зивилла. – Где твой командир? Валяется на телеге в обнимку с бурдюком вина и пьяной шлюхой? Или украл добычу и переметнулся к врагу – наемники славятся такими подвигами, правда, солдат? Если он все-таки здесь, разыщи его и передай, что госпожа Зивилла приехала издалека и нижайше просит его милость об аудиенции.
Свита дружно расхохоталась. Конан слегка покачнулся от толчка в спину – видимо, дерзкий дворянин, не удовлетворись «нечаянным» пинком, пустил в ход колено.
– Хорошо, ваша светлость, я его разыщу и все передам, – смиренно пообещал киммериец и вышел из круга всадников, неторопливо ступая по мокрой чахлой траве. В глазах Зивиллы появилась растерянность, свитские тоже спохватились не сразу. Молодой телохранитель, досаждавший Конану – барон Ангдольфо, тощий, как жердь, и нарядный, точно стигийский павлин, повернулся к госпоже и озадаченно спросил:
– Разве это не он? Не киммериец?
– Он! – Зивилла скрипнула зубами. – Дикий наемный кабан! Киммерийский ублюдок!
– Вот и мне показалось, что это он, о достойнейшая. – Ангдольфо ухмыльнулся. – Тот самый ублюдок, ради которого мы полдня не слезали с седел. И он еще смеет насмехаться над…
– За ним! – оборвала его Зивилла и дала коню шпоры. – Конан! Эй, Конан!
– О, так вы меня наконец узнали, ваша светлость. – Киммериец обернулся у телеги с плесневеющими ячменными лепешками, провел ладонью по мокрой шее сонного буйвола. – Я весь к вашим услугам. Трезвый и целомудренный.
– Ты ей лучше не дерзи. – Барон Ангдольфо остановил пегую кобылу на сей раз чуть дальше от Конана. – А то, неровен час, этот поганый пейзаж украсится живописной виселицей. У госпожи приказ главнокомандующего – выяснить, почему в назначенный срок обоз не прибыл в Бусару, и привезти виновных в ставку.
– А если не получится – казнить на месте, – сердито добавила Зивилла. И вдруг, окинув киммерийца оценивающим взглядом, смягчила голос: – Показывай свое хозяйство, Конан.
* * *
– Считай себя везунчиком, если попадешь в Зиндан Танцующих, – добродушно говорила Зивилла Конану, прогуливаясь с ним рука об руку вдоль вереницы телег, ее свита мертвым сном спала в походном шатре. Смеркалось, в тучах над окоемом изредка проглядывал чахоточный месяц. Дождь как будто выдыхался, во всяком случае, он сошел на холодную морось. – Добыча брошена, половина людей разбежалась, кони дохнут…
– Люди тоже, – мрачно перебил Конан. – Перемерли почти все тяжелораненые. Копейщики и лучники – те самые, из моего отряда – сбежали, верно. Я выпряг коней, посадил на них возниц, и мы доехали по следам дезертиров до ближайшего селенья. Нашли только трупы жителей и пепелище. Если б не висел на моей шее проклятый обоз, я бы догнал подлецов и живыми закопал в землю. Еще позавчера. Сейчас я очень жалею, что повернул обратно.
– Да, обоз уже не спасти. – Дама Когира окинула телеги равнодушным взглядом. – Может, это и к лучшему. Быстрее будем драпать. Наверное, ты и впрямь сделал все, что мог, но постарайся понять Дазаута – на этой войне ему упорно не везет. Он не царской крови, обыкновенный выскочка из любимцев его величества, и при дворе у него гораздо больше завистников, чем заступников. Если он не подсунет Токтыгаю мальчика для порки, ему ничего не останется, как заголить собственный розовый зад. А тебя ему сам Митра посылает. Чужеземный наемный меч, виновник поражения у Лафата, горе-командир, от которого сбежали его воины. А тут еще этот дурацкий обоз…
– Я не гожусь в мальчики для порки, и Лафатское побоище – не только моя заслуга. Да ты и сама прекрасно это знаешь. – Конан высвободил руку и посмотрел ей в глаза. В них – зеленых, с серыми синими чарующими ободками, уже неразличимыми в вечернем полумраке, приплясывали насмешливые искорки.
– Конечно, знаю, да только что от этого меняется? – Ладони Зивиллы легли ему на бедра. – Завтра уезжаем, Конан Киммериец, и да хранит тебя Митра. Повозки сожжем, буйволов забьем, раненых возьмем с собой – тех, кто удержится в седле. Остальных бросим, и не спорь! – повысила она голос, а затем сказала гораздо мягче: – Я замерзла и устала. Хочу согреться кубком вина и поскорее лечь… под чей-нибудь бочок.
Конан расхохотался и провел широкими ладонями по ее влажным локонам.
– А утром у государя появится еще один повод отправить меня в Зиндан Танцующих, так, ваша светлость?
В сумерках он не увидел румянца, вспыхнувшего на щеках Зивиллы, зато ощутил, как напряглись ее пальцы. Нисколько не обескураженный, он привлек ее к себе, прильнул к холодным губам. Минуту или две могучий варвар и стройная когирянка простояли, скользя друг по другу ладонями и встречая только металл или мокрую ткань; в конце концов, Зивилла с тихим, протяжным стоном выгнулась назад и замерла на несколько мгновений, прикусив нижнюю губу.
– На моей телеге, – хрипло произнес Конан, – хватит места для двоих. И бурдюк вина найдется. – Он повернулся, взял молодую женщину за руку и повел за собой вдоль обоза.
* * *
За миг до пробуждения пальцы Конана сомкнулись на рукояти меча. В нескольких шагах справа раздался душераздирающий крик и тотчас сорвался на булькающий, свистящий кашель.
Конан перевалился через борт телеги, по щиколотку утопил ноги в жидкой глине, перемешанной с навозом. Во мраке метались тени; послышался новый вопль, ему вторило конское ржание, и внезапно вдоль всего обоза поднялся дикий гвалт. Мимо промчалось несколько всадников, послышались незнакомые голоса – грубые, гортанные. Зазвенела сталь, тренькнула тетива.
– Тревога! К оружию! – испуганно прокричали вдалеке, там, где свита Зивиллы поставила шатер. «Зивилла! – спохватился Конан. – Что с ней?»
Он поспешил обратно к телеге, чудом не промахнулся в темноте. Ощупал ворох кожаных плащей, служивших постелью ему, а в эту ночь и когирской красавице. Никого. Сзади часто захлюпала грязь, он обернулся и в последний миг – не видя, лишь по наитию – перехватил занесенную руку с клинком.
Нападавший обмяк от удара в скулу рукоятью меча – обмяк, но сознания не потерял. Конан вырвал у него оружие и бросил на землю, затем одной рукой зажал его тощую шею в железном захвате, а другой провел по лицу. Борода, слюнявый рот и острые зубы, не упустившие возможности вцепиться Конану в ладонь. Он выругался и дал пленнику затрещину.
– Свой? Чужой? – проговорил киммериец в ухо бородача. – Если свой – назовись, а то убью.
Вместо ответа пленник попытался двинуть его затылком. Через два удара сердца он лежал с перерезанным горлом. Мимо проскакал всадник, волоча на аркане заходящуюся криком добычу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Бывает, после разгрома деспота поднимают на копья его собственные воины – неудачников не ценят нигде. Бывает, побитый нами властелин срывает зло на своем народе, и тогда к нам бегут умнейшие и честнейшие жители его страны, ведь они совершенно не выносят произвола. А здесь их ждут достойное поприще и верный кусок хлеба.
Кого, по-твоему, я беру наставниками в знаменитые храмы Инанны и Эрешкигали? Лучшие умы злополучных соседних стран. Кто очищает сердца и души агадейцев, приобщает их к нашей вере? Самые талантливые священнослужители и богословы, некогда выброшенные из разграбленных храмов Митры, Иштар и других иноземных богов. Кто преуспевает в ремеслах и торговле, кто несет службу в гарнизонах, кто развлекает публику в театрах и на площадях? Задушенный непомерными налогами ткач, разоренный поборами купец, военачальник, оклеветанный недругами, лицедей, высеченный плетьми за неосторожную шутку.
Клянусь, будь наши реки судоходны, мы бы заложили лучший в мире торговый флот, а так я вынужден обходиться лишь школой при храме Инанны, где желающие постигают теорию судовождения и кораблестроения. Мы – цари собственной судьбы, мальчик мой, но для соседей мы – колдуны. Ибо им не дано нас понять. Любой наш успех им кажется чудом, ведь залог любого успеха, по их убеждению, – подлость, свирепость, алчность, на худой конец, слепая удача. А у нашей удачи взор, как у беркута, и это многим не нравится. Не стоит рассчитывать на их любовь, сынок. Даже на миролюбие. Нас окружают враги.
«Нас окружают враги», – рефреном звучало в сердце десятилетнего гвардейца, когда он прыгал вниз с уступа на уступ и тяжело, со всхлипами, дышал, едва поспевая за отцом. Чуть позднее, когда спуск уже не требовал осторожности и напряжения всех сил, перед внутренним взором мальчика возник образ странного отшельника – голова, будто осыпанная пеплом, безвольно откинута, в прорехах старого наряда буреет ссохшаяся кожа, на тонкой, как лучина, руке – бронзовый обруч. А ведь когда-то этот человек был могуществен и удачлив… За что он себя так невзлюбил? Рядом с ним в пещере Абакомо увидел отца – тот смотрел пристально, со значением. На него – маленького, ничего не понимающего. Словно пытался внушить ему взглядом какую-то мысль. Предостеречь. От чего? Может, он и сам не знал, от чего…
Вопрос рвался с языка, но Абакомо помалкивал. Если б отец знал, какая опасность угрожает его единственному сыну и наследнику, он бы сказал напрямик.
Часть первая
РОК СКИТАЛЬЦА
Глава 1
За три дня безудержный ливень превратил дорогу в непролазное болото. В ней намертво завяз отступающий обоз – колеса утонули чуть ли не по ступицы, кони падали от изнеможения, и даже буйволы, прежде радовавшие возниц своей выносливостью и послушанием, вдруг заупрямились – то ли разомлели, как в речке погожим летним днем, то ли просто выбились из сил. Люди походили на затравленных волчат – мокрые, отощавшие, они злобно сверкали глазами и щерились при виде Конана. Его невзлюбили еще до той проклятой западни в Лафатской долине, а когда по его приказу ездовые выбросили в грязь всю добычу, кроме провианта и оружия, неприязнь переросла в ненависть. Особенно они ярились, ловя на себе его презрительный взгляд – руки сами тянулись к оружию.
«Жалкое стадо, – мысленно говорил он им, – трусы и подонки, упустившие верную победу. Грязные мародеры!»
Изредка нечто подобное он произносил вслух. Обращался к кому-нибудь одному, но каждый, кто слышал, принимал это на свой счет. И чернел от бессильной злобы. Но не рисковал даже дерзить – у Конана в нехремской армии сложилась репутация человека, которого лучше не испытывать на выдержку.
Уже в который раз за эту неделю – неделю бесславного бегства – он обошел вереницу телег, сказал раненым несколько ободряющих слов, которые никого не ободрили, пригрозил расправой двум нерадивым поварам, выбил зубы третьему, припрятавшему среди тюков с овсом дюжину серебряных кубков и яшмовое кадило. И уже возвращался в голову обоза, когда с ним поравнялось несколько всадников, они прискакали не по дороге, а по травянистому склону холма, из-под копыт усталых лошадей летели бурые комья.
Он остановился и повернулся к ним, заткнул руки за пояс между тугим кошельком и кривым кинжалом. Холодным взором выхватил командира отряда – стройного, черноволосого, в дорогой кольчужной рубашке поверх пропитанного влагой костюма из коричневого бархата.
Итак, к нему пожаловала сама Зивилла, дама Когира, первая фаворитка Токтыгая. Конан ожидал кого-нибудь из ординарцев Дазаута, однако не удивился – потеряв в Лафатском побоище свою когирскую конницу, без малого тысячу дворянских недорослей и прочего родовитого сброда, она заметно поутратила воинственный пыл и прибилась к штабу. Видимо, красотка вконец допекла молодого полководца, иначе бы он не решился отправить ее с таким рискованным поручением. Должно быть, мечтает, что она заблудится и угодит в плен вместе со своей спесью и невыносимой свитой, подумал киммериец.
В нем клокотало раздражение, и он признался себе, что несправедлив к даме Когира. Она вовсе не спесива, просто горда и знает себе цену. Ее телохранители не лезут за словом в карман, зато и клинком владеют превосходно. Когирская конница дралась геройски и погибла с честью. Проклятый дождь, проклятые телеги, проклятый разгром!
Всадница в коричневом натянула поводья, ее скакун замер в трех шагах от Конана. Свитские окружили его со всех сторон, один из них позволил себе неосторожность – слишком поздно остановил лошадь, и нога в золоченом стремени как бы случайно ударила Конана по бедру.
Широкоплечий варвар не удостоил нахала даже взглядом.
– Солдат, ты из обоза? – надменно спросила Зивилла. – Где твой командир? Валяется на телеге в обнимку с бурдюком вина и пьяной шлюхой? Или украл добычу и переметнулся к врагу – наемники славятся такими подвигами, правда, солдат? Если он все-таки здесь, разыщи его и передай, что госпожа Зивилла приехала издалека и нижайше просит его милость об аудиенции.
Свита дружно расхохоталась. Конан слегка покачнулся от толчка в спину – видимо, дерзкий дворянин, не удовлетворись «нечаянным» пинком, пустил в ход колено.
– Хорошо, ваша светлость, я его разыщу и все передам, – смиренно пообещал киммериец и вышел из круга всадников, неторопливо ступая по мокрой чахлой траве. В глазах Зивиллы появилась растерянность, свитские тоже спохватились не сразу. Молодой телохранитель, досаждавший Конану – барон Ангдольфо, тощий, как жердь, и нарядный, точно стигийский павлин, повернулся к госпоже и озадаченно спросил:
– Разве это не он? Не киммериец?
– Он! – Зивилла скрипнула зубами. – Дикий наемный кабан! Киммерийский ублюдок!
– Вот и мне показалось, что это он, о достойнейшая. – Ангдольфо ухмыльнулся. – Тот самый ублюдок, ради которого мы полдня не слезали с седел. И он еще смеет насмехаться над…
– За ним! – оборвала его Зивилла и дала коню шпоры. – Конан! Эй, Конан!
– О, так вы меня наконец узнали, ваша светлость. – Киммериец обернулся у телеги с плесневеющими ячменными лепешками, провел ладонью по мокрой шее сонного буйвола. – Я весь к вашим услугам. Трезвый и целомудренный.
– Ты ей лучше не дерзи. – Барон Ангдольфо остановил пегую кобылу на сей раз чуть дальше от Конана. – А то, неровен час, этот поганый пейзаж украсится живописной виселицей. У госпожи приказ главнокомандующего – выяснить, почему в назначенный срок обоз не прибыл в Бусару, и привезти виновных в ставку.
– А если не получится – казнить на месте, – сердито добавила Зивилла. И вдруг, окинув киммерийца оценивающим взглядом, смягчила голос: – Показывай свое хозяйство, Конан.
* * *
– Считай себя везунчиком, если попадешь в Зиндан Танцующих, – добродушно говорила Зивилла Конану, прогуливаясь с ним рука об руку вдоль вереницы телег, ее свита мертвым сном спала в походном шатре. Смеркалось, в тучах над окоемом изредка проглядывал чахоточный месяц. Дождь как будто выдыхался, во всяком случае, он сошел на холодную морось. – Добыча брошена, половина людей разбежалась, кони дохнут…
– Люди тоже, – мрачно перебил Конан. – Перемерли почти все тяжелораненые. Копейщики и лучники – те самые, из моего отряда – сбежали, верно. Я выпряг коней, посадил на них возниц, и мы доехали по следам дезертиров до ближайшего селенья. Нашли только трупы жителей и пепелище. Если б не висел на моей шее проклятый обоз, я бы догнал подлецов и живыми закопал в землю. Еще позавчера. Сейчас я очень жалею, что повернул обратно.
– Да, обоз уже не спасти. – Дама Когира окинула телеги равнодушным взглядом. – Может, это и к лучшему. Быстрее будем драпать. Наверное, ты и впрямь сделал все, что мог, но постарайся понять Дазаута – на этой войне ему упорно не везет. Он не царской крови, обыкновенный выскочка из любимцев его величества, и при дворе у него гораздо больше завистников, чем заступников. Если он не подсунет Токтыгаю мальчика для порки, ему ничего не останется, как заголить собственный розовый зад. А тебя ему сам Митра посылает. Чужеземный наемный меч, виновник поражения у Лафата, горе-командир, от которого сбежали его воины. А тут еще этот дурацкий обоз…
– Я не гожусь в мальчики для порки, и Лафатское побоище – не только моя заслуга. Да ты и сама прекрасно это знаешь. – Конан высвободил руку и посмотрел ей в глаза. В них – зеленых, с серыми синими чарующими ободками, уже неразличимыми в вечернем полумраке, приплясывали насмешливые искорки.
– Конечно, знаю, да только что от этого меняется? – Ладони Зивиллы легли ему на бедра. – Завтра уезжаем, Конан Киммериец, и да хранит тебя Митра. Повозки сожжем, буйволов забьем, раненых возьмем с собой – тех, кто удержится в седле. Остальных бросим, и не спорь! – повысила она голос, а затем сказала гораздо мягче: – Я замерзла и устала. Хочу согреться кубком вина и поскорее лечь… под чей-нибудь бочок.
Конан расхохотался и провел широкими ладонями по ее влажным локонам.
– А утром у государя появится еще один повод отправить меня в Зиндан Танцующих, так, ваша светлость?
В сумерках он не увидел румянца, вспыхнувшего на щеках Зивиллы, зато ощутил, как напряглись ее пальцы. Нисколько не обескураженный, он привлек ее к себе, прильнул к холодным губам. Минуту или две могучий варвар и стройная когирянка простояли, скользя друг по другу ладонями и встречая только металл или мокрую ткань; в конце концов, Зивилла с тихим, протяжным стоном выгнулась назад и замерла на несколько мгновений, прикусив нижнюю губу.
– На моей телеге, – хрипло произнес Конан, – хватит места для двоих. И бурдюк вина найдется. – Он повернулся, взял молодую женщину за руку и повел за собой вдоль обоза.
* * *
За миг до пробуждения пальцы Конана сомкнулись на рукояти меча. В нескольких шагах справа раздался душераздирающий крик и тотчас сорвался на булькающий, свистящий кашель.
Конан перевалился через борт телеги, по щиколотку утопил ноги в жидкой глине, перемешанной с навозом. Во мраке метались тени; послышался новый вопль, ему вторило конское ржание, и внезапно вдоль всего обоза поднялся дикий гвалт. Мимо промчалось несколько всадников, послышались незнакомые голоса – грубые, гортанные. Зазвенела сталь, тренькнула тетива.
– Тревога! К оружию! – испуганно прокричали вдалеке, там, где свита Зивиллы поставила шатер. «Зивилла! – спохватился Конан. – Что с ней?»
Он поспешил обратно к телеге, чудом не промахнулся в темноте. Ощупал ворох кожаных плащей, служивших постелью ему, а в эту ночь и когирской красавице. Никого. Сзади часто захлюпала грязь, он обернулся и в последний миг – не видя, лишь по наитию – перехватил занесенную руку с клинком.
Нападавший обмяк от удара в скулу рукоятью меча – обмяк, но сознания не потерял. Конан вырвал у него оружие и бросил на землю, затем одной рукой зажал его тощую шею в железном захвате, а другой провел по лицу. Борода, слюнявый рот и острые зубы, не упустившие возможности вцепиться Конану в ладонь. Он выругался и дал пленнику затрещину.
– Свой? Чужой? – проговорил киммериец в ухо бородача. – Если свой – назовись, а то убью.
Вместо ответа пленник попытался двинуть его затылком. Через два удара сердца он лежал с перерезанным горлом. Мимо проскакал всадник, волоча на аркане заходящуюся криком добычу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49