Я правильно понял, ты работаешь по найму? Если б тебя послал твой властелин, Тот-Амон, то не было бы речи ни о каком договоре.
– Тебе не откажешь в рассудительности, о юный чародей. – Стигиец опустил «голову» в насмешливом поклоне.
– Я не считаю себя чародеем, но это к делу не относится. А что касается рассудительности, то позволь мне еще немного порассуждать. Если это не Тот-Амон – а какая, спрашивается, выгода повелителю Стигии искать ссоры с королем далекой крошечной страны, – то, скорее всего, кто-нибудь из моих соседей. Я прав?
Маг неторопливо кивнул. Абакомо воздел руки в притворном огорчении.
– О, всемилостивейшая Инанна! Когда же они образумятся, мои злокозненные соседи, когда утомятся плести интриги и возьмут с меня пример? Ну, разве я не образец доброты и скромности? Разве я не желаю всему человечеству, и в том числе этим прохвостам, только добра? – Он повернулся к чужеземцу и резко спросил: – Кто? Токтыгай?
– Фвах… – Неимоверная сила скрутила чародея, как прачка скручивает выстиранную рубаху, чтобы выжать последние капли воды. Абакомо вмиг понял, что сработал запрет произносить имя заказчика. Юноша пожал «плечами» – он ведь не требовал назвать имя, маг сам свалял дурака. Достаточно было сказать «да» или «нет», или просто кивнуть или отрицательно помотать «головой». Абакомо дождался, когда собеседник немного очухается, и насмешливо протелепатировал:
– Я не знаю человека по имени Фвах. Значит, не Токтыгай?
– Нет.
– Кто-нибудь из нехремских вельмож?
– Нет.
– Гм… Но – сосед… Вендийцы?
– И не они.
– Братья-разбойнички из Кара-Ала?
– Эти двое тут совершенно ни при чем.
– Так-так… Ну и задал ты мне задачку… Пандрский узурпатор никак не мог тебя послать, этот скупердяй скорее удавится, чем кошелек развяжет…
Маг энергично закивал, и Абакомо изумленно спросил:
– Сеул Выжига?
Опять кивок. Несколько мгновений монарх стоял неподвижно, осмысливая невероятную новость.
– Подумать только! Да падет на меня самая суровая кара Нергала, если я посмею сказать, что вижу, куда катится этот мир! Но зачем, зачем старому кровососу подсылать ко мне убийц?
– Затем, что он совсем не дурак и прекрасно видит, куда катится этот мир, – угрюмо ответил маг. – Прямо в пасть к твоему любимому Нергалу!
* * *
Для отважного сотника Нулана день начинался муторно. Ничто не могло избавить от горечи сердце бывалого апинского воина: ни добрый кусок конины с ячменной лепешкой, испеченной на камне, ни кубок хмельного золотистого вина из тыквы-горлянки, подаренной Бен-Саифом, ни дурманящий дым вендийской конопли. Не веселил даже стук зубов рыжего бритунца, надежно привязанного к колесу телеги. Долговязый узник недоумевал, почему он еще жив; его изводила мысль, что апийские живодеры просто-напросто не успели придумать для него достаточно изуверскую казнь. Отчасти он был прав – ночью в лагере, разбитом в стороне от дороги, на почтительном удалении от опасного холма, и окруженном телегами, воины в ожесточенном споре перебирали нетрадиционные и зрелищные способы отмщения меткому стрелку. Сам же Нулан еще вчера вечером принял роковое решение, но не торопился посвящать в свои планы то жалкое, что осталось от лихой конной сотни.
В последний раз глотнув сладковатого дыма и тряхнув головой и плечами, чтобы разогнать бодрящий хмель по всему телу, сотник встал с кошмы и направился к Роджу. Пленник затравленно следил за его приближением, стук зубов теперь напоминал топот десятков подкованных копыт по булыжной мостовой. Его короткие и жесткие рыжие волосы стояли дыбом, руки, привязанные к ободу громадного колеса, посинели и опухли, босые исцарапанные ноги спешили прикрыть пах, к которому в эту ночь приложился не один апийскин сапог.
– Ты, – сказал Нулан, опускаясь на корточки подле трусливого верзилы, – сейчас будешь говорить, а я буду думать, как с тобой быть. Понял? Или просто зарежу, или сначала поразвлекусь. Все от тебя зависит.
Родж торопливо закивал, на его грязной конопатой физиономии тоска и страх уступили крошечное местечко надежде.
– Как звать-величать?
У пленника постоянно дергались лицевые мышцы, казалось, бесчисленные веснушки пустились в дикий пляс и намерены прыгать и трястись, пока не осыплются.
– М-мать П-п-парсифалем нарекла, да м-мне потом имя не п-понравилось, я себе д-д-другое взял.
– Другое? – Нулан укоризненно покачал головой, в его стране за такое пренебрежение священной родительской волей парня удавили бы его собственной кишкой.
– Р-р-родж.
– Ну, пусть будет Родж. А скажи-ка мне, Родж, сколько все-таки людей в твоем отряде?
«Полтораста», – чуть было не ответил бритунец, как ночью, когда его, полузадушенного арканом, допросили второпях. И только интуиция, обостренная небывалым желанием выжить, спасла его от тычка ножом в глаз. Ибо Нулан не был расположен шутить и верить в сказки. Родж не сумел бы объяснить ему, почему полторы сотни свирепых наемных вояк, разозленных дерзкой атакой горстки обозников, до сих пор не обрушились на апийцев и не оставили от них мокрое место. Вот, например, полста – это бы еще было похоже на правду.
– Д-двадцать четыре. Это б-без меня.
– Двадцать четыре? – Нулан опешил. – Всего двадцать четыре?
– М-мало, что ли? – Лицо, перекошенное страхом, еще больше обезобразила кривая улыбка. – Мы ж вас с т-трех сторон зажали, зато коридор вдоль бережка оставили, к-кто ж мог знать, что вы на рожон попрете р-ради этих сучьих телег? Что у вас там, золотишко?
– Не твое шакалье дело, северянин. – Нулан полыхнул глазами и сменил гнев на милость. – Я тебе верю. Стало быть, больше твои дружки к нам не сунутся?
– А кто ж их знает? Отпусти, я схожу, поинтересуюсь.
Нулан ухмыльнулся. Пленник заметно осмелел, даже перестал заикаться.
– Кто командир?
Родж ответил не сразу – взвешивал риск. Коренастого апийца не так-то легко провести, это он уже понял. И все-таки он солгал – опять же по наитию. Похоже, спасительная интуиция взялась за дело всерьез.
– Конан.
Сотник покивал. Это имя объяснило ему все: и наглое нападение на численно превосходящий отряд, и соблазнительный коридор из западни, чтобы охрана не слишком держалась за обоз, и навязчивое желание Бен-Саифа переманить к себе этого талантливого военачальника.
– Я так и думал.
– Ну да? – На грязном лице успокаивались веснушки.
Нулан снова кивнул. Видно, сама Иштар диктует ему выбор. Что ж, быть посему.
– Как тут оказался отряд наемников?
Родж ухмыльнулся, ноги расслабленно вытянулись на траве. Он поглядел в бледное лицо подошедшего когирского аристократа, в знакомые надменные глаза, и развязно ответил:
– Так мы, ваша милость, больше не наемники. Наниматели-то вон как пятки смазали, не угонишься. Мы теперь сами по себе.
Что-то дрогнуло в лице молодого барона, и он отвернулся, ничего не сказав.
– Конан, – медленно проговорил Нулан. – Киммерийский бродяга, профессиональный солдат, родившийся на поле сражения…
– Ты с ним знаком?
Степняк, погруженный в задумчивость, не обратил внимания на оттенок тревоги в голосе пленника.
– Нет. Однако наслышан о его подвигах. – Нулан сорвал сухую былинку, обкусил с двух сторон, зажал между зубами. – Скажи, он и правда в одиночку семерых укладывает?
Родж усмехнулся. Его бывший командир – парень, конечно, не слабый, но уж семерых… А впрочем, сколько он укокошил в Гадючьей теснине? Бритунец вспомнил огромного варвара с перекошенным яростью лицом, орудующего длинным кровавым мечом. А еще Роджу припомнился здоровенный кулак в кольчужной рукавице, въехавший в его собственную физиономию, когда под натиском апийских копейщиков Конан ревом и тумаками приводил в чувства оробелые ряды наемников.
– Ну, в байках чего не услышишь… Хотя… Зря, что ли, в нашем отряде песенку походную сложили: «Выходите на меня хоть вдесятером, ежли вы без топоров, а я с топором, выходите на меня, всех передавлю, ежли вы с похмелья, а я – во хмелю».
Куплет пришелся степняку по душе, он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся с кхеканьем и повизгиваньем. У Роджа еще больше отлегло от сердца, чутье шепнуло ему, что самое страшное миновало.
– И долго он собирается торчать на мосту?
Беззаботный тон мигом насторожил Роджа. «Эге! – мысленно обратился он к сотнику. – Сдается мне, у тебя, браток, времени в обрез».
– Это тебе решать, – ответил он вслух.
– Ну да? – Сотник догадывался, что он сейчас услышит.
– Ага. Конан хоть сей момент уйдет, ежели ты с ним поделишься. Треть ему, остальное вези куда хочешь. Ну и меня, конечно, отпустить надо, а то он на сделку не пойдет. Наш командир не из тех, кто лучших друзей в беде бросает.
– Пошлина, значит. – Сотник выдернул из зубов травинку и метнул, как дротик, в сторону.
– Ну, считай, что пошлина.
Нулан поднялся, и у Роджа в груди шевельнулся страх – неужели апиец не согласится? Тот хмуро произнес:
– Мне надо поговорить с людьми. Подожди.
Бритунец уныло покосился на свои сизые кисти, притянутые к ободу колеса сыромятными ремнями.
– О чем разговор? Подожду, конечно.
Нулан отошел, перед пленником опустился на корточки барон Ангдольфо.
– Значит, Конан не пошел за Бен-Саифом?
Имя не сказало Роджу ровным счетом ничего, но он на всякий случай кивнул.
– Почему?
Бритунец пожал плечами. Чтобы успешно врать, надо хотя бы представлять, о чем идет речь.
– Я видел, как напали на обоз, – сказал Ангдольфо. – Я думал, все погибли, кроме Конана и людей Зивиллы.
Родж внутренне успокоился – смирная кобылка по кличке Полуправда всегда лучше ее норовистой сестренки Наглой Лжи. Тише едешь, дольше проживешь.
– Так нас к тому времени при обозе уже не было, ваша светлость. Мы же сразу с Конаном не поладили, обиделись маленько за парней, которым он глотки перерезал, и после Лафата своим умом решили жить. Надоело, что все дырки нами затыкают. Известное дело, наемник не человек, подохнет – платить не надо. Ну, и смылись по-тихому. А потом глядим, командир следом чапает, один, как султанский хрен в гареме. Весь отряд, говорит, порешили, вы уж, говорит, братцы, примите к себе и простите, ежели кого огорчил ненароком. И с тех пор мы одна дружная семья.
– Значит, простили?
Родж всматривался в продолговатое лицо барона и узнавал привычное высокомерие, холодную надменность аристократа, притаившуюся за маской равнодушия. «Ишь, голубая косточка! – с ненавистью подумал бритунец. – Скрутить бы тебе шею, павлин спесивый!»
– А чего ж не простить? Свой мужик, не дурак выпить и в бою лют, мы таких уважаем. Кабы с самого начала не ломал дров…
– А где люди Зивиллы? Он про них не говорил?
Родж напрягся – вот она, западня! Ну, кривая, давай, вывози.
– Ни словечком не обмолвился. Умеет язык за зубами держать, язви его. Кто его знает, варвара, может, сам порешил ваших приятелей.
– Моих приятелей? Ты что, знаешь меня?
Родж опешил, даже рассердился слегка.
– Вас, барон, часом, по темечку не били? Никак, память отшибло? Неужто не помните, как рыло мне чистили, когда в родовое гнездышко наезжали?
Барон опустил глаза, посидел несколько мгновений в молчании и неподвижности, затем кивнул. Родж тоскливо вздохнул и заговорил с мольбой:
– Да я, ваша светлость, обиды не держу. Это ж дворянская привилегия, морды челяди разукрашивать. На вашем месте я б еще не так озорничал. Вы б замолвили за меня словечко, а? Перед апийцами, ну, чтоб отпустили меня. Ляд с ними, с телегами, их и так пропустят, я все улажу, только вы попросите живоглотов, чтобы не кончали меня, ладно? Вас же не прирезали, значит, можно с ними договориться, а? С Конаном точно можно, а насчет пошлины… это я так, цену себе набивая, я ведь в отряде десятком командую, ребята за меня горой встанут, ежели киммериец заартачится. Вы своей дорогой езжайте, а мы своей поедем, степь широка, авось, никогда и не встретимся больше.
Он искательно смотрел барону в глаза, а тот размышлял о чем-то своем. Наконец когирский аристократ поднялся, кивнул, сказал «попробую» в отошел. Солнце припекало, в лицо пленнику лезли мухи, здоровенный слепень больно укусил в лоб. Родж тряхнул головой и выругался, но слепень и не думал отвязываться, сидел рядом на грязной деревянной ступице и ждал, поблескивая бисеринками глаз, когда жертва снова утратит бдительность.
До бритунца доносились взволнованные, сердитые голоса, но ему не удавалось разобрать ни слова, один бородач из толпы спорщиков, часто оглядываясь на пленника, злобно выкатывал глаза, скалил щербатые зубы и водил рукой у горла, как пилой. Апийцы решали судьбу Роджа, чуть в стороне от них Ангдольфо что-то втолковывал сотнику, а тот недовольно раздувал ноздри и двигал сросшимися бровями. Наконец сотник вернулся к своим людям, отрывисто и грубо произнес несколько фраз, крикнул «Решили, так решили!» и направился к пленнику с ножом в руке. «Мамочка! – безмолвно воззвал бритунец. – Спаси меня, чистая душа!»
Нулан склонился над ним, полюбовался круглыми от ужаса глазами, отвисшей челюстью и белизной, разливающейся под загаром и грязью, и перерезал путы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Тебе не откажешь в рассудительности, о юный чародей. – Стигиец опустил «голову» в насмешливом поклоне.
– Я не считаю себя чародеем, но это к делу не относится. А что касается рассудительности, то позволь мне еще немного порассуждать. Если это не Тот-Амон – а какая, спрашивается, выгода повелителю Стигии искать ссоры с королем далекой крошечной страны, – то, скорее всего, кто-нибудь из моих соседей. Я прав?
Маг неторопливо кивнул. Абакомо воздел руки в притворном огорчении.
– О, всемилостивейшая Инанна! Когда же они образумятся, мои злокозненные соседи, когда утомятся плести интриги и возьмут с меня пример? Ну, разве я не образец доброты и скромности? Разве я не желаю всему человечеству, и в том числе этим прохвостам, только добра? – Он повернулся к чужеземцу и резко спросил: – Кто? Токтыгай?
– Фвах… – Неимоверная сила скрутила чародея, как прачка скручивает выстиранную рубаху, чтобы выжать последние капли воды. Абакомо вмиг понял, что сработал запрет произносить имя заказчика. Юноша пожал «плечами» – он ведь не требовал назвать имя, маг сам свалял дурака. Достаточно было сказать «да» или «нет», или просто кивнуть или отрицательно помотать «головой». Абакомо дождался, когда собеседник немного очухается, и насмешливо протелепатировал:
– Я не знаю человека по имени Фвах. Значит, не Токтыгай?
– Нет.
– Кто-нибудь из нехремских вельмож?
– Нет.
– Гм… Но – сосед… Вендийцы?
– И не они.
– Братья-разбойнички из Кара-Ала?
– Эти двое тут совершенно ни при чем.
– Так-так… Ну и задал ты мне задачку… Пандрский узурпатор никак не мог тебя послать, этот скупердяй скорее удавится, чем кошелек развяжет…
Маг энергично закивал, и Абакомо изумленно спросил:
– Сеул Выжига?
Опять кивок. Несколько мгновений монарх стоял неподвижно, осмысливая невероятную новость.
– Подумать только! Да падет на меня самая суровая кара Нергала, если я посмею сказать, что вижу, куда катится этот мир! Но зачем, зачем старому кровососу подсылать ко мне убийц?
– Затем, что он совсем не дурак и прекрасно видит, куда катится этот мир, – угрюмо ответил маг. – Прямо в пасть к твоему любимому Нергалу!
* * *
Для отважного сотника Нулана день начинался муторно. Ничто не могло избавить от горечи сердце бывалого апинского воина: ни добрый кусок конины с ячменной лепешкой, испеченной на камне, ни кубок хмельного золотистого вина из тыквы-горлянки, подаренной Бен-Саифом, ни дурманящий дым вендийской конопли. Не веселил даже стук зубов рыжего бритунца, надежно привязанного к колесу телеги. Долговязый узник недоумевал, почему он еще жив; его изводила мысль, что апийские живодеры просто-напросто не успели придумать для него достаточно изуверскую казнь. Отчасти он был прав – ночью в лагере, разбитом в стороне от дороги, на почтительном удалении от опасного холма, и окруженном телегами, воины в ожесточенном споре перебирали нетрадиционные и зрелищные способы отмщения меткому стрелку. Сам же Нулан еще вчера вечером принял роковое решение, но не торопился посвящать в свои планы то жалкое, что осталось от лихой конной сотни.
В последний раз глотнув сладковатого дыма и тряхнув головой и плечами, чтобы разогнать бодрящий хмель по всему телу, сотник встал с кошмы и направился к Роджу. Пленник затравленно следил за его приближением, стук зубов теперь напоминал топот десятков подкованных копыт по булыжной мостовой. Его короткие и жесткие рыжие волосы стояли дыбом, руки, привязанные к ободу громадного колеса, посинели и опухли, босые исцарапанные ноги спешили прикрыть пах, к которому в эту ночь приложился не один апийскин сапог.
– Ты, – сказал Нулан, опускаясь на корточки подле трусливого верзилы, – сейчас будешь говорить, а я буду думать, как с тобой быть. Понял? Или просто зарежу, или сначала поразвлекусь. Все от тебя зависит.
Родж торопливо закивал, на его грязной конопатой физиономии тоска и страх уступили крошечное местечко надежде.
– Как звать-величать?
У пленника постоянно дергались лицевые мышцы, казалось, бесчисленные веснушки пустились в дикий пляс и намерены прыгать и трястись, пока не осыплются.
– М-мать П-п-парсифалем нарекла, да м-мне потом имя не п-понравилось, я себе д-д-другое взял.
– Другое? – Нулан укоризненно покачал головой, в его стране за такое пренебрежение священной родительской волей парня удавили бы его собственной кишкой.
– Р-р-родж.
– Ну, пусть будет Родж. А скажи-ка мне, Родж, сколько все-таки людей в твоем отряде?
«Полтораста», – чуть было не ответил бритунец, как ночью, когда его, полузадушенного арканом, допросили второпях. И только интуиция, обостренная небывалым желанием выжить, спасла его от тычка ножом в глаз. Ибо Нулан не был расположен шутить и верить в сказки. Родж не сумел бы объяснить ему, почему полторы сотни свирепых наемных вояк, разозленных дерзкой атакой горстки обозников, до сих пор не обрушились на апийцев и не оставили от них мокрое место. Вот, например, полста – это бы еще было похоже на правду.
– Д-двадцать четыре. Это б-без меня.
– Двадцать четыре? – Нулан опешил. – Всего двадцать четыре?
– М-мало, что ли? – Лицо, перекошенное страхом, еще больше обезобразила кривая улыбка. – Мы ж вас с т-трех сторон зажали, зато коридор вдоль бережка оставили, к-кто ж мог знать, что вы на рожон попрете р-ради этих сучьих телег? Что у вас там, золотишко?
– Не твое шакалье дело, северянин. – Нулан полыхнул глазами и сменил гнев на милость. – Я тебе верю. Стало быть, больше твои дружки к нам не сунутся?
– А кто ж их знает? Отпусти, я схожу, поинтересуюсь.
Нулан ухмыльнулся. Пленник заметно осмелел, даже перестал заикаться.
– Кто командир?
Родж ответил не сразу – взвешивал риск. Коренастого апийца не так-то легко провести, это он уже понял. И все-таки он солгал – опять же по наитию. Похоже, спасительная интуиция взялась за дело всерьез.
– Конан.
Сотник покивал. Это имя объяснило ему все: и наглое нападение на численно превосходящий отряд, и соблазнительный коридор из западни, чтобы охрана не слишком держалась за обоз, и навязчивое желание Бен-Саифа переманить к себе этого талантливого военачальника.
– Я так и думал.
– Ну да? – На грязном лице успокаивались веснушки.
Нулан снова кивнул. Видно, сама Иштар диктует ему выбор. Что ж, быть посему.
– Как тут оказался отряд наемников?
Родж ухмыльнулся, ноги расслабленно вытянулись на траве. Он поглядел в бледное лицо подошедшего когирского аристократа, в знакомые надменные глаза, и развязно ответил:
– Так мы, ваша милость, больше не наемники. Наниматели-то вон как пятки смазали, не угонишься. Мы теперь сами по себе.
Что-то дрогнуло в лице молодого барона, и он отвернулся, ничего не сказав.
– Конан, – медленно проговорил Нулан. – Киммерийский бродяга, профессиональный солдат, родившийся на поле сражения…
– Ты с ним знаком?
Степняк, погруженный в задумчивость, не обратил внимания на оттенок тревоги в голосе пленника.
– Нет. Однако наслышан о его подвигах. – Нулан сорвал сухую былинку, обкусил с двух сторон, зажал между зубами. – Скажи, он и правда в одиночку семерых укладывает?
Родж усмехнулся. Его бывший командир – парень, конечно, не слабый, но уж семерых… А впрочем, сколько он укокошил в Гадючьей теснине? Бритунец вспомнил огромного варвара с перекошенным яростью лицом, орудующего длинным кровавым мечом. А еще Роджу припомнился здоровенный кулак в кольчужной рукавице, въехавший в его собственную физиономию, когда под натиском апийских копейщиков Конан ревом и тумаками приводил в чувства оробелые ряды наемников.
– Ну, в байках чего не услышишь… Хотя… Зря, что ли, в нашем отряде песенку походную сложили: «Выходите на меня хоть вдесятером, ежли вы без топоров, а я с топором, выходите на меня, всех передавлю, ежли вы с похмелья, а я – во хмелю».
Куплет пришелся степняку по душе, он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся с кхеканьем и повизгиваньем. У Роджа еще больше отлегло от сердца, чутье шепнуло ему, что самое страшное миновало.
– И долго он собирается торчать на мосту?
Беззаботный тон мигом насторожил Роджа. «Эге! – мысленно обратился он к сотнику. – Сдается мне, у тебя, браток, времени в обрез».
– Это тебе решать, – ответил он вслух.
– Ну да? – Сотник догадывался, что он сейчас услышит.
– Ага. Конан хоть сей момент уйдет, ежели ты с ним поделишься. Треть ему, остальное вези куда хочешь. Ну и меня, конечно, отпустить надо, а то он на сделку не пойдет. Наш командир не из тех, кто лучших друзей в беде бросает.
– Пошлина, значит. – Сотник выдернул из зубов травинку и метнул, как дротик, в сторону.
– Ну, считай, что пошлина.
Нулан поднялся, и у Роджа в груди шевельнулся страх – неужели апиец не согласится? Тот хмуро произнес:
– Мне надо поговорить с людьми. Подожди.
Бритунец уныло покосился на свои сизые кисти, притянутые к ободу колеса сыромятными ремнями.
– О чем разговор? Подожду, конечно.
Нулан отошел, перед пленником опустился на корточки барон Ангдольфо.
– Значит, Конан не пошел за Бен-Саифом?
Имя не сказало Роджу ровным счетом ничего, но он на всякий случай кивнул.
– Почему?
Бритунец пожал плечами. Чтобы успешно врать, надо хотя бы представлять, о чем идет речь.
– Я видел, как напали на обоз, – сказал Ангдольфо. – Я думал, все погибли, кроме Конана и людей Зивиллы.
Родж внутренне успокоился – смирная кобылка по кличке Полуправда всегда лучше ее норовистой сестренки Наглой Лжи. Тише едешь, дольше проживешь.
– Так нас к тому времени при обозе уже не было, ваша светлость. Мы же сразу с Конаном не поладили, обиделись маленько за парней, которым он глотки перерезал, и после Лафата своим умом решили жить. Надоело, что все дырки нами затыкают. Известное дело, наемник не человек, подохнет – платить не надо. Ну, и смылись по-тихому. А потом глядим, командир следом чапает, один, как султанский хрен в гареме. Весь отряд, говорит, порешили, вы уж, говорит, братцы, примите к себе и простите, ежели кого огорчил ненароком. И с тех пор мы одна дружная семья.
– Значит, простили?
Родж всматривался в продолговатое лицо барона и узнавал привычное высокомерие, холодную надменность аристократа, притаившуюся за маской равнодушия. «Ишь, голубая косточка! – с ненавистью подумал бритунец. – Скрутить бы тебе шею, павлин спесивый!»
– А чего ж не простить? Свой мужик, не дурак выпить и в бою лют, мы таких уважаем. Кабы с самого начала не ломал дров…
– А где люди Зивиллы? Он про них не говорил?
Родж напрягся – вот она, западня! Ну, кривая, давай, вывози.
– Ни словечком не обмолвился. Умеет язык за зубами держать, язви его. Кто его знает, варвара, может, сам порешил ваших приятелей.
– Моих приятелей? Ты что, знаешь меня?
Родж опешил, даже рассердился слегка.
– Вас, барон, часом, по темечку не били? Никак, память отшибло? Неужто не помните, как рыло мне чистили, когда в родовое гнездышко наезжали?
Барон опустил глаза, посидел несколько мгновений в молчании и неподвижности, затем кивнул. Родж тоскливо вздохнул и заговорил с мольбой:
– Да я, ваша светлость, обиды не держу. Это ж дворянская привилегия, морды челяди разукрашивать. На вашем месте я б еще не так озорничал. Вы б замолвили за меня словечко, а? Перед апийцами, ну, чтоб отпустили меня. Ляд с ними, с телегами, их и так пропустят, я все улажу, только вы попросите живоглотов, чтобы не кончали меня, ладно? Вас же не прирезали, значит, можно с ними договориться, а? С Конаном точно можно, а насчет пошлины… это я так, цену себе набивая, я ведь в отряде десятком командую, ребята за меня горой встанут, ежели киммериец заартачится. Вы своей дорогой езжайте, а мы своей поедем, степь широка, авось, никогда и не встретимся больше.
Он искательно смотрел барону в глаза, а тот размышлял о чем-то своем. Наконец когирский аристократ поднялся, кивнул, сказал «попробую» в отошел. Солнце припекало, в лицо пленнику лезли мухи, здоровенный слепень больно укусил в лоб. Родж тряхнул головой и выругался, но слепень и не думал отвязываться, сидел рядом на грязной деревянной ступице и ждал, поблескивая бисеринками глаз, когда жертва снова утратит бдительность.
До бритунца доносились взволнованные, сердитые голоса, но ему не удавалось разобрать ни слова, один бородач из толпы спорщиков, часто оглядываясь на пленника, злобно выкатывал глаза, скалил щербатые зубы и водил рукой у горла, как пилой. Апийцы решали судьбу Роджа, чуть в стороне от них Ангдольфо что-то втолковывал сотнику, а тот недовольно раздувал ноздри и двигал сросшимися бровями. Наконец сотник вернулся к своим людям, отрывисто и грубо произнес несколько фраз, крикнул «Решили, так решили!» и направился к пленнику с ножом в руке. «Мамочка! – безмолвно воззвал бритунец. – Спаси меня, чистая душа!»
Нулан склонился над ним, полюбовался круглыми от ужаса глазами, отвисшей челюстью и белизной, разливающейся под загаром и грязью, и перерезал путы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49