– Тьфу, какая гадость! Посолить его, что ли?
– Не то чтобы я указывал мессиру, как ему следует вести битву, – прокашлялся Думгар, вколачивая в землю что-то твердое, шевелящееся и шипастое, – но, когда это исчадие мрака направит жезл на нас, будет поздно принимать взвешенное решение.
Даже на таком расстоянии было видно, что мрак вокруг Генсена сгущается и стягивается в нечто плотное и осязаемое, а затем всасывается в навершие жезла. И даже неискушенный герцог понял, что когда диковинное оружие вдоволь насытится этой энергией… Словом, что тут пускать пузыри в соседнем болоте? Все и так ясно.
А еще заметим, что ничего в нашей жизни не происходит просто так, без тайного умысла судьбы. Казалось бы, зачем накануне сражения голем пугал своего господина историями о раритетном Луке, яростной теще и ее несчастном зяте? Но вот же пригодилось.
Сопоставив две простые мысли, Зелг не стал отвлекаться на консультации с окружающими, справедливо полагая, что время не терпит. Он поднял лук, добыл из колчана стрелу и, помня о том, что даже теща смогла подстрелить свою жертву, не имея навыков и опыта, а у него есть грамота в золотой рамочке за третье место на соревнованиях по стрельбе среди пацифистов, натянул тетиву и выстрелил.
Стрела коротко свистнула в плотном воздухе, аккуратно обогнула Сихоя, пытавшегося преградить ей путь, попетляла, сбивая с толку кинувшихся ей вслед Ловцов, пролетела значительный участок пути над самой землей и наконец вонзилась в Жезл Смерти.
Жезл рассыпался на несколько неравных кусков, а Генсена окутало хищное черное облако.
– Как, однако, работали древние мастера! – восхищенно заметил Юлейн. – Гегава, когда вы освободитесь, запишите в вашу книжечку: одолжить у кузена Зелга Лук Яростной Тещи для стрельбы по королеве Кукамуне.
– Испортили почти новую вещь! – взревел Генсен, в мгновение ока перемещаясь к Зелгу. – И трех тысяч лет не пользовался! Сокрушу! Истреблю! Сотру с лица земли!
Он отвел рукой знакомый уже ком сиреневого света, и легкая паутина облепила какого-то Сихоя, прожигая его насквозь.
– На зябликах сперва потренируйся, – буркнул Такангор, ища утешения у старого друга – фамильного боевого топорика.
Всем было известно, что король Бэхитехвальда способен тягаться с ними и без каких бы то ни было атрибутов силы и власти. Этот древний монстр поглотил столько жизней, что теперь был почти несокрушим и на самом деле мог напасть в любой миг. Так что соседство с ним не доставляло никому удовольствия. Но он отчего-то медлил. Что-то его настораживало. Он снова и снова оглядывался по сторонам и на сей раз напомнил Зелгу встревоженного старого хищника, что чувствует присутствие кого-то более могущественного на своей исконной территории и колеблется, не зная, спасаться ему бегством или вступать в битву, которая вполне может стать для него последней. Так горный змей – безраздельный владыка Серых скал – тревожно и грозно шипит, чуя приближение василиска.
В сапог некроманта вежливо постучали согнутым пальчиком. Так мог вступать в разговор только деликатный Карлюза Гогарикс.
– Мессир, – негромко молвил он, – любопытственное наблюдение имею сообщать вам незамедлительно. Природа данных мест напоминает ваши дедовские и родительские почвы. Славный Нунамикус узрел родимую агрипульгию в руинах вон того помещения. И это наводит на желание петь восхвалебные песни и танцевать воинственно-зажигательные пляски.
– Петь пока не будем, – тревожно попросил Зелг, не слишком понимая, о чем толкует милейший троглодит.
– Не будем, – покладисто закивал Карлюза. – Но репертуар подберу.
– Как вам будет угодно.
– У-уу, – обиженно прогудел осел, который справедливо полагал, что лучше уж где-нибудь петь «восхвалебные» песни, нежели стоять нос к носу с самым смертоносным и жестоким существом, которое только появлялось в Ниакрохе за все время от начала творения.
Мы же говорили, что осел Карлюзе достался не простой и не то чтобы золотой, но талантливый. И Генсена он боялся так, что трясся весь, от кончиков ушей до самой кисточки на конце хвоста.
* * *
Мудрый Карлюза оказался, как никогда, прав.
Он пытался привлечь внимание окружающих к тому факту, который явился бальзамом, пролитым на сердечные раны Узандафа Ламальвы да Кассара, сидевшего на наблюдательном пункте у своего глядельного выкрутаса все это время. Нужно сказать, что в течение этого длинного дня он наволновался так, как не волновался последние лет триста – четыреста. Его сердце падало в бездну отчаяния и воспаряло к небесам на крыльях надежды. Он то прощался с внуком навсегда, то верил в скорую победу и торжество кассарийских некромантов над любыми маньяками и злодеями, будь они даже древнее Ниакроха и могущественнее страшно сказать кого.
Он умудрился составить по ходу дела шесть завещаний и три прощальных письма, доведя до умоисступления знакомого нам библиотечного эльфа, который исчеркал конспектами всю лысину и теперь набрасывал заметки на манжетах, как истинный джентльмен.
Завещание – денежный перевод с того света.
Наконец свершилось долгожданное событие, и Узандаф перестал терзать домочадцев текстами завещаний и посмертных заявлений, а жадно приник к окуляру, боясь пропустить даже самую незначительную мелочь. Мы бы сказали – затаив дыхание, но точность – главная добродетель летописца; а дыхание Узандаф Ламальва, герцог да Кассар, уже довольно давно затаил навсегда.
Победитель при Пыхштехвальде с радостью узнавал родные и милые его неподвижному сердцу картины: замковый парк, крепостные стены, ров, в который по осени падало несметное количество желудей с окрестных дубов и где так любили хорошенько подкрепиться Бумсик и Хрюмсик. Ладные чистенькие дома Виззла, гордое строение с башенкой – таверна «На посошок» и скрытый в лесной чаще бар «Расторопные телеги». Тучные поля, то там то сям освещенные редкими еще пятнами самого настоящего, теплого, золотого солнечного света.
Затем он увидел, как на самой границе изрытой и истоптанной, но уже подлинной равнины Приют Мертвецов и какой-то грязной и темной, почти пустынной улочки Бэхитехвальда те самые Бумсик и Хрюмсик остервенело месят копытцами то, что осталось от посягавшего на их жизнь безумного монстра. Осталось от него маловато: зеленая дымящаяся лужа, обрывки крыльев и один рог.
И наконец старый герцог увидел то, что и мечтал увидеть: огромный золотой диск, устало клонящийся к горизонту, сиренево-голубое чистое небо, легкие жемчужно-серые перья облаков, подсвеченных снизу прозрачно-розовым, и багровеющую в лучах предзакатного солнца рощу. И пускай еще кое-где высились наклонные черные башни и стояли здания, пугающие провалами окон, но все же это была Кассария – единственная и неповторимая.
Кассария, во второй раз одолевшая слепую и жестокую силу Бэхитехвальда, сохранив себя в целости и неприкосновенности. Гордая и непобедимая Кассария, однажды полюбив которую уже нельзя было полюбить любую другую землю.
Специалисты мумиеведческой кафедры Аздакского королевского университета утверждают, что мумии плакать не способны, так как их организм образован из полностью обезвоженных тканей, а слезы есть не что иное, как влага с примесью минеральных солей и различных элементов, вымываемая ею из организма…
Узандаф вытер сухой ладошкой струившиеся по серому морщинистому лицу слезы.
Он плакал и не особо стеснялся этого, но раз специалисты утверждают…
Что ж, мы не станем их разубеждать и выдавать его маленькую тайну.
* * *
Поскольку из всех присутствующих только он не был новичком в подобной ситуации, Генсен оказался единственным на этой войне, знакомым с процедурой ее завершения.
Когда Бэхитехвальд окончательно и бесповоротно исчез из этой реальности, его король и остатки армии были вынуждены сражаться за свою жизнь, как простые смертные. Сражение вспыхнуло в последний раз, как вспыхивает пламя костра, что вот-вот погаснет, рассыпая жалящие искры и золу.
Уцелевшие Ловцы рвали на части скелеты титанов, и те обращались в прах; Сихои загрызли василиска; многие солдаты полка «Великая Тякюсения» полегли костями в последние минуты боя. Твари казались неутомимыми, а защитники Кассарии просто с ног валились от усталости. И полной для всех неожиданностью явилось заявление Генсена:
– А мне предстоит поединок с одним из вас. Кассария не отпустит меня до тех пор, пока я либо не одержу победу и не овладею ею, либо не оставлю тут еще одну свою жизнь. Я решил, с кем хочу скрестить клинки. Это…
Он не успел договорить.
Такангор шумно выпустил из ноздрей пар (предмет отдельной зависти братьев) и швырнул прямо в черный капюшон кольчужную рыцарскую перчатку, заботливо придерживаемую за поясом в течение всего этого хлопотного дня специально для такой оказии.
– Я вызываю тебя, король. Если ты ответишь отказом, значит, ты гнида и трус и место тебе в лучшем случае на Кровавой паялпе. Вот так.
– Опрометчивое решение, – прошептал Юлейн.
– Не надо грустно комментировать! – рявкнул Такангор. – Я и так думаю, не сморозил ли лишнего.
– По-моему, сморозили, друг мой, – прошелестел Генсен. – Будь по-вашему, я принимаю вызов. Хотя я собирался поступить честнее и драться с Зелгом, у которого хотя бы теоретически существует шанс меня победить.
– Пару слов для наших читателей, – сунулся к минотавру неунывающий Бургежа. – Где бы вы хотели быть похороненным? Какую надпись хотели бы видеть на своем надгробии?
– Освобожусь, прибью крысу летучую, – проскрежетал Такангор.
– Народ должен знать своих героев, – обиженно пояснил Бургежа. – Так что мои корыстные карьерные устремления в результате полностью совпадают с благородными и бескорыстными намерениями, если бы я их питал.
– Значит, так, работай левой рукой, – торопливо наставлял друга Альгерс. – Не забывай работать левой рукой. Ударил, нырнул, ушел, и слева его – прямо в челюсть.
– А у него есть челюсть? – полюбопытствовал маркиз Гизонга. – Граф, вы лучше других знаете нашего врага. Скажите же напутствие милорду Топотану.
– Я благоразумно промолчу, – шепнул граф да Унара. – Ему спокойнее будет.
– Плохи наши дела, – сказал Гегава, обращаясь к Карлюзе.
– Я верю в звезду милорда Такангора. Великий воин есть с опытом победы в Окровавленной паялпе, – откликнулся тот. – Оптимизм нужно в себе выращивать и поддерживать. Восхвалебными песнями из обширного репертуара, и хор поддержки есть.
И Карлюза указал лапкой на замерший в боевой готовности хор пучеглазых бестий под руководством доктора Дотта.
– Грянем боевую, победную.
– А вот петь пока не надо, – тревожно попросил Зелг.
Карлюза изумленно на него покосился, но ничего не сказал. С безумцами, которые не желают слушать ангельское звучание хора пучеглазых бестий, спорить не стоит.
Седой грифон опустился около Такангора и приветливо покивал ему головой.
– Помните, что я говорил вам в Чесучине? У вас блестящее будущее, и оно здесь не заканчивается, поверьте моему опыту, господин генерал. Опять же, припомните маменькины наставления. Вы представляете, что она вам скажет, если этот старый мерзавец вас убьет?
– Ой нет, лучше и не думать, – испугался Такангор. – Фух-фух! Ффухх! Напугали. Значит, так, работаю левой рукой, помню про блестящую военную карьеру, которая меня где-то ждет…
Грифон поманил его лапой и, когда Такангор наклонил к нему пуховое чуткое ухо, шепнул в него:
– Он бессмертен, вечен, всесилен – это все правда. Но однажды его пребывание в Ниакрохе закончилось как раз из-за столкновения с одним фамильным боевым топориком. Любопытное совпадение, вы не находите?
– И вообще, что мы здесь наблюдаем? Мы наблюдаем закат. О! Джентльмены пьют и закусывают, – забеспокоился минотавр. – А ради этой светлой цели я готов положить на алтарь победы… Класть-то собственно нечего, кроме вот него. Ладно, положу его.
И он весело подмигнул обеспокоенным друзьям.
Трудные задачи выполняем незамедлительно, невозможные – чуть погодя.
Девиз ВВС США
Глава 16
– Мадам Топотан! Мадам Топотан! Я в экстазе! Примите почту – я в экстазе! Дети, несите бульбяксу, несите сидр, мама тоже скажет, что можно! Мадам Топотан! Гип-гип ура!
Из лабиринта Топотанов высыпало все семейство и с удивлением обнаружило, что Малые Пегасики обуяла великая радость.
На деревьях висели галдящие эльфы, какие-то ошалевшие русалки, три маленьких безбородых гнома и разноцветные стеклянные фонарики, и крохотные дриады запихивали в них возмущенных светлячков. Дедушка Атентар, высунув язык, выводил на длиннющем куске пергамента крупными буквами: «Минотавры – навсегда». Кентавры выносили из кабачка «На рогах» длинные столы и лавки и расставляли их около фонтана с морским коньком. Две юные горгульи, хихикая, стелили скатерти и вытирали посуду. Сияющий Прикопс в праздничном голубом жилете украшал столы очаровательными букетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Не то чтобы я указывал мессиру, как ему следует вести битву, – прокашлялся Думгар, вколачивая в землю что-то твердое, шевелящееся и шипастое, – но, когда это исчадие мрака направит жезл на нас, будет поздно принимать взвешенное решение.
Даже на таком расстоянии было видно, что мрак вокруг Генсена сгущается и стягивается в нечто плотное и осязаемое, а затем всасывается в навершие жезла. И даже неискушенный герцог понял, что когда диковинное оружие вдоволь насытится этой энергией… Словом, что тут пускать пузыри в соседнем болоте? Все и так ясно.
А еще заметим, что ничего в нашей жизни не происходит просто так, без тайного умысла судьбы. Казалось бы, зачем накануне сражения голем пугал своего господина историями о раритетном Луке, яростной теще и ее несчастном зяте? Но вот же пригодилось.
Сопоставив две простые мысли, Зелг не стал отвлекаться на консультации с окружающими, справедливо полагая, что время не терпит. Он поднял лук, добыл из колчана стрелу и, помня о том, что даже теща смогла подстрелить свою жертву, не имея навыков и опыта, а у него есть грамота в золотой рамочке за третье место на соревнованиях по стрельбе среди пацифистов, натянул тетиву и выстрелил.
Стрела коротко свистнула в плотном воздухе, аккуратно обогнула Сихоя, пытавшегося преградить ей путь, попетляла, сбивая с толку кинувшихся ей вслед Ловцов, пролетела значительный участок пути над самой землей и наконец вонзилась в Жезл Смерти.
Жезл рассыпался на несколько неравных кусков, а Генсена окутало хищное черное облако.
– Как, однако, работали древние мастера! – восхищенно заметил Юлейн. – Гегава, когда вы освободитесь, запишите в вашу книжечку: одолжить у кузена Зелга Лук Яростной Тещи для стрельбы по королеве Кукамуне.
– Испортили почти новую вещь! – взревел Генсен, в мгновение ока перемещаясь к Зелгу. – И трех тысяч лет не пользовался! Сокрушу! Истреблю! Сотру с лица земли!
Он отвел рукой знакомый уже ком сиреневого света, и легкая паутина облепила какого-то Сихоя, прожигая его насквозь.
– На зябликах сперва потренируйся, – буркнул Такангор, ища утешения у старого друга – фамильного боевого топорика.
Всем было известно, что король Бэхитехвальда способен тягаться с ними и без каких бы то ни было атрибутов силы и власти. Этот древний монстр поглотил столько жизней, что теперь был почти несокрушим и на самом деле мог напасть в любой миг. Так что соседство с ним не доставляло никому удовольствия. Но он отчего-то медлил. Что-то его настораживало. Он снова и снова оглядывался по сторонам и на сей раз напомнил Зелгу встревоженного старого хищника, что чувствует присутствие кого-то более могущественного на своей исконной территории и колеблется, не зная, спасаться ему бегством или вступать в битву, которая вполне может стать для него последней. Так горный змей – безраздельный владыка Серых скал – тревожно и грозно шипит, чуя приближение василиска.
В сапог некроманта вежливо постучали согнутым пальчиком. Так мог вступать в разговор только деликатный Карлюза Гогарикс.
– Мессир, – негромко молвил он, – любопытственное наблюдение имею сообщать вам незамедлительно. Природа данных мест напоминает ваши дедовские и родительские почвы. Славный Нунамикус узрел родимую агрипульгию в руинах вон того помещения. И это наводит на желание петь восхвалебные песни и танцевать воинственно-зажигательные пляски.
– Петь пока не будем, – тревожно попросил Зелг, не слишком понимая, о чем толкует милейший троглодит.
– Не будем, – покладисто закивал Карлюза. – Но репертуар подберу.
– Как вам будет угодно.
– У-уу, – обиженно прогудел осел, который справедливо полагал, что лучше уж где-нибудь петь «восхвалебные» песни, нежели стоять нос к носу с самым смертоносным и жестоким существом, которое только появлялось в Ниакрохе за все время от начала творения.
Мы же говорили, что осел Карлюзе достался не простой и не то чтобы золотой, но талантливый. И Генсена он боялся так, что трясся весь, от кончиков ушей до самой кисточки на конце хвоста.
* * *
Мудрый Карлюза оказался, как никогда, прав.
Он пытался привлечь внимание окружающих к тому факту, который явился бальзамом, пролитым на сердечные раны Узандафа Ламальвы да Кассара, сидевшего на наблюдательном пункте у своего глядельного выкрутаса все это время. Нужно сказать, что в течение этого длинного дня он наволновался так, как не волновался последние лет триста – четыреста. Его сердце падало в бездну отчаяния и воспаряло к небесам на крыльях надежды. Он то прощался с внуком навсегда, то верил в скорую победу и торжество кассарийских некромантов над любыми маньяками и злодеями, будь они даже древнее Ниакроха и могущественнее страшно сказать кого.
Он умудрился составить по ходу дела шесть завещаний и три прощальных письма, доведя до умоисступления знакомого нам библиотечного эльфа, который исчеркал конспектами всю лысину и теперь набрасывал заметки на манжетах, как истинный джентльмен.
Завещание – денежный перевод с того света.
Наконец свершилось долгожданное событие, и Узандаф перестал терзать домочадцев текстами завещаний и посмертных заявлений, а жадно приник к окуляру, боясь пропустить даже самую незначительную мелочь. Мы бы сказали – затаив дыхание, но точность – главная добродетель летописца; а дыхание Узандаф Ламальва, герцог да Кассар, уже довольно давно затаил навсегда.
Победитель при Пыхштехвальде с радостью узнавал родные и милые его неподвижному сердцу картины: замковый парк, крепостные стены, ров, в который по осени падало несметное количество желудей с окрестных дубов и где так любили хорошенько подкрепиться Бумсик и Хрюмсик. Ладные чистенькие дома Виззла, гордое строение с башенкой – таверна «На посошок» и скрытый в лесной чаще бар «Расторопные телеги». Тучные поля, то там то сям освещенные редкими еще пятнами самого настоящего, теплого, золотого солнечного света.
Затем он увидел, как на самой границе изрытой и истоптанной, но уже подлинной равнины Приют Мертвецов и какой-то грязной и темной, почти пустынной улочки Бэхитехвальда те самые Бумсик и Хрюмсик остервенело месят копытцами то, что осталось от посягавшего на их жизнь безумного монстра. Осталось от него маловато: зеленая дымящаяся лужа, обрывки крыльев и один рог.
И наконец старый герцог увидел то, что и мечтал увидеть: огромный золотой диск, устало клонящийся к горизонту, сиренево-голубое чистое небо, легкие жемчужно-серые перья облаков, подсвеченных снизу прозрачно-розовым, и багровеющую в лучах предзакатного солнца рощу. И пускай еще кое-где высились наклонные черные башни и стояли здания, пугающие провалами окон, но все же это была Кассария – единственная и неповторимая.
Кассария, во второй раз одолевшая слепую и жестокую силу Бэхитехвальда, сохранив себя в целости и неприкосновенности. Гордая и непобедимая Кассария, однажды полюбив которую уже нельзя было полюбить любую другую землю.
Специалисты мумиеведческой кафедры Аздакского королевского университета утверждают, что мумии плакать не способны, так как их организм образован из полностью обезвоженных тканей, а слезы есть не что иное, как влага с примесью минеральных солей и различных элементов, вымываемая ею из организма…
Узандаф вытер сухой ладошкой струившиеся по серому морщинистому лицу слезы.
Он плакал и не особо стеснялся этого, но раз специалисты утверждают…
Что ж, мы не станем их разубеждать и выдавать его маленькую тайну.
* * *
Поскольку из всех присутствующих только он не был новичком в подобной ситуации, Генсен оказался единственным на этой войне, знакомым с процедурой ее завершения.
Когда Бэхитехвальд окончательно и бесповоротно исчез из этой реальности, его король и остатки армии были вынуждены сражаться за свою жизнь, как простые смертные. Сражение вспыхнуло в последний раз, как вспыхивает пламя костра, что вот-вот погаснет, рассыпая жалящие искры и золу.
Уцелевшие Ловцы рвали на части скелеты титанов, и те обращались в прах; Сихои загрызли василиска; многие солдаты полка «Великая Тякюсения» полегли костями в последние минуты боя. Твари казались неутомимыми, а защитники Кассарии просто с ног валились от усталости. И полной для всех неожиданностью явилось заявление Генсена:
– А мне предстоит поединок с одним из вас. Кассария не отпустит меня до тех пор, пока я либо не одержу победу и не овладею ею, либо не оставлю тут еще одну свою жизнь. Я решил, с кем хочу скрестить клинки. Это…
Он не успел договорить.
Такангор шумно выпустил из ноздрей пар (предмет отдельной зависти братьев) и швырнул прямо в черный капюшон кольчужную рыцарскую перчатку, заботливо придерживаемую за поясом в течение всего этого хлопотного дня специально для такой оказии.
– Я вызываю тебя, король. Если ты ответишь отказом, значит, ты гнида и трус и место тебе в лучшем случае на Кровавой паялпе. Вот так.
– Опрометчивое решение, – прошептал Юлейн.
– Не надо грустно комментировать! – рявкнул Такангор. – Я и так думаю, не сморозил ли лишнего.
– По-моему, сморозили, друг мой, – прошелестел Генсен. – Будь по-вашему, я принимаю вызов. Хотя я собирался поступить честнее и драться с Зелгом, у которого хотя бы теоретически существует шанс меня победить.
– Пару слов для наших читателей, – сунулся к минотавру неунывающий Бургежа. – Где бы вы хотели быть похороненным? Какую надпись хотели бы видеть на своем надгробии?
– Освобожусь, прибью крысу летучую, – проскрежетал Такангор.
– Народ должен знать своих героев, – обиженно пояснил Бургежа. – Так что мои корыстные карьерные устремления в результате полностью совпадают с благородными и бескорыстными намерениями, если бы я их питал.
– Значит, так, работай левой рукой, – торопливо наставлял друга Альгерс. – Не забывай работать левой рукой. Ударил, нырнул, ушел, и слева его – прямо в челюсть.
– А у него есть челюсть? – полюбопытствовал маркиз Гизонга. – Граф, вы лучше других знаете нашего врага. Скажите же напутствие милорду Топотану.
– Я благоразумно промолчу, – шепнул граф да Унара. – Ему спокойнее будет.
– Плохи наши дела, – сказал Гегава, обращаясь к Карлюзе.
– Я верю в звезду милорда Такангора. Великий воин есть с опытом победы в Окровавленной паялпе, – откликнулся тот. – Оптимизм нужно в себе выращивать и поддерживать. Восхвалебными песнями из обширного репертуара, и хор поддержки есть.
И Карлюза указал лапкой на замерший в боевой готовности хор пучеглазых бестий под руководством доктора Дотта.
– Грянем боевую, победную.
– А вот петь пока не надо, – тревожно попросил Зелг.
Карлюза изумленно на него покосился, но ничего не сказал. С безумцами, которые не желают слушать ангельское звучание хора пучеглазых бестий, спорить не стоит.
Седой грифон опустился около Такангора и приветливо покивал ему головой.
– Помните, что я говорил вам в Чесучине? У вас блестящее будущее, и оно здесь не заканчивается, поверьте моему опыту, господин генерал. Опять же, припомните маменькины наставления. Вы представляете, что она вам скажет, если этот старый мерзавец вас убьет?
– Ой нет, лучше и не думать, – испугался Такангор. – Фух-фух! Ффухх! Напугали. Значит, так, работаю левой рукой, помню про блестящую военную карьеру, которая меня где-то ждет…
Грифон поманил его лапой и, когда Такангор наклонил к нему пуховое чуткое ухо, шепнул в него:
– Он бессмертен, вечен, всесилен – это все правда. Но однажды его пребывание в Ниакрохе закончилось как раз из-за столкновения с одним фамильным боевым топориком. Любопытное совпадение, вы не находите?
– И вообще, что мы здесь наблюдаем? Мы наблюдаем закат. О! Джентльмены пьют и закусывают, – забеспокоился минотавр. – А ради этой светлой цели я готов положить на алтарь победы… Класть-то собственно нечего, кроме вот него. Ладно, положу его.
И он весело подмигнул обеспокоенным друзьям.
Трудные задачи выполняем незамедлительно, невозможные – чуть погодя.
Девиз ВВС США
Глава 16
– Мадам Топотан! Мадам Топотан! Я в экстазе! Примите почту – я в экстазе! Дети, несите бульбяксу, несите сидр, мама тоже скажет, что можно! Мадам Топотан! Гип-гип ура!
Из лабиринта Топотанов высыпало все семейство и с удивлением обнаружило, что Малые Пегасики обуяла великая радость.
На деревьях висели галдящие эльфы, какие-то ошалевшие русалки, три маленьких безбородых гнома и разноцветные стеклянные фонарики, и крохотные дриады запихивали в них возмущенных светлячков. Дедушка Атентар, высунув язык, выводил на длиннющем куске пергамента крупными буквами: «Минотавры – навсегда». Кентавры выносили из кабачка «На рогах» длинные столы и лавки и расставляли их около фонтана с морским коньком. Две юные горгульи, хихикая, стелили скатерти и вытирали посуду. Сияющий Прикопс в праздничном голубом жилете украшал столы очаровательными букетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53