Ее зовут Светлана. Она... Валя, ты не представляешь! Там такие губы! А теперь главное: она лесбиянка. И она думает, что я тоже. Я не отрицаю. Зато она дает себя хотя бы целовать, я умираю, Валя, но ты не смейся, это не секс, это любовь, я серьезно! У тебя есть выпить?
Валько дало ему выпить.
Александра уснула за столом, а потом свалилась на пол.
Валько оставило ее там.
Оно пило, смотрело на лежащую Александру, смотрело в темное окно, слушало голос диспетчерши, доносящийся с товарной станции, что была неподалеку (на громкоговорящую связь жильцы окрестных домов неоднократно и бесплодно жаловались):
— Седьмой на пятый, седьмой на пятый! Товарный потом обратно! Сто двенадцатый ждет семафора! Я знаю. Не поданы вагоны. Не поданы, да.
В голосе диспетчерши были будничность, деловитость, усталость. Валько позавидовало ей: она знает, как жить. А может, еще лучше: не думает об этом.
Валько надело пальто и пошло на улицу.
К железнодорожным путям.
Шло между двумя бесконечными составами — один товарный, другой пассажирский.
Оно искало вагон-ресторан — еще один подпольный источник выпивки, продают втридорога, Валько со своими дружинниками не раз накрывало спекулянтов. Еще вчера оно ни за что не стало бы пользоваться этой незаконной услугой, а сегодня — все равно. И это все равно, и прочее все равно. Всё — всё равно...
Была оттепель, стало жарко, Валько распахнуло пальто. Оно было долгополым, и Валько представилось, что оно — командир эшелона в длинной шинели. Все спят, а он, командир, идет и думает какую-то свою командирскую думу. Много хлопот. Мало еды. Много раненых. Но цель ясна. Понятно, куда двигаться и зачем. Нет вопросов, кто ты.
Составы кончились, вагона-ресторана не было.
Валько шло по путям, куда глаза глядят.
Впереди — свет приближающегося поезда.
Поезд оглушительно засвистел.
Идет прямо на него.
Валько опустило руки и закрыло глаза, как перед расстрелом. Земля задрожала, дохнуло спереди жарким воздухом.
Ударило.
Но сбоку.
Валько упало неудачно, подвернуло руку. Придерживая ее, поднялось. Женщина в ватнике стояла над ним и ругалась:
— Я что, нанялась вас спасать? Второй уже за месяц, и я все время рядом оказываюсь, вы чего, мужики, очумели совсем? — Она вгляделась. — И молодой какой! И симпатичный! И приличный! — осмотрела она одежду Валько. — Тот-то был старый и пьяный, понятно, а ты куда?
— Где бы выпить достать?
— О, это дело! — обрадовалась женщина разумному вопросу. — А денюжки имеются?
— Имеются.
— Тогда пойдем.
Она привела его к себе домой. Стребовала деньги и достала бутылку, закупоренную бумажной скруткой. Какой-то спиртовой раствор ужасного запаха и вкуса. Валько выпило и задремало. Слышало сквозь сон: приходили люди, торговались с женщиной, уходили. Потом она погасила свет и поволокла Валько на постель.
— Ты совсем пьяный или как? Может, займемся? Сто лет у меня таких молодых и симпатичных не было.
Женщина теребила его. Щупала сквозь штаны. Разочаровалась:
— Напился совсем, толку не будет. Никаких признаков. А чего ты тогда разлегся тут? Иди отсюда!
И вытолкала его.
Валько где-то шло, прибилось к каким-то людям. Отдало остатки денег, его угостили.
Проснулось: пальто нет, брюк и ботинок нет, пиджака нет. Вместо этого кто-то напялил (и то — милосердие) вонючее рванье.
Валько отправилось домой, прячась, набрело на пьющую компанию бомжей. Решив, что это они его ограбили, накинулось на них, грозя милицией и расправой. Его ударили сзади, а, когда очнулось, посоветовали не шуметь, а выпить по-человечески.
Валько выпило — и осталось с этой компанией.
И прожило в этой стае около двух недель. Бродили по помойкам, искали и сдавали бутылки, клянчили, слегка приворовывали. Ночевали в теплом коллекторе теплотрассы.
Все были чем-то больны, увечны, да еще и мозги набекрень, да еще и алкоголизм... Поэтому никто не обращал внимания на особенности Валько, хотя ему приходилось отправлять естественные надобности в непосредственной близости от компании: у них, как у животных, на это стыда не было. И вообще, все пустяки, кроме что-нибудь выпить, чем-нибудь закусить и где-нибудь поспать.
37.
Валько понравилось, оно очень быстро почувствовало, что похоже на остальных в этом сообществе, а остальные похожи на него: интересов так называемого цивилизованного мира для них не существовало. Но вскоре оно поняло, что может просто-напросто помереть: от какой-нибудь заразы, в пьяной драке (а схватки бомжей жестоки, при этом они любят хватать палки, камни, железки), да и просто с похмелья.
И однажды вечером, посланное с другим бомжем за водкой, Валько было остановлено милицией, вернее, остановили напарника, которого милиционеры узнали, а Валько попятилось, попятилось — и затерялось в толпе. Быстро пошло прочь, петляло — и неожиданно оказалось у собственного дома. Ключей от квартиры не было, их украли вместе с пальто в первый день, но Валько все-таки зашло в подъезд, поднялось в лифте, вышло, встало перед своей дверью. Возникла странная мысль: а может, кто-нибудь за это время каким-нибудь образом вселился? Мало ли что бывает в жизни... Оно позвонило.
Открыла Александра.
— Явился наконец! А я уже в милицию звонил, в морги звонил, в больницы! Где пропадал? Фу, ну и воняет от тебя! В ванну быстро! Стой! Разденься здесь и всю одежду — в мусоропровод!
Валько, радостное, почти счастливое, выполнило приказ.
Оно с наслаждением мылось, потом Александра наголо постригла его: в голове обнаружились гниды. (Впоследствии оказалось, что прицепился еще и чесоточный клещ, с которым пришлось довольно долго бороться, мазаться серной мазью, еще каким-то народными средствами...)
Александра рассказала, что утром, не обнаружив Валько, она решила уйти, забрав ключи, которые нашла на тумбочке для обуви в прихожей (второй комплект). Потом звонила по телефону в пустую квартиру, наведывалась сюда. Встревожилась, начала искать. И заодно жила здесь — впервые получив возможность жить в одиночку, а не с отцом, который, по словам Александры, спился уже до сумасшествия (вместо продвижения по службе, как намеревался): по вечерам, дойдя до кондиции, ругается, обзывается или плачет и просит дочку остаться девушкой, а то, было дело, вдруг полез с криком: «Я тебя сам бабой сделаю!»
— Между прочим, я сюда даже никого не водила, — сказала Александра. — Никаких компаний, никакого пьянства. Здорово это, одному жить. У тебя такое счастье, собственная квартира, а ты чего-то печалишься, дурак. Ну, потерял службу, так все сейчас теряют, такое время. Все равно тебе пришлось бы что-то другое искать.
— Ничего я не хочу, — сказало Валько.
— Тогда тебе надо в монастырь. У меня была знакомая — в женский монастырь ушла. Но, наверно, тебя не возьмут. Монастыри же тоже мужские или женские, а для таких, как ты, наверно, нет. О, слушай!! Мне один чувак рассказывал, как он дачи сторожил. Такой хороший дачный поселок для богатеньких, они даже на зиму сторожа нанимают. Жил, говорит, в избушке, тишина, чистый воздух. Он там симфонию писал, он композитор. Правда, не написал. Или написал, но никому не понадобилось, не помню. Хочешь, узнаю у него? Он, вроде, недавно только съехал оттуда, место свободно пока. Будешь там жить, а я поживу у тебя. Тебе просто подальше сейчас надо от людей, мне кажется. Позвонить?
— Позвони.
Александра позвонила композитору, тот позвонил еще кому-то, и дело уладилось в течение нескольких минут.
38.
Почти полгода, с поздней осени до весны, Валько прожило сторожем. (Ошибки нет — именно прожило. Когда работа есть образ жизни, то это уже не работа.)
Возможно, это было самое счастливое для него время.
Вот обычный зимний день. Валько просыпается и первым делом растапливает печь. Дрова принесены с вечера, лежат небольшой поленницей у двери и влажно пахнут, еще не до конца оттаявшие. Печь сложена не очень хорошо, тяга слабая, огонь разгорается медленно, часть дыма идет в комнату, Валько то и дело ворошит кочергой поленья, чтобы лучше взялись. Ставит чайник на плиту (она подсоединена к газовому баллону, стоящему рядом), чайник закипает, Валько часть воды наливает в кружку и бросает туда два пакетика чая, а часть в кастрюльку, и варит в ней овсянку. Овсянку он ест каждое утро, и ему не надоедает. Во время завтрака слушает радио по транзисторному приемнику или читает.
После этого выходит из дома. Зима выдалась снежной, иногда за ночь наваливает по окна. Приходится расчищать тропки: одну к дощатому туалету (после чего надо вынести туда помойное ведро), вторую к дровяному сараю, третью к калитке.
Закончив эти дела, Валько встает на лыжи и начинает утренний обход. Лыжи старые, охотничьи — широкие, с ременными креплениями под валенки, нос одной обломан, но аккуратно приделан с помощью консервной жестянки.
Дачный массив формально принадлежит работникам горэнэрго, но здесь обзавелись участками и люди из других организаций, все больше начальники: место отличное — и город не очень далеко, и южный склон холма, и река совсем близко, и, главное, есть асфальтовая дорога к круглогодично работающему оздоровительному пансионату, которую расчищают, то есть владельцам сюда можно приехать и зимой, можно было бы и жить, если б дома были не дачными, а настоящими, с утеплением.
Зато добредают сюда и бомжи из города, наведываются соседи из поселка Прибрежный, в том числе беспутная молодежь, которая не столько ворует, сколько безобразничает.
Валько обходит свои владения всегда одним и тем же маршрутом, разбив его мысленно на участки: Вдоль Оврага, У Дороги, За Дорогой, На Холме, Район Красной Дачи (дача из красного кирпича с высокой башенкой; позже эти башенки размножились повсюду), У Дома. И таким образом завершает круг. Если что-то нужно из продуктов, идет в Прибрежный, в магазин, если нет, то сразу домой.
Дома тепло, даже жарко. Валько обметает с валенок снег, снимает с них галоши, ставит у печки. Вроде, мельчайшая мелочь, а по первому разу не знал, оставил у двери, утром валенки оказались влажными и холодными.
Валько готовит себе обед. Полюбило нехитрый суп из тушенки. В нем главное, чтобы был свежий, сваренный на один раз: полбанки тушенки, две картофелины, морковь, лук, пшено или рис. Тушенка, правда, в сельском магазине бывает редко, а если и выбросят, то дают не больше трех банок в одни руки, а могут и не дать, учитывая, что не местный. Но можно и из рыбных консервов сварить, тоже неплохо. Или суп-концентрат в пакетах — гороховый, перловый, ячневый. Добавить туда несколько кусочков колбасы (если есть), яйцо сырое, чтобы там сварилось (если есть), немного масла сливочного (если есть) и даже просто лук золотисто поджарить и бросить — прекрасно получается. Майонеза еще ложечку туда, когда готов, отлично!
Готовит Валько неторопливо, слушая радио. Потом обедает, читает — и задремывает. Сон обычно легкий и недолгий, не больше часа. Проснувшись, Валько еще подтапливает печь: домик построен худо, быстро выстуживается.
В предвечерьи Валько опять обходит свой маршрут.
Возвращается, приносит дрова на вечер и на утро, готовит и съедает ужин, еще более нехитрый, чем обед, читает, слушает радио, просто лежит, лениво размышляя.
Потом третий обход — ночной: так договорено было с нанимателями. Тишина вокруг — невероятная, красота одновременно и явная, нельзя не увидеть, но и в чем-то тайная, всегда ощущение, что главное где-то там, за домами и деревьями, за оврагом, стыдливо прячется или просто не желает себя показывать людям.
На ночь Валько еще раз топит печь, ждет, пока прогорит до пепла, чтобы не напустить в дом чада и не угореть, закрывает заслонку, ложится и засыпает.
Вскоре прочитаны были книги, которые оно взяло с собой, и Валько поленилось съездить в город за другими или попросить кого-то привезти. Сели батарейки в приемнике — и пусть. Неохота стало читать и слушать чужие слова. Да и дел прибавилось. Неожиданно кончились дрова, обещали привезти, но все никак не привозили, зато разрешили брать палые стволы и сучья в овраге, но их ведь надо пилить, тащить, рубить. Потом другая неприятность: бураном не только замело дом чуть не до крыши, пришлось два дня откапываться, но и сорвало два куска жести с кровли, опять-таки обещали привезти и все не привозили, Валько пришлось заколачивать дыру кусками фанеры, шифера, толя — что нашлось. Тут новая беда: оттепель, речушка между дачным массивом и селом оттаяла, перейти невозможно, приходится давать крюк до моста километра полтора. Валько это надоело, оно решило соорудить мостки с помощью длинных слег. Кропотливо работало два дня, торжественно перешло на другую сторону, в село, в магазин. Через день пошло туда: мост сломан. Причем неведомые вредители старательно ломали слеги и разбрасывали далеко по окрестностям: чтобы не подумали, будто мост сломался случайно, и чтобы труднее было его починить. Но Валько починило. Опять сломали. Оно опять починило. Опять сломали. Но тут вновь мороз, речушка покрылась льдом, можно было уже обойтись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Валько дало ему выпить.
Александра уснула за столом, а потом свалилась на пол.
Валько оставило ее там.
Оно пило, смотрело на лежащую Александру, смотрело в темное окно, слушало голос диспетчерши, доносящийся с товарной станции, что была неподалеку (на громкоговорящую связь жильцы окрестных домов неоднократно и бесплодно жаловались):
— Седьмой на пятый, седьмой на пятый! Товарный потом обратно! Сто двенадцатый ждет семафора! Я знаю. Не поданы вагоны. Не поданы, да.
В голосе диспетчерши были будничность, деловитость, усталость. Валько позавидовало ей: она знает, как жить. А может, еще лучше: не думает об этом.
Валько надело пальто и пошло на улицу.
К железнодорожным путям.
Шло между двумя бесконечными составами — один товарный, другой пассажирский.
Оно искало вагон-ресторан — еще один подпольный источник выпивки, продают втридорога, Валько со своими дружинниками не раз накрывало спекулянтов. Еще вчера оно ни за что не стало бы пользоваться этой незаконной услугой, а сегодня — все равно. И это все равно, и прочее все равно. Всё — всё равно...
Была оттепель, стало жарко, Валько распахнуло пальто. Оно было долгополым, и Валько представилось, что оно — командир эшелона в длинной шинели. Все спят, а он, командир, идет и думает какую-то свою командирскую думу. Много хлопот. Мало еды. Много раненых. Но цель ясна. Понятно, куда двигаться и зачем. Нет вопросов, кто ты.
Составы кончились, вагона-ресторана не было.
Валько шло по путям, куда глаза глядят.
Впереди — свет приближающегося поезда.
Поезд оглушительно засвистел.
Идет прямо на него.
Валько опустило руки и закрыло глаза, как перед расстрелом. Земля задрожала, дохнуло спереди жарким воздухом.
Ударило.
Но сбоку.
Валько упало неудачно, подвернуло руку. Придерживая ее, поднялось. Женщина в ватнике стояла над ним и ругалась:
— Я что, нанялась вас спасать? Второй уже за месяц, и я все время рядом оказываюсь, вы чего, мужики, очумели совсем? — Она вгляделась. — И молодой какой! И симпатичный! И приличный! — осмотрела она одежду Валько. — Тот-то был старый и пьяный, понятно, а ты куда?
— Где бы выпить достать?
— О, это дело! — обрадовалась женщина разумному вопросу. — А денюжки имеются?
— Имеются.
— Тогда пойдем.
Она привела его к себе домой. Стребовала деньги и достала бутылку, закупоренную бумажной скруткой. Какой-то спиртовой раствор ужасного запаха и вкуса. Валько выпило и задремало. Слышало сквозь сон: приходили люди, торговались с женщиной, уходили. Потом она погасила свет и поволокла Валько на постель.
— Ты совсем пьяный или как? Может, займемся? Сто лет у меня таких молодых и симпатичных не было.
Женщина теребила его. Щупала сквозь штаны. Разочаровалась:
— Напился совсем, толку не будет. Никаких признаков. А чего ты тогда разлегся тут? Иди отсюда!
И вытолкала его.
Валько где-то шло, прибилось к каким-то людям. Отдало остатки денег, его угостили.
Проснулось: пальто нет, брюк и ботинок нет, пиджака нет. Вместо этого кто-то напялил (и то — милосердие) вонючее рванье.
Валько отправилось домой, прячась, набрело на пьющую компанию бомжей. Решив, что это они его ограбили, накинулось на них, грозя милицией и расправой. Его ударили сзади, а, когда очнулось, посоветовали не шуметь, а выпить по-человечески.
Валько выпило — и осталось с этой компанией.
И прожило в этой стае около двух недель. Бродили по помойкам, искали и сдавали бутылки, клянчили, слегка приворовывали. Ночевали в теплом коллекторе теплотрассы.
Все были чем-то больны, увечны, да еще и мозги набекрень, да еще и алкоголизм... Поэтому никто не обращал внимания на особенности Валько, хотя ему приходилось отправлять естественные надобности в непосредственной близости от компании: у них, как у животных, на это стыда не было. И вообще, все пустяки, кроме что-нибудь выпить, чем-нибудь закусить и где-нибудь поспать.
37.
Валько понравилось, оно очень быстро почувствовало, что похоже на остальных в этом сообществе, а остальные похожи на него: интересов так называемого цивилизованного мира для них не существовало. Но вскоре оно поняло, что может просто-напросто помереть: от какой-нибудь заразы, в пьяной драке (а схватки бомжей жестоки, при этом они любят хватать палки, камни, железки), да и просто с похмелья.
И однажды вечером, посланное с другим бомжем за водкой, Валько было остановлено милицией, вернее, остановили напарника, которого милиционеры узнали, а Валько попятилось, попятилось — и затерялось в толпе. Быстро пошло прочь, петляло — и неожиданно оказалось у собственного дома. Ключей от квартиры не было, их украли вместе с пальто в первый день, но Валько все-таки зашло в подъезд, поднялось в лифте, вышло, встало перед своей дверью. Возникла странная мысль: а может, кто-нибудь за это время каким-нибудь образом вселился? Мало ли что бывает в жизни... Оно позвонило.
Открыла Александра.
— Явился наконец! А я уже в милицию звонил, в морги звонил, в больницы! Где пропадал? Фу, ну и воняет от тебя! В ванну быстро! Стой! Разденься здесь и всю одежду — в мусоропровод!
Валько, радостное, почти счастливое, выполнило приказ.
Оно с наслаждением мылось, потом Александра наголо постригла его: в голове обнаружились гниды. (Впоследствии оказалось, что прицепился еще и чесоточный клещ, с которым пришлось довольно долго бороться, мазаться серной мазью, еще каким-то народными средствами...)
Александра рассказала, что утром, не обнаружив Валько, она решила уйти, забрав ключи, которые нашла на тумбочке для обуви в прихожей (второй комплект). Потом звонила по телефону в пустую квартиру, наведывалась сюда. Встревожилась, начала искать. И заодно жила здесь — впервые получив возможность жить в одиночку, а не с отцом, который, по словам Александры, спился уже до сумасшествия (вместо продвижения по службе, как намеревался): по вечерам, дойдя до кондиции, ругается, обзывается или плачет и просит дочку остаться девушкой, а то, было дело, вдруг полез с криком: «Я тебя сам бабой сделаю!»
— Между прочим, я сюда даже никого не водила, — сказала Александра. — Никаких компаний, никакого пьянства. Здорово это, одному жить. У тебя такое счастье, собственная квартира, а ты чего-то печалишься, дурак. Ну, потерял службу, так все сейчас теряют, такое время. Все равно тебе пришлось бы что-то другое искать.
— Ничего я не хочу, — сказало Валько.
— Тогда тебе надо в монастырь. У меня была знакомая — в женский монастырь ушла. Но, наверно, тебя не возьмут. Монастыри же тоже мужские или женские, а для таких, как ты, наверно, нет. О, слушай!! Мне один чувак рассказывал, как он дачи сторожил. Такой хороший дачный поселок для богатеньких, они даже на зиму сторожа нанимают. Жил, говорит, в избушке, тишина, чистый воздух. Он там симфонию писал, он композитор. Правда, не написал. Или написал, но никому не понадобилось, не помню. Хочешь, узнаю у него? Он, вроде, недавно только съехал оттуда, место свободно пока. Будешь там жить, а я поживу у тебя. Тебе просто подальше сейчас надо от людей, мне кажется. Позвонить?
— Позвони.
Александра позвонила композитору, тот позвонил еще кому-то, и дело уладилось в течение нескольких минут.
38.
Почти полгода, с поздней осени до весны, Валько прожило сторожем. (Ошибки нет — именно прожило. Когда работа есть образ жизни, то это уже не работа.)
Возможно, это было самое счастливое для него время.
Вот обычный зимний день. Валько просыпается и первым делом растапливает печь. Дрова принесены с вечера, лежат небольшой поленницей у двери и влажно пахнут, еще не до конца оттаявшие. Печь сложена не очень хорошо, тяга слабая, огонь разгорается медленно, часть дыма идет в комнату, Валько то и дело ворошит кочергой поленья, чтобы лучше взялись. Ставит чайник на плиту (она подсоединена к газовому баллону, стоящему рядом), чайник закипает, Валько часть воды наливает в кружку и бросает туда два пакетика чая, а часть в кастрюльку, и варит в ней овсянку. Овсянку он ест каждое утро, и ему не надоедает. Во время завтрака слушает радио по транзисторному приемнику или читает.
После этого выходит из дома. Зима выдалась снежной, иногда за ночь наваливает по окна. Приходится расчищать тропки: одну к дощатому туалету (после чего надо вынести туда помойное ведро), вторую к дровяному сараю, третью к калитке.
Закончив эти дела, Валько встает на лыжи и начинает утренний обход. Лыжи старые, охотничьи — широкие, с ременными креплениями под валенки, нос одной обломан, но аккуратно приделан с помощью консервной жестянки.
Дачный массив формально принадлежит работникам горэнэрго, но здесь обзавелись участками и люди из других организаций, все больше начальники: место отличное — и город не очень далеко, и южный склон холма, и река совсем близко, и, главное, есть асфальтовая дорога к круглогодично работающему оздоровительному пансионату, которую расчищают, то есть владельцам сюда можно приехать и зимой, можно было бы и жить, если б дома были не дачными, а настоящими, с утеплением.
Зато добредают сюда и бомжи из города, наведываются соседи из поселка Прибрежный, в том числе беспутная молодежь, которая не столько ворует, сколько безобразничает.
Валько обходит свои владения всегда одним и тем же маршрутом, разбив его мысленно на участки: Вдоль Оврага, У Дороги, За Дорогой, На Холме, Район Красной Дачи (дача из красного кирпича с высокой башенкой; позже эти башенки размножились повсюду), У Дома. И таким образом завершает круг. Если что-то нужно из продуктов, идет в Прибрежный, в магазин, если нет, то сразу домой.
Дома тепло, даже жарко. Валько обметает с валенок снег, снимает с них галоши, ставит у печки. Вроде, мельчайшая мелочь, а по первому разу не знал, оставил у двери, утром валенки оказались влажными и холодными.
Валько готовит себе обед. Полюбило нехитрый суп из тушенки. В нем главное, чтобы был свежий, сваренный на один раз: полбанки тушенки, две картофелины, морковь, лук, пшено или рис. Тушенка, правда, в сельском магазине бывает редко, а если и выбросят, то дают не больше трех банок в одни руки, а могут и не дать, учитывая, что не местный. Но можно и из рыбных консервов сварить, тоже неплохо. Или суп-концентрат в пакетах — гороховый, перловый, ячневый. Добавить туда несколько кусочков колбасы (если есть), яйцо сырое, чтобы там сварилось (если есть), немного масла сливочного (если есть) и даже просто лук золотисто поджарить и бросить — прекрасно получается. Майонеза еще ложечку туда, когда готов, отлично!
Готовит Валько неторопливо, слушая радио. Потом обедает, читает — и задремывает. Сон обычно легкий и недолгий, не больше часа. Проснувшись, Валько еще подтапливает печь: домик построен худо, быстро выстуживается.
В предвечерьи Валько опять обходит свой маршрут.
Возвращается, приносит дрова на вечер и на утро, готовит и съедает ужин, еще более нехитрый, чем обед, читает, слушает радио, просто лежит, лениво размышляя.
Потом третий обход — ночной: так договорено было с нанимателями. Тишина вокруг — невероятная, красота одновременно и явная, нельзя не увидеть, но и в чем-то тайная, всегда ощущение, что главное где-то там, за домами и деревьями, за оврагом, стыдливо прячется или просто не желает себя показывать людям.
На ночь Валько еще раз топит печь, ждет, пока прогорит до пепла, чтобы не напустить в дом чада и не угореть, закрывает заслонку, ложится и засыпает.
Вскоре прочитаны были книги, которые оно взяло с собой, и Валько поленилось съездить в город за другими или попросить кого-то привезти. Сели батарейки в приемнике — и пусть. Неохота стало читать и слушать чужие слова. Да и дел прибавилось. Неожиданно кончились дрова, обещали привезти, но все никак не привозили, зато разрешили брать палые стволы и сучья в овраге, но их ведь надо пилить, тащить, рубить. Потом другая неприятность: бураном не только замело дом чуть не до крыши, пришлось два дня откапываться, но и сорвало два куска жести с кровли, опять-таки обещали привезти и все не привозили, Валько пришлось заколачивать дыру кусками фанеры, шифера, толя — что нашлось. Тут новая беда: оттепель, речушка между дачным массивом и селом оттаяла, перейти невозможно, приходится давать крюк до моста километра полтора. Валько это надоело, оно решило соорудить мостки с помощью длинных слег. Кропотливо работало два дня, торжественно перешло на другую сторону, в село, в магазин. Через день пошло туда: мост сломан. Причем неведомые вредители старательно ломали слеги и разбрасывали далеко по окрестностям: чтобы не подумали, будто мост сломался случайно, и чтобы труднее было его починить. Но Валько починило. Опять сломали. Оно опять починило. Опять сломали. Но тут вновь мороз, речушка покрылась льдом, можно было уже обойтись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29