Лейтенант суматошно полез обратно в
башню. Порыв был силен. Мозг взмутило от злости, сердце перетянуло
стальными кольцами. А может, взыграла запоздалая обида. За себя и за
Сашку, за майора-пушкаря - мужа теплой женщины, погибшего в те самые часы,
когда неверная супружница развлекалась с чужаком. Ларсен взялся за рычаги
управления...
Все получилось до нелепого смешно. Капитан стоял возле знакомого дома
и махал танку рукой. Широкоплечий, высокий, с уверенным лицом. Ларсен
остановил машину и перебрался выше, на место пулеметчика. Он не собирался
убивать более удачливого конкурента, но надо было как-то унять
разгоревшийся зуд, успокоить расшалившиеся нервы. И удивительно к месту в
памяти всплыли слова денщика о заносчивости капитана.
- Значит, ты у нас заносчивый, да? Что ж, заносчивым по их
заносчивости... - Ларсен нажал спуск.
Сначала он намеревался сбить с офицера фуражку, но руки мелко
тряслись, в глазах все плыло, лицо капитана и мушка никак не хотели
совмещаться. Поэтому он опустил ствол чуть ниже и начал с короткими
интервалами садить по ступеням, на которых стоял капитан. Дым щипал
ноздри, направляемые отсекателями, гильзы искристым фонтанчиком ссыпались
в специальные резервуары. Кончилось все тем, что комроты укрылся за ветхим
заборчиком и, вытащив пистолет, стал с самым решительным видом
отстреливаться от танка. То ли он ничего не понял, то ли действительно был
заносчивым и самоуверенным. На минуту Ларсен прекратил огонь,
прислушиваясь, как щелкают по броне пистолетные пули.
- Ага, значит, репозиции захотел, волчонок? Ладно, я тебе дам
репозицию! Током в пару тысяч вольт!..
Чуть поразмыслив, он развернул башню, заставив капитана переместиться
от заборчика к пустой собачьей конуре, и с наслаждением стеганул длинной
очередью по дому. Стекла, рамы - все вдрызг и в щепу! Не забыл Ларсен
пройтись и по резному коньку крыши. А когда пулемет, отжевав последний
патрон в ленте, устало замолк, он удовлетворенно вздохнул. Не глядя больше
на бывшего конкурента, снова взялся за рычаги и начал разворачивать танк к
дороге.

Уже в сгустившихся сумерках он подкатил к части. Под гусеницы опять
попался солдатский хлам, стеллажи каких-то трескучих ящиков. Офицер из
патруля залихватски вскарабкался на башню и замолотил по металлу прикладом
карабина. Заглушив бронированного зверя, Ларсен с руганью полез наружу.
Почти вывалившись из люка, он милостиво позволил патрульным поднять себя
и, объяснив, что танк отнюдь не казенный, а напротив - подарок от лица
дружественного германского командования, потопал к родной землянке.
То ли он избрал неверное направление, то ли вообще забыл, где
расположен его блиндаж, но выбрел он почему-то на околицу, к бревенчатым
домишкам. Светили звезды, а в лицо задувал сонный ночной ветер.
Деревенская улица приглашающе расстилалась под ногами, земля
представлялась единой большой колыбелью. Окутанная тьмой, она звала в
путь, благословляла всяческое поступательное движение. Ларсен не заставил
себя упрашивать, - выделывая замысловатые кренделя, ноги его зашагали сами
собой, и через каких-нибудь пять-десять минут он очутился в расположении
Клайпа.
- Эй! Кто тут шляется!.. А-а, это вы, лейтенант? Извиняюсь, в темноте
не узнал.
Перед Ларсеном вырос часовой, боец огромного роста, с рябоватым
лицом, в собачьей ушанке. Принюхавшись, он понимающе расплылся, и это
лейтенанту не понравилось. Напустив на себя побольше строгости, он
потребовал для начала закурить, а затем с подозрением поинтересовался, где
в данную минуту находится пленный.
- Так я ж его и сторожу, - удивился часовой. - Сидит в этом сараюшке.
Куда ему деваться?
- Та-а-ак... А свет у тебя, положим, имеется?
- Какой еще свет? - часовой заморгал.
- Обыкновенный!.. С кнопочкой на стене. Не впотьмах же мне с ним
беседовать!
- Капитан Клайп... - начал было неуверенно боец, но Ларсен немедленно
его прервал.
- Капитан Клайп, душечка, любит и уважает лейтенанта Ларсена! Заруби
это себе на носу!
- Да, но если вы его того - в расход как бы...
- Как бы бери и не робей! - Ларсен сунул часовому свой парабеллум и
ободряюще похлопал по щеке. - Если что, позовешь.
- Вон оно, стало быть, как, - непонятно пролепетал боец.
- Стало быть, так! - Ларсен подождал пока часовой откроет дверь.
Перед тем как зайти, подумал, чем бы еще припугнуть часового.
Нахмурившись, въедливо оглядел рябоватого громилу с с ног до головы.
- Что-то ты очень рослый, а?
- Таким уж уродился.
- Да?.. - лейтенант в сомнении покачал головой. - А столицу Африки
знаешь?
Часовой замялся, с улыбкой студента-скромника пробормотал:
- Все шутите?
- Нет, не шучу. Столицу Африки мне - и побыстрее!
- Так я ведь уже давненько того... В смысле, значит, географии... -
часовой напряженно зашевелил губами. - Может, Копенгаген?
- Сам ты Копенгаген, - Ларсен с безнадежностью махнул рукой. -
Ладно... Как звать-то тебя?
- Климчук, мой лейтенант. Степан Климчук.
Взявшись за дверную ручку, Ларсен погрозил пальцем.
- Смотри у меня, Климчук! Степанов на земле много...
Он вошел в сарайчик и, нашарив в темноте выключатель, прикрыл дверь.
Глядя на тусклую лампу, недовольно крякнул. Ларсен не любил полумглы. Ни
тепло, ни холодно, ни рыба, ни мясо... Или уж день, или полновесная ночь.
Промежуточные стадии вызывали у него целый комплекс противоречивых чувств.
- Что ж, будем щуриться, - он еще раз обвел утлое помещение
придирчивым взором, заметив в углу бочку с водой, удивленно покачал
головой.
- Хоть пей, хоть купайся, - сказав это, он медленным шагом двинулся к
лежащему на полу Предателю. Половицы под ногами тоскливо заскрипели,
каждый шаг вызывал нестерпимое желание сморщиться. Приблизившись к
недвижному телу, он опустился на колени и, вынув из-за голенища отточенный
до бритвенного подобия клинок, несколькими движениями перерезал
опутывающие Предателя веревки.
- Пробуждайся, Искариот. Разговор имеется. Пренеприятнейший и долгий.

Для того чтобы привести пленника в чувство, понадобилось не менее
получаса.
Сначала он влил в запекшиеся, покрытые коростой губы порцию самогона,
затем, достав из поясной аптечки репротал, вогнал в худую безжизненную
руку хищную иглу. Пленный застонал. Самогон опалил ему рот, и Ларсен,
зачерпнув из бочки холодной воды, дал Предателю хлебнуть. Попутно и сам
окунул в бочку голову. Фыркая и отдуваясь, утерся носовым платком.
- И ты умойся, - велел он. - А то смотреть тошно.
Пленный никак не отреагировал на сказанное. Тогда лейтенант смочил
лежавшую на подоконнике тряпку и, не обращая внимания на стоны, протер
лицо и руки узника. Подхватив под мышки, волоком подтащил к стене и
привалил к наваленной в беспорядке мешковине. Обшарив все карманы и не
найдя курева, в досаде сплюнул.
- Что ж, поговорим натощак, - он поставил табурет на середину комнаты
и грузно уселся.
- Пока очухиваешься, кое-что тебе расскажу. Может, это тебя даже
порадует.
И, уткнувшись локтями в колени, с неспешностью усталого человека он
принялся рассказывать. Про весь свой сегодняшний день, про все
последующие: про "плуг" с "сигарами", про "слепца" и уничтоженную
артиллерийскую часть, про опустевшее село и простого, хорошего парня
Сашку. Он не сомневался, что пленный слышит его. Слышит и понимает. В
сумасшествие Ларсен уже не верил. И потому жаждал беседы. Продолжительного
разговора с ответами на все его каверзные вопросы. Еще сегодня утром он
мог бы обойтись без них, но кое-что в мире лейтенанта существенно
изменилось. Вернее сказать, не кое-что, а кое-кто, и этим кое-кем был он
сам. Вот почему Ларсен намерен был спрашивать, может быть, даже
допрашивать и если понадобится - с пристрастием. В том, что так или иначе
ему ответят, он был абсолютно убежден.
- ...В общем... Завтра тебя, милый мой, шлепнут. Приказы, сам знаешь,
не обсуждаются, - Ларсен пожал плечами. - Никого ты здесь больше не
интересуешь. Кроме одного пьяного и шибко любопытного лейтенанта...
Сказать по правде, люди вроде тебя мне всегда были непонятны. Не то чтобы
я терпеть вас не мог, но... Больно уж вы дурные какие-то. И все-то вас
касается, лезете во все щели и постоянно норовите поучить чему-то. Ну что,
скажи, вам не сидится? Ведь не умнее других! Нет!.. А не сидится! Будто
шило в одном месте! Как мыши в банке - туда-сюда, бегаете и бегаете! Одни
к власти с пеной у рта, другие в идейность. Идеологи хреновы! Сколько уж
веков людям головы морочите! И что? Лучше жить стало? Да ни хрена! Как был
десяток умниц на сто идиотов, так столько же и осталось. И через сто лет
так будет, и через тысячу. А коли нет перемен - нечего и дергаться, рубаху
на себе полосовать... Раздражаете вы меня. Ох, как раздражаете!.. - Ларсен
машинально потянулся к карману за сигаретами и, вспомнив, что уже искал и
не нашел, обозлился. - Черт бы вас всех!.. - он захрустел кулаком. - Ну
признайся! Скажи как на духу: вам что, действительно что-то сулят за это
или вы на самом деле недоделанные такие? Есть же что-то, ради чего ты
поперся туда? Или, может, это мы идиоты? Стреляем в небушко, гибнем - и
невдомек нам, что гибнем не за понюх табаку! Ты говори, не стесняйся. К
Клайпу я не побегу... Если ты действительно тот, за кого тебя все
принимают, тогда... - он выразительно изогнул бровь, - тогда, извини друг,
я сам тебя шлепну. Этот обормот у дверей не знает, но тебе-то так и быть
скажу: офицеры, мон шер, редко ходят с одной пушкой. На то они и офицеры.
А после нынешнего развеселого денька мне все спишут. В том числе и этот
маленький дисциплинарный срыв.
Пленный молчал, и Ларсен чувствовал, что в груди все жарче
разгорается злое, неуправляемое пламя.
- Ага, значит, смерть нас тоже не пугает? Так, надо понимать?
В узком лице узника что-то дрогнуло. Разлепив губы, он с трудом
прошамкал:
- А может... Может, меня пугает сама жизнь? ЭТА жизнь.
Голос его был тускл, как свет старой отсыревшей свечи. И звучал он с
тем же нездоровым потрескиванием. Поневоле Ларсен подумал о выбитых зубах,
о крепких кулаках Клайпа. Мысль была с примесью жалости и Ларсена удивила.
Не для того он приперся сюда, чтобы плакаться и сочувствовать. Отогнав ее,
он заставил себя думать о Сашке, о погибшем майоре.
Репротал все-таки действовал, к пленному постепенно прибывали силы.
- Вот как?.. А что, разве есть какая-то другая жизнь? Я имею в виду -
кроме этой?
- Этого никто не знает... Но думаю, что есть.
- Прелестно! - Ларсен присвистнул. - И сколько же их всего? Две, три?
Или того больше?
- Наверное, больше, - пленный с усилием качнул головой. - Но это моя
вера. Каждый волен верить в свое. Мне нравится учение Будды. И я готов к
своей новой жизни.
- Еще бы не готов, - Ларсен усмехнулся. - В твоем-то положении!.. А в
общем - не суть важно. Тем более занятно, каким таким манером тебя
сговорили на телевизионное шоу. Верующие - народ храбрый. Как же ты тогда
сломался? Или запугали чем?
- Меня не запугивали. Я... Я сам уговорил их, - после каждой фразы
пленник, словно уставая, делал заполненную тяжелым дыханием паузу. - Я
верил в то, что говорил.
- Верил? А сейчас? Сейчас, стало быть, уже нет? - Ларсен с грохотом
придвинул табурет ближе. - Отчего такая перемена, дружище?
- Мы все меняемся. Что-то понял и я. Что-то такое, чего не понимал
раньше, - пленный пошевелился, выбирая положение поудобнее. На лице его
промелькнула гримаса боли. Должно быть, ребра у него были основательно
помяты.
- Я считал, что война - еще одна попытка остановить нас. Попытка
волевым способом вернуть на праведный путь развития.
- А им, конечно, этот праведный путь известен, - ехидно вставил
Ларсен.
- Вполне вероятно. Потому что они выше нас. И добрее... Во всяком
случае - общее направление они представляют.
- Ну-у... Положим, общее направление - это и Серж с Бунгой обрисуют
без труда.
- И тем не менее ваши Серж с Бунгой будут продолжать воевать.
- Ты уж прости их за это, - Ларсен шутовски развел руками. - Что с
них взять! Самые обыкновенные люди и по мере сил стараются выполнять свой
долг.
- Выполнять так, как они его понимают.
- Разумеется!
- Вот и происходит то, что происходит. Песчинка к песчинке набирается
критическая масса, и очевидный лже-прогресс мало-помалу заводит людей в
тупик.
- Спасибо за открытие, - Ларсен поклонился. - А мы-то, глупыши, не
догадывались. Все глазели и никак не могли налюбоваться на самих себя в
зеркало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10