Задыхаясь, что-то говорил, ругался и угрожал, но в панике я ничего не могла разобрать. Словно в ночном кошмаре, я отби­валась и защищалась, кажется, била его ногами и оца­рапала руки до крови. Застучали и загремели камни, зазвенел упавший нож. На секунду я освободила рот и снова попыталась пронзительно завопить. Получилось похоже на слабый хрип, едва слышный. Но все равно, никто помочь не может…
Как ни странно, помощь пришла.
Сзади на пустом склоне мужской голос грубо крикнул на греческом языке. Я не расслышала, что именно, но нападающий среагировал немедленно – замер на месте. Но все еще держал меня, а рука снова сильно зажала мне рот. Повернул голову и крикнул низким деловым голосом: «Это девушка, иностранка. Шпионит. Думаю, англичанка». Никакого шума шагов за спиной. Я попы­талась извернуться под рукой и увидеть, кто меня спас, но грек держал крепко, да еще и рявкнул: «Спокойно, и перестань шуметь!»
Голос снова раздался, явно из отдаления. «Девушка? Англичанка? – Странная пауза. – Умоляю, отпусти ее и приведи сюда. Ты рехнулся?»
Грек поколебался, затем сказал угрюмо на сносном английском, но с сильным акцентом: «Пойдем со мной. И не визжи. Издашь еще хоть звук, убью. Точно. Не люблю женщин».
Мне удалось кивнуть. Он убрал руку с моего рта и ослабил хватку, но не отпустил. Теперь он только де­ржал меня за руку. Поднял нож и двинулся к скалам. Я повернулась. Никого не видно. «Внутри», – сказал грек и резко повернул голову к хижине.
Избушка была грязная. Когда грек толкнул меня вперед на затоптанную грязь, с пола, жужжа, взвились мухи. Дверной проем зиял черно и неприветливо. Сна­чала я ничего не видела. По сравнению с ярким светом за спиной, внутренность хижины казалась совершенно темной, но затем грек толкнул меня дальше, и в потоке света от двери я смогла совершенно отчетливо все раз­глядеть.
В дальнем углу, в стороне от двери, лежал мужчина. Его грубую кровать соорудили из какой-то растительно­сти, возможно, папоротника или сухого кустарника. А вообще пусто. Никакой мебели, только грубые куски бревен в другом углу, вероятно, части примитивного пресса для выработки сыра. Пол из утоптанной земли, местами таким тонким слоем, что проглядывает скала. Овечий помет высох и довольно безобиден, но все про­пахло болезнью.
Когда грек толкнул меня внутрь, мужчина на крова­ти поднял голову, и глаза его сощурились на свет. Это легкое движение он проделал с трудом. Болен, очень болен. Чтобы убедиться в этом, совсем не нужно видеть его одежду, окостеневшую от засохшей крови на левой руке и плече. Бледное лицо, заросшее двухдневной ще­тиной, с запавшими щеками. Кожа вокруг подозритель­но ярко блестящих глаз посинела от боли и горячки. На лбу кожа содрана и кровоточит. Волосы слиплись от крови и грязного хлама, на котором он лежит.
А так он молод, темноволос и голубоглаз, как многие критяне, и если бы его помыть, побрить и вылечить, он оказался бы довольно красивым. Четкие нос и рот, крупные, умелые руки и, надо полагать, немало физи­ческой силы. Темно-серые брюки и рубашка, которая некогда была белой. И то, и другое грязное и изодран­ное. Единственное одеяло – сильно истрепанная вет­ровка и какая-то старая «штука» цвета хаки, которая, похоже, принадлежит напавшему на меня типу. Все это больной прижимает к себе, словно замерз.
Он сощурил на меня глаза и сказал, с усилием соби­раясь с мыслями: «Надеюсь, Лэмбис не причинил вам вреда? Вы… кричали?»
Тогда я поняла, почему он, казалось, говорил издале­ка. Его голос, хотя и достаточно спокойный, раздавался с заметным усилием и был слаб. Создавалось впечатле­ние, что он непрочно удерживается за каждую каплю силы, которая у него есть, и при этом тратит ее. Он говорил по-английски. Я сначала просто удивилась, что он говорит на таком хорошем английском, и только потом, с потрясением, подумала, что он же англичанин.
Конечно, это первое, что я сказала. Я все еще только рассматривала его внешность в деталях: кровавые раны, впалые щеки, грязная кровать. «Вы… вы англича­нин!» – глупо сказала я, уставившись на него, и едва почувствовала, что грек, Лэмбис, отпустил мою руку. Машинально я начала тереть ее там, где он держал меня. Будет синяк. Я, запинаясь, сказала: «Но вы ране­ны! Несчастный случай? Что случилось?»
Лэмбис бросился мимо меня и встал возле кровати, как собака, защищающая кость. Продолжает волно­ваться. Может, и перестал быть опасным, но держит в руке нож. Прежде чем больной заговорил, грек бурк­нул: "Это пустяки. Несчастный случай при подъеме в горы. Когда он отдохнет, я помогу ему спуститься в деревню. Нет нужды… "
«Заткнись, ну? – огрызнулся больной по-грече­ски. – И убери нож. Напугал бедного ребенка до полу­смерти. Разве не видишь, что она не имеет никакого отношения к этому делу? Следовало не обращать на нее внимания и дать пройти».
«Она меня увидела. И шла в эту сторону. Она вошла бы сюда и, весьма вероятно, увидела бы… Она бы разбол­тала в деревне».
«Ну а ты сделал это неизбежным. А теперь помолчи и предоставь это мне».
Лэмбис бросил на него взгляд, полувызывающий, полуробкий. Снял руку с ножа, но стоял возле кровати.
Национальность больного и эти переговоры, хотя и на греческом, полностью успокоили меня. Но я этого не показала. Чисто инстинктивно я решила, для собственной безопасности, что нет существенной нужды выда­вать мое знание языка… Из всего, на что я наткнулась, я бы предпочла как можно быстрее выбраться, и казалось, что, чем меньше я узнаю об «этом деле», чем бы оно ни было, тем вероятнее, что они дадут мне мирно про­должать путь.
«Простите. – Глаза англичанина вернулись ко мне. – Лэмбису не следовало так пугать вас. Я… у нас был несчастный случай, как он сказал, и он немного потрясен. Ваша рука… он сделал вам больно?»
«Все в порядке, право… Ну а что с вами? Что-то очень плохое? – Очень странный несчастный случай. Заста­вил так напасть на меня. Но ведь естественно показать любопытство и заботу. – Что случилось?»
«Меня застиг камнепад. Лэмбис думает, что выше в горах кто-то по неосторожности спустил лавину. Он поклялся, что слышал женские голоса. Мы кричали, но никто не спустился».
«Понимаю. – Я также увидела быстрый взгляд удив­ления Лэмбиса, прежде чем он снова опустил мрачные карие глаза. Экспромтом это была неплохая ложь чело­века, у которого в голове откровенно не так ясно, как ему хотелось бы. – Но это не я. Я только сегодня прибыла в Агиос Георгиос, и еще не…»
«Агиос Георгиос? – Блеск в глазах уже объяснялся не только лихорадкой. – Вы поднимались оттуда?»
«Да, от моста».
«Тропинка есть везде?»
«Не совсем. Я шла по ущелью и сошла с тропинки у ручья. Я…»
«Тропинка ведет прямо сюда? К хижине?» – пронзи­тельно спросил Лэмбис.
«Нет. Говорю же, сошла с нее. Но, в любом случае, это место изрезано тропинками – овечьими тропами. Стоит подняться по ущелью, они идут во все стороны. Я оставалась у воды».
«Тогда это не единственный путь в деревню?»
«Не знаю, но, скорее всего, нет. Хотя это, наверное, самый легкий, если собираетесь спуститься. Я не многое заметила. – Я разжала ладонь, где все еще держала сломанные веточки фиолетовых орхидей. – Смотрела на цветы».
«Правда? – На этот раз вмешался англичанин. За­молчал. Я увидела, что он дрожит. Он ждал со стисну­тыми зубами, когда пройдет приступ, прижимал к себе куртку цвета хаки, пытаясь унять дрожь, но я видела пот на его лице. – Вы кого-либо встретили во время вашей… прогулки?»
«Нет».
«Совсем никого?»
«Ни души».
Пауза. Он закрыл глаза, но почти сразу открыл. «Это далеко?»
«До деревни? Думаю, довольно далеко. Трудно опре­делить, когда карабкаешься. А по какой дороге вы сами пришли?»
«Не по этой». Фраза означала конец разговора. Но лихорадка не помешала ему почувствовать собственную грубость, и он добавил: «Мы пришли от шоссе. Дальше на востоке».
«Но…» – начала я и замолчала. Кажется, неподходя­щий момент сообщать, что с востока сюда дороги нет. Единственная дорога идет с запада и поворачивает на север над перевалом, вдаль от моря. Этот отрог Белых гор пронизывают только тропинки. Я увидела, что грек наблюдает за мной, и быстро добавила: «Я отправилась примерно в полдень, но под гору, конечно, быстрее».
Мужчина на кровати раздраженно заворочался, словно его беспокоила рука. «Деревня… Где вы остановились?»
«В отеле. Он там один. Деревушка очень маленькая. Но я там еще не была. Только прибыла в полдень. Меня подвезли от Ираглиона и не ждут, поэтому я… поднялась сюда на прогулку, просто в голову взбрело побро­дить. Здесь так красиво…» Я остановилась. Он закрыл глаза. Неинтересно ему. Но не это остановило меня не середине предложения. Острое впечатление, что он не столько отгородился от меня, сколько сосредоточился на чем-то своем, намного важнее боли. За этот день я ощутила второй порыв. Фрэнсис часто говорила, что когда-нибудь порывы доставят мне серьезные неприят­ности. Ну, люди любят, когда иногда их предсказания подтверждаются. Я резко повернулась, выбросила сло­манные и увядшие орхидеи на солнечный свет и пошла к кровати. Лэмбис так же быстро двинулся наперерез, протянув руку. Но когда я ее оттолкнула, он пропустил меня. Я встала на одно колено возле раненого. «Послу­шайте, вы ранены и больны. Это достаточно ясно. У меня нет желания вмешиваться в то, что меня не каса­ется. Совершенно очевидно, что вы не желаете, чтобы вам задавали вопросы и не нужно говорить мне ничего. Не хочу ничего знать. Но вы больны и если спросите, то я скажу, что Лэмбис плохо присматривает за вами. И если не подумаете о себе, то действительно серьезно заболеете, если вообще не умрете. Во-первых, эта повяз­ка грязная, а во-вторых…»
«Все в порядке. – Он говорил все еще с закрытыми глазами. – Не тревожьтесь. Это приступ лихорадки… вскоре все будет в порядке. Вы только… не вмешивай­тесь, и все. Лэмбис не должен был… о, да неважно. Но не беспокойтесь. Спускайтесь к вашему отелю и забудь­те это… пожалуйста. – Он повернулся и начал вгляды­ваться в меня, словно с болью, против света. – Ради вас, серьезно. – Его здоровая рука двинулась, и я про­тянула свою навстречу. Его пальцы сжали мои. Кожа сухая, горячая и вроде как мертвая. – Но если встрети­те кого-либо на пути вниз… или в деревне, кто…»
Лэмбис сказал грубо по-гречески: «Она говорит, что еще не была в деревне и никого не видела. Какой смысл просить? Пусть идет, и моли Бога, чтобы молчала. У всех женщин языки, как у сорок. Ничего больше не говори».
Казалось, англичанин едва слушал, слова грека не доходили до него. Он не сводил с меня глаз, но рот его расслабился, и он дышал, будто выбился из сил и потерял контроль. Но горячие пальцы держали мои. «Возможно, они пошли к деревне… – Он слабо бормо­тал, все еще на английском. – И если пойдете по этой дороге…»
«Марк! – двинулся вперед Лэмбис, оттесняя меня. – Ты теряешь рассудок! Попридержи язык и вели ей уйти! Тебе нужно спать. – Он добавил на греческом: – Пой­ду и сам его поищу, как только смогу, обещаю. Возмож­но, он вернулся в каяк. Ты истязаешь себя совершенно зря. – Затем он сказал мне, сердито: – Разве не види­те, что он близок к обмороку?»
«Хорошо, – сказала я. – Но не кричите так. Это не я его убиваю. – Я засунула ослабевшую руку назад под куртку, встала и посмотрела греку в лицо. – Послушайте, я не задаю вопросов, но не уйду отсюда и не оставлю его в таком состоянии. Когда это случилось?»
«Позавчера», – сказал он угрюмо.
«Он здесь уже две ночи?» – спросила я в ужасе.
«Не здесь. В первую ночь он был в горах, – и доба­вил, предупреждая следующий вопрос: – Я нашел его и перенес сюда».
«Понимаю. И не пытались получить помощь? Хоро­шо, не смотрите так, мне удалось понять, что у вас неприятности. Ну, я буду об этом молчать, обещаю. Думаете, я очень хочу быть замешанной в какие-то ваши гнусности?»
«Ористе?»
«В ваши неприятности, – нетерпеливо перефразиро­вала я. – Для меня это ничто. Но я не намерена ухо­дить и оставлять его в таком положении. Если не сдела­ете для него что-нибудь… как его зовут? Марк?»
«Да»
«Ну, если не будет что-нибудь сделано для вашего Марка сегодня же, он умрет, и тогда будет еще больше причин для беспокойства. У вас есть еда?»
«Немного. У меня был хлеб и немного сыра…»
«И питье, похоже, тоже! – В грязи возле кровати лежала полиэтиленовая кружка. В ней раньше было вино, а теперь сидели мухи. – Идите и помойте ее. Принесите сумку и джемпер. Они там, где я их уронила, когда вы бросились на меня с вашим ужасным ножом. Там есть еда. Такое обычно больным не дают, но ее много, и она чистая. Подождите минутку, вот там есть вроде бы горшок для приготовления пищи. Полагаю, пастухи им пользуются. Нужна горячая вода. Если вы его наполните, я сложу в кучу немного дров и хлама, разведем огонь…»
«Нет». Они произнесли это хором. Глаза Марка широ­ко открылись, мужчины быстро переглянулись. Несмот­ря на всю слабость Марка, мне показалось, что между ними чуть искра не проскочила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35