Не без эстетического, если можно так сказать, удовольствия. Она ведь действительно была красива, Валько это понимало, хоть и не чувствовало. А вдруг почувствует? Вдруг сейчас что-то проснется?
Не проснулось. Губам было скользко и резиново, дышать неудобно, чужое дыхание, парное, животное (из живота ведь, из внутренностей через легкие), напоминает запах разделанного мяса, а высыхающая на губах слюна отдает канцелярским клеем, который, кстати, варят будто бы из рогов, шкур и копыт; Валько приходилось ездить мимо клеевого завода, что был в его городе, воняло нестерпимо, а там, между прочим, люди жили — в окрестных одноэтажных домишках. Привыкли, что ли?
Красавица вдруг тихо застонала, Валько испугалось, отодвинулось:
— Что?
Красавица рассмеялась.
— Можно вопрос?
— Можно.
— Ты не подумай, я не почему-то спрашиваю. Мне интересно теоретически, как это вообще бывает. Я сравниваю со своим опытом. Как у тебя было с твоей первой девушкой?
— Что было?
— Ну, как ты стал мужчиной? Она была старше тебя? Почему-то у всех женщины старше. Нет, я понимаю. Мой первый мужчина тоже был старше. А сейчас, наоборот, нравятся совсем мальчики. Наверно, я постарела. Мальчики, которые даже еще не бреются. Ты ведь не бреешься?
Она провела пальцами по его щеке.
— Нет.
— Ты не смущайся, у некоторых восточных мужчин это бывает. Некоторые, наоборот, зарастают чуть не с детства, а некоторые — как ты. Мне нравится. Так как?
— Что?
— Как у тебя было?
— Ничего особенного.
— Не хочешь рассказывать? Молодец. Терпеть не могу, когда мужчины болтают о своих женщинах. Это касается только двоих. А то, например, Хохлов, знаешь Хохлова?
— С третьего курса?
— Да. Разболтал про меня, что было и чего не было. А ничего, кстати, и не было. А ты, я вижу, не болтун. И знаешь что? Не люблю лишней суеты. Мы друг другу нравимся — так?
— Да.
— Ну, и нечего все портить дурацкой возней.
И красавица, попросив его помочь, разложила диван-кровать, постелила простыню, принесла одеяло и подушки, с улыбкой посматривая на Валько.
А Валько лихорадочно соображало — как быть? Сослаться на то, что болит живот? Или голова? Девушка наверняка начнет пичкать лекарствами. Сказать, что ему срочно надо готовиться к зачету? Еще глупее и смешнее.
Красавица задернула шторы и сказала:
— Ну, что же ты?
Пришлось придумывать без подготовки.
И Валько придумало, вспомнило, что говорят в подобных случаях герои повестей, обильно печатавшихся в журнале «Юность», только вот забыло, кому слова принадлежали, юноше или девушке:
— Понимаешь, я считаю, что это должно быть только по любви. В том числе и в первый раз. А у меня не было этого первого раза.
— Правда?
— Честное слово.
— Надо же, как мне повезло. Тогда тем более.
— Нет, извини.
— Я тебе не нравлюсь? — спросила красавица, не веря, что такое может быть.
— Нравишься, но...
— Понимаю. Такой шаг!
И предприняла некоторые попытки. Они ни к чему не привели.
После этого она еще несколько раз приводила к себе Валько, кормила, поила тараканьим напитком, ставила вкрадчивую музыку и задергивала шторы — тщетно.
Она поделилась своими диковинными впечатлениями с подругами.
И вот уже другая зовет Валько в гости, и третья. Словно соревнование устроили, кто первый отрешит юношу от уз. Главное, что всех восторгало: прямота, с которой Валько признавалось в своей невинности — и это в пору второй волны сексуальной революции!
Валько стали надоедать эти игры, оно начало отказываться от приглашений. Тогда обиженные девушки пустили слух, что Валько импотент. Или вообще его интересы распространяются не на девушек.
Товарищи по комнате поглядывали на него странновато.
А Валера Дюлин, широкоплечий бывший десантник с незамысловатым внутренним миром, однажды прижал Валько в коридоре к стене указательным пальцем и, равномерно тыча этим пальцем в грудь Валько, сказал:
— Я сейчас выпил и скажу тебе честно. Моя бы воля, я бы всех пидоров давил.
Подумал и добавил:
— И черножопых.
Еще подумал и присовокупил:
— И вообще вас, бл., московскую интеллигенцию давно пора потрясти. Я вас научу родину любить, понял?
— Я вообще-то не из Москвы, — напомнило Валько.
— Все равно. Учти, я сейчас просто выпил. Но могу и напиться. Тогда ты лучше сразу куда-нибудь прячься. Так нам обоим лучше будет, понял?
Валько кивнуло.
На самом деле от Дюлина, когда он напивался, надо было прятаться всем, но предупредил он только некоторых. Через несколько дней после разговора с Валько он сдержал слово, напился и пошел по общежитию карать и учить родину любить, причем, наперекор свой установке на то, чтобы давить пидоров, черножопых и вообще московскую интеллигенцию, давил всех, кто пришелся под руку.
Через день его в общежитии и в университете духу не было.
Но жизнь Валько не стала легче.
Он постоянно чего-то ждал — неприятного.
10.
Опять пришлось голодать, хоть староста и впрямь выхлопотала материальную помощь: двадцать рублей в месяц.
Спасибо девушкам хотя бы за одежду: кто подарил Валько мало ношенные брюки старшего брата, кто куртку младшего, кто ботинки отца...
Однажды, за три дня до стипендии, оно стояло в очереди в студенческой столовке и прикидывало, как распределить на эти дни последний рубль. И попросило у тетки-подавалки двойную порцию макарон — без бифштекса. Макароны стоили восемь копеек, с бифштексом же тридцать шесть, слишком накладно, а ничего дешевле не оказалось.
— Здрасьте-пожалста! — сказала подавалка. — У меня все рассчитано, кто у меня потом бифштексы без макарон возьмет?
Это была полная дурь: уж бифштексы-то без макарон взяли бы с большой охотой. Что тут же и подтвердилось.
— Я возьму, — послышался сзади мужской голос.
— Не положено! — ответила тетка. — Или за гарнир заплОтите тоже!
— Заплачу, — покладисто согласился голос.
Ибо спорить было бесполезно. Подавалка была здесь хозяйкой и властительницей, за нею была система, поэтому срать она хотела с высокой колокольни на всех этих студентов, доцентов и профессоров: им не хрен делать всю жизнь, только мозгами играть, а она тут горбись, у нее семья, ей жить надо! (Это выражение — «срать с высокой колокольни» — Валько от нее слышало раньше в похожей ситуации и долго думало о прихотях народного языка — почему процесс дефекации соотнесен с таким сакральным местом?)
В связи с этой сценкой можно вспомнить очень популярный юмористический диалог того времени (программа «С добрым утром», бодрые голоса актеров):
— Чай, пожалуйста.
— У нас с лимоном.
— Я хочу без лимона.
— У нас с лимоном.
— А у меня аллергия! Я не могу с лимоном!
— Гражданин, вы меню смотрели? Четко написано: чай с лимоном! Без лимона не имею права.
— Хорошо. Принесите с лимоном, но лимон отдельно.
— Не положено. Лимон в чае.
— Послушайте внимательно: я заплачу за лимон, но не кладите его в чай! Это ведь так просто: взять — и не положить!
— (Пауза.) У нас инспекции. Проверяют каждый день. Соответствие калькуляции и меню. В меню — с лимоном. Или берите с лимоном — или компот.
— Ладно. А просто воды можете дать?
— Минеральной. Сколько?
— Не минеральной, а просто воды! Из-под крана.
— Из-под крана воды в меню нет. Минеральной желаете?
И т. д., и т. п.
Кому-то это казалось смешно.
Будем честными: всем это казалось смешно.
Собственно, а почему и нет? Ведь смешно.
Обладатель голоса сел за столик напротив Валько. Это оказался преподаватель латыни Едветов Борис Олегович. Он действительно взял два бифштекса. И один придвинул Валько:
— Ешьте. И только не надо отказываться, ладно?
Валько кивнуло и стало есть.
Чувствовало на себе взгляд Едветова.
Оно знало, какие слухи ходят об этом преподавателе — человеке тихом, скромном, всегда очень аккуратно одетом. Конечно, слухи, ничем не подтвержденные, на уровне студенческого трепа. (А студенты, надо сказать, относились к подобным явлениям гораздо добродушнее, чем государство и так называемые трудящиеся массы, Дюлин был скорее исключением.) Вроде бы слишком смело — подсесть вот так к студенту. Но почему бы и не подсесть, когда свободных мест нет? Другой, нормальный, подсел бы? Да. Так зачем Едветову лишний раз подыгрывать слухам и непременно выискивать свободное место, чтобы, не дай бог, чего не подумали? Правда — бифштексом студента угостил. Могут не только за доброту принять, могут похихикать по этому поводу. Но надо понимать, насколько опасную жизнь вели эти люди. С одной стороны, слухи и сплетни — да, плохо, страшно. С другой, без слухов и сплетен ты останешься навсегда один в своей тайной жизни. Поэтому пусть догадываются, пусть строят предположения, пусть репутация, хоть и опасная, остается, зато ты всегда по реакции собеседника можешь догадаться, как он к этому относится, можешь, что самое главное, вычислить человека с похожими интересами.
Валько подняло голову и увидело, что ошиблось: Едветов на него не смотрит, скучно ест свой бифштекс.
И так же скучно, словно и не очень интересуясь, а коротая время и исполняя заодно педагогический долг интересоваться жизнью студентов, Едветов спросил: кто, откуда, как дошел до жизни такой.
Валько рассказало.
Едветов похвалил за успехи в латыни.
Валько сказало, что вообще интересуется античностью.
Едветов сказал, что античность преподают убого и косно. Учебники дрянь. У него вот есть книги, изданные за рубежом: какие материалы, какие иллюстрации!
— Вот бы посмотреть! — сказало Валько.
Едветов быстро глянул на него и стал пристально доедать макароны, будто задачу поставил — не оставить на тарелке ни одной макаронины. Вот он, момент истины. Студент может оказаться просто любознательным. Дай-то бог. Но не исключено, что и провокатор. Бывали случаи. Не исключено и третье — что этот изящный смуглый юноша ищет, осознанно или, еще плохо зная и понимая себя, бессознательно то же самое, что... Это было бы счастье!..
И Едветов рискнул, позвал Валько к себе домой. При этом сказав:
— Только не надо афишировать. Сам знаешь, наверно, какие обо мне слухи ходят.
— Какие?
— Идиотские. Если ты относишься к этим слухам серьезно, можешь сразу сказать.
— Я никак не отношусь.
Едветов жил далеко, в Гольяново, в панельной пятиэтажке.
— Тут пролетариат преимущественно, — говорил он, когда шли к дому. — Но и интеллигенция встречается: старый центр расселяли, коммуналки.
Квартира была опрятной, уютной, много книг. Едветов стал их показывать. Замечательно тяжелые фолианты с иллюстрациями. Валько никогда таких не видел.
— Друзья-дипломаты привозят, — объяснил Едветов. — Я ведь МГИМО закончил когда-то.
Он показывал книги и рассказывал занимательные истории из античного быта, в частности, о системе воспитания, о школах, где не было женщин, а юноши все вместе занимались и отдыхали под руководством старших товарищей. Отношения были замечательные. Во всем — гармония. Гармония ума и физического развития. Культ красивого мужского тела, его, кстати, не прятали под множеством одежд. Любить друг друга тоже не считалось зазорным и не исключало дальнейшей традиционной жизни с женщинами. Люди были разностороннее, более гибкие во всех смыслах...
То есть — Едветов рисковал все больше. При этом робел, нервничал. Из своих наблюдений Валько знало, что влечение даже и обычное, законное, сопряжено с боязнью, а в данном случае и говорить нечего: страх наверняка жуткий, ежедневный, изматывающий. Валько лишено влечения, но лишено и этих страхов. Большой плюс. (Валько скрупулезно подмечало и копило такие плюсы).
— Это нравится? — показывал Едветов фотографии развалин, скульптуры, орнаменты, вазы и т. п. Валько указывало, что особенно понравилось.
— У тебя хороший вкус, дружок, — похвалил Едветов, положив ему руку на колено. Как бы в забывчивости. Валько сделало вид, что не обратило внимания.
Вечер длился, стемнело, Едветов волновался все больше и наконец сказал:
— Чего тебе так поздно ехать в общежитие, оставайся. Примешь душ, поспишь, как человек.
Валько послушно приняло душ и легло на приготовленную ему Едветовым постель.
Тот пожелал спокойной ночи и ушел. Через полчаса вернулся в темноте, встал на колени у постели, положил голову на грудь Валько и сказал:
— Ну, убей меня, если хочешь.
Валько промолчало и не шевельнулось.
Едветов начал действовать. Обнимал, целовал, ласкал. И вдруг застыл.
— Это что такое? Ты кто?
— Человек.
— Ты кто, я спрашиваю? Ты юноша или девушка — или...?
— Или.
Едветов вскочил, убежал и крикнул из другой комнаты:
— Убирайся! Мразь! Чудовище! И только попробуй кому-нибудь рассказать! Сгною!
Конечно, он не сгноил бы, но рассказывать Валько не собиралось. Оно узнало, что хотело узнать и из-за чего согласилось поехать к Едветову: объятия и поцелуи мужчины для него так же омерзительны (вернее, ничего не значат), как и объятия женщин.
11.
Оно успешно сдавало экзамены, заканчивая первый семестр, который был очень труден — не учебой, а бытом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Не проснулось. Губам было скользко и резиново, дышать неудобно, чужое дыхание, парное, животное (из живота ведь, из внутренностей через легкие), напоминает запах разделанного мяса, а высыхающая на губах слюна отдает канцелярским клеем, который, кстати, варят будто бы из рогов, шкур и копыт; Валько приходилось ездить мимо клеевого завода, что был в его городе, воняло нестерпимо, а там, между прочим, люди жили — в окрестных одноэтажных домишках. Привыкли, что ли?
Красавица вдруг тихо застонала, Валько испугалось, отодвинулось:
— Что?
Красавица рассмеялась.
— Можно вопрос?
— Можно.
— Ты не подумай, я не почему-то спрашиваю. Мне интересно теоретически, как это вообще бывает. Я сравниваю со своим опытом. Как у тебя было с твоей первой девушкой?
— Что было?
— Ну, как ты стал мужчиной? Она была старше тебя? Почему-то у всех женщины старше. Нет, я понимаю. Мой первый мужчина тоже был старше. А сейчас, наоборот, нравятся совсем мальчики. Наверно, я постарела. Мальчики, которые даже еще не бреются. Ты ведь не бреешься?
Она провела пальцами по его щеке.
— Нет.
— Ты не смущайся, у некоторых восточных мужчин это бывает. Некоторые, наоборот, зарастают чуть не с детства, а некоторые — как ты. Мне нравится. Так как?
— Что?
— Как у тебя было?
— Ничего особенного.
— Не хочешь рассказывать? Молодец. Терпеть не могу, когда мужчины болтают о своих женщинах. Это касается только двоих. А то, например, Хохлов, знаешь Хохлова?
— С третьего курса?
— Да. Разболтал про меня, что было и чего не было. А ничего, кстати, и не было. А ты, я вижу, не болтун. И знаешь что? Не люблю лишней суеты. Мы друг другу нравимся — так?
— Да.
— Ну, и нечего все портить дурацкой возней.
И красавица, попросив его помочь, разложила диван-кровать, постелила простыню, принесла одеяло и подушки, с улыбкой посматривая на Валько.
А Валько лихорадочно соображало — как быть? Сослаться на то, что болит живот? Или голова? Девушка наверняка начнет пичкать лекарствами. Сказать, что ему срочно надо готовиться к зачету? Еще глупее и смешнее.
Красавица задернула шторы и сказала:
— Ну, что же ты?
Пришлось придумывать без подготовки.
И Валько придумало, вспомнило, что говорят в подобных случаях герои повестей, обильно печатавшихся в журнале «Юность», только вот забыло, кому слова принадлежали, юноше или девушке:
— Понимаешь, я считаю, что это должно быть только по любви. В том числе и в первый раз. А у меня не было этого первого раза.
— Правда?
— Честное слово.
— Надо же, как мне повезло. Тогда тем более.
— Нет, извини.
— Я тебе не нравлюсь? — спросила красавица, не веря, что такое может быть.
— Нравишься, но...
— Понимаю. Такой шаг!
И предприняла некоторые попытки. Они ни к чему не привели.
После этого она еще несколько раз приводила к себе Валько, кормила, поила тараканьим напитком, ставила вкрадчивую музыку и задергивала шторы — тщетно.
Она поделилась своими диковинными впечатлениями с подругами.
И вот уже другая зовет Валько в гости, и третья. Словно соревнование устроили, кто первый отрешит юношу от уз. Главное, что всех восторгало: прямота, с которой Валько признавалось в своей невинности — и это в пору второй волны сексуальной революции!
Валько стали надоедать эти игры, оно начало отказываться от приглашений. Тогда обиженные девушки пустили слух, что Валько импотент. Или вообще его интересы распространяются не на девушек.
Товарищи по комнате поглядывали на него странновато.
А Валера Дюлин, широкоплечий бывший десантник с незамысловатым внутренним миром, однажды прижал Валько в коридоре к стене указательным пальцем и, равномерно тыча этим пальцем в грудь Валько, сказал:
— Я сейчас выпил и скажу тебе честно. Моя бы воля, я бы всех пидоров давил.
Подумал и добавил:
— И черножопых.
Еще подумал и присовокупил:
— И вообще вас, бл., московскую интеллигенцию давно пора потрясти. Я вас научу родину любить, понял?
— Я вообще-то не из Москвы, — напомнило Валько.
— Все равно. Учти, я сейчас просто выпил. Но могу и напиться. Тогда ты лучше сразу куда-нибудь прячься. Так нам обоим лучше будет, понял?
Валько кивнуло.
На самом деле от Дюлина, когда он напивался, надо было прятаться всем, но предупредил он только некоторых. Через несколько дней после разговора с Валько он сдержал слово, напился и пошел по общежитию карать и учить родину любить, причем, наперекор свой установке на то, чтобы давить пидоров, черножопых и вообще московскую интеллигенцию, давил всех, кто пришелся под руку.
Через день его в общежитии и в университете духу не было.
Но жизнь Валько не стала легче.
Он постоянно чего-то ждал — неприятного.
10.
Опять пришлось голодать, хоть староста и впрямь выхлопотала материальную помощь: двадцать рублей в месяц.
Спасибо девушкам хотя бы за одежду: кто подарил Валько мало ношенные брюки старшего брата, кто куртку младшего, кто ботинки отца...
Однажды, за три дня до стипендии, оно стояло в очереди в студенческой столовке и прикидывало, как распределить на эти дни последний рубль. И попросило у тетки-подавалки двойную порцию макарон — без бифштекса. Макароны стоили восемь копеек, с бифштексом же тридцать шесть, слишком накладно, а ничего дешевле не оказалось.
— Здрасьте-пожалста! — сказала подавалка. — У меня все рассчитано, кто у меня потом бифштексы без макарон возьмет?
Это была полная дурь: уж бифштексы-то без макарон взяли бы с большой охотой. Что тут же и подтвердилось.
— Я возьму, — послышался сзади мужской голос.
— Не положено! — ответила тетка. — Или за гарнир заплОтите тоже!
— Заплачу, — покладисто согласился голос.
Ибо спорить было бесполезно. Подавалка была здесь хозяйкой и властительницей, за нею была система, поэтому срать она хотела с высокой колокольни на всех этих студентов, доцентов и профессоров: им не хрен делать всю жизнь, только мозгами играть, а она тут горбись, у нее семья, ей жить надо! (Это выражение — «срать с высокой колокольни» — Валько от нее слышало раньше в похожей ситуации и долго думало о прихотях народного языка — почему процесс дефекации соотнесен с таким сакральным местом?)
В связи с этой сценкой можно вспомнить очень популярный юмористический диалог того времени (программа «С добрым утром», бодрые голоса актеров):
— Чай, пожалуйста.
— У нас с лимоном.
— Я хочу без лимона.
— У нас с лимоном.
— А у меня аллергия! Я не могу с лимоном!
— Гражданин, вы меню смотрели? Четко написано: чай с лимоном! Без лимона не имею права.
— Хорошо. Принесите с лимоном, но лимон отдельно.
— Не положено. Лимон в чае.
— Послушайте внимательно: я заплачу за лимон, но не кладите его в чай! Это ведь так просто: взять — и не положить!
— (Пауза.) У нас инспекции. Проверяют каждый день. Соответствие калькуляции и меню. В меню — с лимоном. Или берите с лимоном — или компот.
— Ладно. А просто воды можете дать?
— Минеральной. Сколько?
— Не минеральной, а просто воды! Из-под крана.
— Из-под крана воды в меню нет. Минеральной желаете?
И т. д., и т. п.
Кому-то это казалось смешно.
Будем честными: всем это казалось смешно.
Собственно, а почему и нет? Ведь смешно.
Обладатель голоса сел за столик напротив Валько. Это оказался преподаватель латыни Едветов Борис Олегович. Он действительно взял два бифштекса. И один придвинул Валько:
— Ешьте. И только не надо отказываться, ладно?
Валько кивнуло и стало есть.
Чувствовало на себе взгляд Едветова.
Оно знало, какие слухи ходят об этом преподавателе — человеке тихом, скромном, всегда очень аккуратно одетом. Конечно, слухи, ничем не подтвержденные, на уровне студенческого трепа. (А студенты, надо сказать, относились к подобным явлениям гораздо добродушнее, чем государство и так называемые трудящиеся массы, Дюлин был скорее исключением.) Вроде бы слишком смело — подсесть вот так к студенту. Но почему бы и не подсесть, когда свободных мест нет? Другой, нормальный, подсел бы? Да. Так зачем Едветову лишний раз подыгрывать слухам и непременно выискивать свободное место, чтобы, не дай бог, чего не подумали? Правда — бифштексом студента угостил. Могут не только за доброту принять, могут похихикать по этому поводу. Но надо понимать, насколько опасную жизнь вели эти люди. С одной стороны, слухи и сплетни — да, плохо, страшно. С другой, без слухов и сплетен ты останешься навсегда один в своей тайной жизни. Поэтому пусть догадываются, пусть строят предположения, пусть репутация, хоть и опасная, остается, зато ты всегда по реакции собеседника можешь догадаться, как он к этому относится, можешь, что самое главное, вычислить человека с похожими интересами.
Валько подняло голову и увидело, что ошиблось: Едветов на него не смотрит, скучно ест свой бифштекс.
И так же скучно, словно и не очень интересуясь, а коротая время и исполняя заодно педагогический долг интересоваться жизнью студентов, Едветов спросил: кто, откуда, как дошел до жизни такой.
Валько рассказало.
Едветов похвалил за успехи в латыни.
Валько сказало, что вообще интересуется античностью.
Едветов сказал, что античность преподают убого и косно. Учебники дрянь. У него вот есть книги, изданные за рубежом: какие материалы, какие иллюстрации!
— Вот бы посмотреть! — сказало Валько.
Едветов быстро глянул на него и стал пристально доедать макароны, будто задачу поставил — не оставить на тарелке ни одной макаронины. Вот он, момент истины. Студент может оказаться просто любознательным. Дай-то бог. Но не исключено, что и провокатор. Бывали случаи. Не исключено и третье — что этот изящный смуглый юноша ищет, осознанно или, еще плохо зная и понимая себя, бессознательно то же самое, что... Это было бы счастье!..
И Едветов рискнул, позвал Валько к себе домой. При этом сказав:
— Только не надо афишировать. Сам знаешь, наверно, какие обо мне слухи ходят.
— Какие?
— Идиотские. Если ты относишься к этим слухам серьезно, можешь сразу сказать.
— Я никак не отношусь.
Едветов жил далеко, в Гольяново, в панельной пятиэтажке.
— Тут пролетариат преимущественно, — говорил он, когда шли к дому. — Но и интеллигенция встречается: старый центр расселяли, коммуналки.
Квартира была опрятной, уютной, много книг. Едветов стал их показывать. Замечательно тяжелые фолианты с иллюстрациями. Валько никогда таких не видел.
— Друзья-дипломаты привозят, — объяснил Едветов. — Я ведь МГИМО закончил когда-то.
Он показывал книги и рассказывал занимательные истории из античного быта, в частности, о системе воспитания, о школах, где не было женщин, а юноши все вместе занимались и отдыхали под руководством старших товарищей. Отношения были замечательные. Во всем — гармония. Гармония ума и физического развития. Культ красивого мужского тела, его, кстати, не прятали под множеством одежд. Любить друг друга тоже не считалось зазорным и не исключало дальнейшей традиционной жизни с женщинами. Люди были разностороннее, более гибкие во всех смыслах...
То есть — Едветов рисковал все больше. При этом робел, нервничал. Из своих наблюдений Валько знало, что влечение даже и обычное, законное, сопряжено с боязнью, а в данном случае и говорить нечего: страх наверняка жуткий, ежедневный, изматывающий. Валько лишено влечения, но лишено и этих страхов. Большой плюс. (Валько скрупулезно подмечало и копило такие плюсы).
— Это нравится? — показывал Едветов фотографии развалин, скульптуры, орнаменты, вазы и т. п. Валько указывало, что особенно понравилось.
— У тебя хороший вкус, дружок, — похвалил Едветов, положив ему руку на колено. Как бы в забывчивости. Валько сделало вид, что не обратило внимания.
Вечер длился, стемнело, Едветов волновался все больше и наконец сказал:
— Чего тебе так поздно ехать в общежитие, оставайся. Примешь душ, поспишь, как человек.
Валько послушно приняло душ и легло на приготовленную ему Едветовым постель.
Тот пожелал спокойной ночи и ушел. Через полчаса вернулся в темноте, встал на колени у постели, положил голову на грудь Валько и сказал:
— Ну, убей меня, если хочешь.
Валько промолчало и не шевельнулось.
Едветов начал действовать. Обнимал, целовал, ласкал. И вдруг застыл.
— Это что такое? Ты кто?
— Человек.
— Ты кто, я спрашиваю? Ты юноша или девушка — или...?
— Или.
Едветов вскочил, убежал и крикнул из другой комнаты:
— Убирайся! Мразь! Чудовище! И только попробуй кому-нибудь рассказать! Сгною!
Конечно, он не сгноил бы, но рассказывать Валько не собиралось. Оно узнало, что хотело узнать и из-за чего согласилось поехать к Едветову: объятия и поцелуи мужчины для него так же омерзительны (вернее, ничего не значат), как и объятия женщин.
11.
Оно успешно сдавало экзамены, заканчивая первый семестр, который был очень труден — не учебой, а бытом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29