- Ка-ким ви-ном нас у-го-ща-али...
- Кьянти! Кьянти!
- Уж я его пи-ла, пи-ла и до то-го те-перь до-шла...
- С ветерком бы! Да по Аппиевой дороге!
- Что, пра-во, го-то-ва, го-то-ва, го-то-ва... Ах-ха-ха-ха-ха-ха!
- А на будущий год в Париж бы, господи! В Париж!
- Но... т-с-с... об э-том ни сло-ва, молчу-у, молчу!
Дурманящие видения, казалось, выползли изо всех углов комнаты, и
прельстительный запах цветов соблазна достиг такой концентрации, что даже
каменная душа Николая Ивановича не выдержала. Он тоже хотел в Рим! Он
дрогнул, и впервые из его горла вырвалась членораздельная речь:
- Сэ-эрдце ка-ра-са-ви-цы склы-о-нно к из-м-э-э-э-не...
Потрясенное сборище мечтателей отозвалось дружным троекратным:
- Тук-тук-тук!
Бес умиротворенного веселья манил всех вон из квартиры, на уличный
простор, чтобы отдаться невинным вечерним забавам - огласить какую-нибудь
пустынную площадь веселой песней, покалякать о том о сем с первым
попавшимся милиционером, попугать кошек разбойничьим молодецким посвистом.
- Люди! - крикнул я вслед уходящим. - Добрые, хорошие люди! А со мной
как же будет? Вы подумали о том, куда денется моя душа? Вы меня убили!
Мой крик не услышали. Только выходящий последним Пашка Сидоров
обернулся и добродушно утешил:
- Не волнуйся, Флейтист, перебьешься. Дзанни сказал, что у тебя в
"ОВУХе" лапа. Попроси Безбородова, он для твоей души новое тело подыщет.
Кураж, мон фис Флейтист! Парад-алле!
Я погасил свет, чтобы не видеть своей разоренной комнаты, и сел на
диван. Около ног валялся сломанный в общей пляске чемодан. Ну, все равно.
Я мог уехать и без чемодана. Ведь у Котьки Вербицкого должна найтись пара
запасных брюк и какой-нибудь пиджачишко. Уехать! Немедленно! Я бросился к
телефону, чтобы узнать расписание уходящих в Якутию поездов. Но телефон не
работал - шнур оборвал Тырков. Я с ненавистью ударил трубкой по стене.
Ах ты, поганый лицемер! Ведь знаешь, что ни в какую Якутию ты не
поедешь! Что тебе там делать, в этой Якутии? Ты уже давно не способен жить
среди нормальных людей.
Что же мне оставалось еще? Машетта? Она любила меня, но она была
дочерью своего отца. На все, что я скажу ей, она ответит: "Делай так, как
велел Дзанни".
Дзанни... Дзанни знает, что надо делать! Где он? Почему не пришел
вместе со всеми? Неужели он бросил меня? Неужели он участник всей этой
адской жестокой шутки? Отчего он позволил распоряжаться моей душой
какому-то Безбородову? И тот ли это Безбородов, о котором говорил
"старшой" Дормидошин?
- Эх-хе! - раздался из комнаты дребезжащий кашель. - Тот, тот самый и
есть!
Я заглянул в комнату и увидел неясный силуэт за столом. Незнакомец
поедал кильки прямо из банки.
Мелькнула спасительная мысль: может, кто-то из своих вернулся,
проголодавшись?
Облизав пальцы, незнакомец спросил:
- Что, не ожидал моего визита? Чаю, в твою головенку трезвомыслящую
такая идейка не залетала, что Безбородов-то во плоти живет и здравствует?
Да ты садись, покушай вот чего-нибудь. Нарзану выпей. А то на голодный
желудок совсем спятить можно.
- Спасибо, - покорно сказал я и сел.
Безбородов был реален. Лицо как лицо, никакое. Фигура как фигура.
Костюм был непонятно из чего сшит - похрустывал при движениях и шуршал.
- Вы - оборотень? - тоскливо спросил я.
- Вопрос праздный, но затруднительный, - Безбородов поскреб за ухом.
- Ты думай, как тебе угодно.
- А если я вас сейчас в окно выброшу? - засмеялся я.
- Меня в окно, а я - в дверь. Меня в дверь, а я - в окно. Я -
тако-ой! Обчество люблю.
Он покачался на стуле и сказал с важностью:
- Знай, раззява, тебе выпал редчайший шанс пролезть в Кабинет
Бессмертных Душ!
- Ну, значит, я сошел с ума, - облегченно вздохнул я.
- Безумству храбрых поем мы песню, - цинично процитировал Безбородов.
- Не сошел ты с ума, а только сейчас ум обретаешь. Страсть как помочь тебе
охота. А то ведь с перепугу ты всю обедню испортишь.
- Какую обедню? В каком это смысле?
- Обедню в смысле дело делать. Или тебе не хочется стать бессмертным?
- Бессмертия нету, - заученно выдавил я. - Человек обязательно
дряхлеет и умирает. Это закон.
- Мне странно, ей-богу, слышать это от тебя. Ты же - гений! Ты сам,
своим умом дошел до того, что "ОВУХ" существует. И эта твоя догадка
произвела определенный эффект в определенных кругах.
Безбородов почесал коленку.
- Человек дряхлеет, да, но не бумага, не "Дело"! Именно на этом
мудром принципе основан кабинет Бессмертных. Вот взгляни на меня. Кто я,
по-твоему?
- Не знаю...
- А я скажу тебе. Меня зовут ваше сиятельство-граф Безбородов.
Правда, паспорт в данный исторический момент у меня на другое имя, но это
неважно.
- А как же научные законы? Ведь они, кажется, против?
- Жалкий ортодокс! - надменно сказал граф. - Любой закон можно
обойти, ежели ты ловок, расторопен и не горд. Я прожил семь жизней и одну
из них даже в образе попугая. Плевал я на этот закон, он всегда был мне не
писан! Я царей лицезрел! Федька Басманов собственной рукой меня за бороду
таскал! Царская фаворитка мне плешь горчицей мазала! Какие времена! Какие
люди!
Безбородов всплеснул руками и закатил глазки. Видно было, что его
распирает желание стать чьим-либо ментором, хотя бы моим. Он избоченился и
начал свой рассказ:
- Отроком скоморошествовал я у Ивана Васильевича. Блатной был царь:
чуть что не по нем, сразу посохом по башке трахал или от престола
отрекался, смотря по настроению. Грозная персона! Я сначала у него в
хороводе состоял. Бывало, обряжусь в сарафан и ну по-бабьи выплясывать:
этак плечиком дерг-дерг, ножкой топ-топ - умора... При дворе у нас что
творилось - ахнешь! То Курбский, собака, сбежит, то Рюриковичи морды друг
другу побьют, то очередная, царица помрет, то фаворита прикончат. День
проживешь и Бога благодаришь: "Спасибо, господи, что сегодня не тронули!"
А уж когда опричники разгулялись, я сообразил божьим человеком
прикинуться. Что меня не спросят, я в ответ гнусавлю: "Блаже-енны чистые
сердцем, ибо они Бога зрят!" Так только в живых и остался - любят на
Москве юродивых-то. И очень было выгодное занятие: всякий человек на мою
убогость монетку подавал. При Федоре Иоанновиче у меня уже порядочный
капиталец был. Жил я в царских хоромах, с царского стола кормился, горя не
знал, с царем Федором калякал. Что, спрашивает, Николка, часто ли Бога
зришь? Часто, говорю, почитай, каждый день. А про меня, спрашивает, не рек
ли чего Господь? А как же, говорю, рек - молиться советовал. Так веришь
ли, царь плачет, лобызает меня, замурзанного, и богатую вещицу дарит:
сапоги, золотом шитые, жемчуг или алмазик какой-нибудь крупный. При царе
Борисе хуже стало - бояре распоясались, особенно один, Шуйский по фамилии.
Подумал я было тогда политикой заняться: переметнуться к ляхам и
порассказать им кое-что про нравы двора - был слух, что за это хорошо
платят. Но тут случай вышел - царь Борис просит меня при Шуйском:
"Помолись, Николка, за меня Богу!" Нервный был очень - совесть замучила. Я
уж и руку для крестного знамения поднял, да вдруг вижу: Шуйский на меня
зыркает. Ох, лю-у-тый взгляд, аки вепрь! Как бы, думаю, не озлить его -
того и гляди, в государи скакнет. Опустил я руку и говорю с кротостью
голубиной: "Никак невозможно, Борис Федорович, молиться за царя Ирода". А
сам трепещу - что-то будет... Так ведь ничего мне, окромя богатых даров,
не было - оба наградили, и Борис, и Шуйский! Ох, Русь, Русь... Загадочная
Русь... И кто тебя выдумал?! Очень во мне тогда патриотические наклонности
обострились - не продал я ляхам родину. А при Шуйском-царе сижу как-то в
рубище у Новодевичьего монастыря, и вот подходит ко мне смиренный инок.
Разговорились - оказалось, не инок он вовсе, а сотрудник "ОВУХа", демон по
кличке Кур. Мы, говорит, в "ОВУХе" давно следим за твоей судьбой и находим
тебя человеком очень нужным обществу, потому как ты свое дело знаешь,
умеешь быть гибким и совершенно лишен мерзостной гордыни. У нас же,
говорит, в "ОВУХе" сейчас внедряется новаторское предложение по продлению
жизни образцовым "Делам". Как это, спрашиваю, господин Кур? А очень
просто, отвечает: надоело перед начальством краснеть за то, что образцовые
"Дела" часто в архив сдаем. Начальство ревизоров полчища шлет, а те нас
мурыжат: "Что это у вас, братцы-демоны, деловые люди мрут как мухи? Ведь
так и прогресс остановиться может! Нехорошо". Вот демоны посовещались и
решили: хотя бы выборочно лучшим "Делам" жизнь продлевать. Мудрено понять,
говорю, господин Кур. А ничего мудреного, отвечает. К примеру, тут в одном
монастыре настоятель помирает - уже соборовали. "Дело" его - пальчики
оближешь: из простого смерда в настоятели выбился, как это у него вышло,
даже наш брат-демон не разумеет; монастырь его от золота ломится; самого
государя деньгами ссужает! Такое "Дело" в архив сдавать совестно, тем
более, что ревизоры сильно лютуют. Тут я смекнул, куда демон клонит, и
говорю: "Со всем удовольствием готов вам помочь, господин Кур. К тому же
мне это рубище обрыдло, а от вериг в костях ломота. Но только что я,
извините, буду с этой помощи иметь?" Ах, отвечает, не беспокойся - богат
будешь, ибо в монастыре несметные сокровища скопились, поживешь в свое
удовольствие в обличьи настоятеля, пока ревизия у нас не кончится, а уж я
тебе потом за оборотистость и деловую сметку другое "Дело" присмотрю.
Авось бессмертным станешь. Тут же мы с ним договорчик составили. Помер
юродивый Николка, но дух его возродился среди монастырской братии под
песнопения и славословия святых отцов. Умора! Сначала боязно было: ведь
монастырем руководить надо, а что я знаю? Но недаром я всегда изворотлив
был, пока, думаю, Кур у себя перед ревизорами отчитывается, я тут
следствие организую, воров стану искать. Вот и будет видимость бурной
деятельности! Украл я из ризницы икону "Богоматерь Умиление" в окладе из
жемчугов, парочку священных сосудов византийской работы и золотое кадило -
подарок патриарха. Припрятал вещицы, а монахам строго наказал искать
вора-антихриста. Уж как они, бедолаги, рясами затрясли, как забегали! А я
знай себе ем, пью, катаюсь как сыр в масле. Но на людях сердит! Что,
грохочу, не нашли еще богохульника? Никак нет, пищат, ищем. Патриарх мне
за служебное рвение и исключительную святость помыслов несколько
благодарностей прислал. Господин Кур тоже очень довольны были - за
рекордно малое число сданных в архив образцовых "Дел" начальство их к
ордену представило - Серебряной скрепке. Когда ревизоры сгинули, "Дело"
настоятеля пошло в архив, а мой дух господин Кур переселил в "Дело"
Епишкина, беглого человека боярина Красношеева. Это при Петре Алексеевиче
случилось, в Санкт-Питербурхе. Еще только строился державный город: тут
тебе мужики бревна таскают, тут корабли на воду спускают, тут бороду
кому-то силой бреют. Кипит работка! Я, понятно, издали любуюсь горением
творческой энергии народа. Вдруг меня Красношеев за ухо - цоп! Выследил...
Ну, думаю, финита, пропадай, моя телега, все четыре колеса... И тут
подоспело чудесное избавление от казни - всадник к нам скачет. Красношеев
перед ним ниц бухнулся, ну и я прилег рядом во избежание недоразумений.
"Ты как же это посмел моего царского слова ослушаться?! - гремит всадник.
- Отчего не брит?!" Красношеев мордой об землю трется - плачет. Тут меня
осенило! Дозвольте, говорю, потешить ваше царское величество и бороду
этому супостату откромсать. Захохотал царь: валяй, мол, режь. Через эту
поганую рыжую бороденку получил я графский титул и сменил фамилию Епишкин
на Безбородов. Феерическая карьера! Оружием своим избрал я скромное
шутовство. Одному опальному князю за шиворот Кубок Большого Орла опрокинул
и, пожалте, - табакерка, царский подарок, вся в брильянтах! Был у меня в
ту пору особняк работы Расстрелия и загородный дом с прудиком: при Бироне
- дача с дивными оранжереями; при Елисавет Петровне я жил во дворце,
правда, под лестницей, но зато на сувенирах и подачках сиятельных особ
сделался ска-а-зочно богат. Что я всегда презирал, так это ложную
гордость. Па-адумаешь, в голом виде петухом прокричать! Да я за это
кукареканье при Павле Петровиче генеральский чин получил! В политику я
ни-ни. Боже сохрани. Я - всегда близ государей и всегда патриот.
Иностранным послам как-то кукиш показывал с царского соизволения: мол,
выкусили? Неча на наши земли зариться! Шесть "Дел" я вынес на своих плечах
с поразительным достоинством и за это был зачислен вечным сотрудником в
Кабинет Бессмертных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12