– Тсс…
– Так вот вы и судите! Ну да положим, это человек пьяненький, а на пьяницу, по правде сказать, и смотреть строго нельзя, потому он доход казне приносит. А вот другие-то, трезвые-то, с чего на стену лезут? ну чего надо? а?
– Тоже, должно быть, в роде опьянения что-нибудь.
– Опьянение опьянением, а есть и другое кой-что. Зависть. Видит он, что другие тихо да благородно живут, – вот его и берут завидки! Сам он благородно не может жить – ну, и смущает всех! А с нас, между прочим, спрашивают! Почему да как, да отчего своевременно распоряжения не было сделано? Вот хоть бы с вами – вы думаете, мало я из-за вас хлопот принял?
– Иван Тимофеич! неужто же мы могли…
– И даже очень могли. Теперь, разумеется, дело прошлое – вижу я! даже очень хорошо вижу ваше твердое намерение! – а было-таки времечко, было! Ах, да и хитрые же вы, господа! право, хитрые!
Иван Тимофеич улыбнулся и погрозил нам пальцем.
– Наняли квартиру, сидят по углам, ни сами в гости не ходят, ни к себе не принимают – и думают, что так-таки никто их и не отгадает! Ах-ах-ах!
И он так мило покачал головой, что нам самим сделалось весело, какие мы, в самом деле, хитрые! В гости не ходим, к себе никого не принимаем, а между тем… поди-ка, попробуй зазеваться с этакими головорезами.
– А я все-таки вас перехитрил! – похвалился Иван Тимофеич, – и не то что каждый ваш шаг, а каждое слово, каждую мысль – все знал! И знаете ли вы, что если б еще немножко… еще бы вот чуточку… Шабаш!
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но сердце во мне так и упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не ходил, к себе гостей не принимал – а чему подвергался! Немножко, чуточку – и шабаш! Представление об этой опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву привиделся: идут, берут… пожалуйте!
– Да неужели мы… – воскликнул я с тоской.
– Было, было – нечего старого ворошить! И оправдываться не стоит.
– Да; но надеемся, что последние наши усилия будут приняты начальством во внимание и хотя до некоторой степени послужат искуплением тех заблуждений, в которые мы могли быть вовлечены отчасти по неразумию, а отчасти и вследствие дурных примеров? – вступился, с своей стороны, Глумов.
– Теперь – о прошлом и речи нет! все забыто! Пардон – общий (говоря это, Иван Тимофеич даже руки простер наподобие того как делывал когда-то в «Ernani» Грациани, произнося знаменитое «perdono tutti!» [5])! Теперь вы все равно что вновь родились – вот какой на вас теперь взгляд! А впрочем, заболтался я с вами, друзья! Прощайте, и будьте без сумненья! Коли я сказал: пардон! значит, можете смело надеяться!
– Иван Тимофеич! куда же так скоро? а винца?
– Винца – это после, на свободе когда-нибудь! Вот от водки и сию минуту – не откажусь!
Он опять опрокинул в рот рюмку водки и пососал язык.
– Надо бы мне, впрочем, обстоятельно об одном деле с вами поговорить, – сказал он после минутного колебания, – интересное дельце, а для меня так и очень даже важное… да нет, лучше уж в другой раз!
– Да зачем же? Сделайте милость! прикажите!
– Вот видите ли, есть у меня тут…
Иван Тимофеич потоптался на месте, словно бы его что подмывало, и вдруг совершенно неожиданно покраснел.
– Нет, нет, нет, – заторопился он, – лучше уж в другой раз! А вы, друзья, между тем подумайте! чувства свои испытайте! решимость проверьте! Можете ли вы своему начальнику удовольствие сделать? Коли увидите, что в силах, – ну, тогда…
Последние слова Иван Тимофеич сказал уже в передней, и мы не успели опомниться, как он сделал нам ручкой и скрылся за дверью.
Мы в недоумении смотрели друг на друга. Что такое еще ожидает нас? какое еще новое «удовольствие» от нас потребуется? Не дальше как минуту назад мы были веселы и беспечны – и вдруг какая-то новая загадка спустилась на наше существование и угрожала ему катастрофою…

III

– А ведь он, брат, нас в полицейские дипломаты прочит! – первый опомнился Глумов.
Признаюсь, и в моей голове блеснула та же мысль. Но мне так горько было думать, что потребуется «сие новое доказательство нашей благонадежности», что я с удовольствием остановился на другом предположении, которое тоже имело за себя шансы вероятности.
– А я так думаю, что он просто, как чадолюбивый отец, хочет одному из нас предложить руку и сердце своей дочери, – сказал я.
– Гм… да… А ты этому будешь рад?
– Не скажу, чтобы особенно рад, но надо же и остепениться когда-нибудь. А ежели смотреть на брак с точки зрения самосохранения, то ведь, пожалуй, лучшей партии и желать не надо. Подумай! ведь все родство тут же, в своем квартале будет. Молодкин – кузен, Прудентов – дяденька, даже Дергунов, старший городовой, и тот внучатным братом доведется!
– Ну, так уж ты и прочь себя в женихи.
– А ты небось брезгаешь? Эх, Глумов, Глумов! много, брат, невест в полиции и помимо этой! Вот у подчаска тоже дочь подрастает: теперь-то ты отворачиваешься, да как бы после не довелось подчаска папенькой величать!
Но Глумов сохранил мрачное молчание на это предположение. Очевидно, идея о родстве с подчаском не особенно улыбалась ему.
– Ну, а ежели он места сыщиков предлагать будет? – возвратился он к своей первоначальной идее.
– Но почему же ты это думаешь?
– Я не думаю, а, во-первых, предусматривать никогда не лишнее, и, во-вторых, Кшепшицюльский на днях жаловался: непрочен, говорит, я!
– Воля твоя, а я в таком случае притворюсь больным! – сказал я довольно решительно.
– И это – не резон, потому что век больным быть нельзя. Не поверят, доктора освидетельствовать пришлют – хуже будет. Нет, я вот что думаю: за границу на время надо удрать. Выкупные-то свидетельства у тебя еще есть?
– Да как тебе сказать? – на донышке!
– И у меня дно видно. Плохо, брат. Всю жизнь эстетиками занимались да цветы удовольствия срывали, а теперь, как стряслось черт знает что, – и нет ничего!
– Есть у меня, мой друг, недвижимость: называется Проплеванная. Усадьба не усадьба, деревня не деревня, пустошь не пустошь… так, земля. А все-таки в случае чего побоку пустить можно!
– Пустяки, брат! Какому черту твою Проплеванную нужно?
– Нет, голубчик, и до сих пор находятся люди, которым нужно… Даже странно: кажется, зачем? ну кому надобно? – ан нет, выищется-таки кто-нибудь!
– Который тебе пятиалтынный даст. Слушай! говори ты мне решительно: ежели он нас поодиночке будет склонять – ты как ответишь?
Я дрогнул. Не то, чтобы я вдруг получил вкус к ремеслу сыщика, но испытание, которое неминуемо повлек бы за собой отказ, было так томительно, что я невольно терялся. Притом же страсть Глумова к предположениям казалась мне просто неуместною. Конечно, в жизни все следует предусматривать и на все рассчитывать, но есть вещи до того непредвидимые, что, как хочешь их предусматривай, хоть всю жизнь об них думай, они и тогда не утратят характера непредвидимости. Стало быть, об чем же тут толковать?
– Глумов! голубчик! не будем об этом говорить! – взмолился я.
– Ну, хорошо, не будем. А только я все-таки должен тебе сказать: призови на помощь всю изворотливость своего ума, скажи, что у тебя тетка умерла, что дела требуют твоего присутствия в Проплеванной, но… отклони! Нехорошо быть сыщиком, друг мой! В крайнем случае мы ведь и в самом деле можем уехать в твою Проплеванную и там ожидать, покуда об нас забудут. Только что мы там есть будем?
– Помилуй, душа моя! цыплята, куры – это при доме; в лесах – тетерева, в реках – рыбы! А молоко-то! а яйца! а летом грибы, ягоды! Намеднись нам рыжиков соленых подавали – ведь они оттуда!
– Ну, как-нибудь устроимся; лучше землю грызть, нежели… Помнишь, Кшепшицюльский намеднись рассказывал, как его за бильярдом в трактире потчевали? Так-то! Впрочем, утро вечера мудренее, а покуда посмотри-ка в «распределении занятий», где нам сегодня увеселяться предстоит?
Мы с новою страстью бросились в вихрь удовольствий, чтобы только забыть о предстоящем свидании с Иваном Тимофеичем. Но существование наше уже было подточено. Мысль, что вот-вот сейчас позовут и предложат что-то неслыханное, вследствие чего придется, пожалуй, закупориться в Проплеванную, – эта ужасная мысль следила за каждым моим шагом и заставляла мешать в кадрилях фигуры. Видя мою рассеянность, дамы томно смотрели на меня, думая, что я влюблен,
– Какой цвет волос вам больше нравится, мсье, – блондинки или брюнетки? – слышал я беспрестанно вопрос.
Наконец грозная минута наступила. Кшепшицюльский, придя рано утром, объявил, что господин квартальный имеет объясниться по весьма важному, лично до него касающемуся делу… и именно со мной.
– Об чем, не знаете? – полюбопытствовал я.
Но Кшепшицюльский понес в ответ сущую околесицу, так что я только тут понял, как неприятно иметь дело с людьми, о которых никогда нельзя сказать наверное, лгут они или нет. Он начал с того, что его начальник получил в наследство в Повенецком уезде пустошь, которую предполагает отдать в приданое за дочерью («гм… вместо одной, пожалуй, две Проплеванных будет!» – мелькнуло у меня в голове); потом перешел к тому, что сегодня в квартале с утра полы и образа чистили, а что вчера пани квартальная ездила к портнихе на Слоновую улицу и заказала для дочери «монто». При этом пан Кшепшицюльский хитро улыбался и искоса на меня поглядывал.
– Отчего же Глумова не зовут? – спросил я.
– А як же ж можно двох!
– Нужно говорить «двех», а не «двох», пан Кшепшицюльский! – наставительно произнес Глумов и, обратись ко мне, пропел из «Руслана»:.
М-и-и-и-л'ые д'ет-ти! Не-бо устррро-ит в'ам рад-дость!
– Ступай, брат, с миром, и бог да определит тебя к месту по желанию твоему!
* * *
Клянусь, я был за тысячу верст от того удивительного предложения, которое ожидало меня!
Когда я пришел в квартал, Иван Тимофеич, в припадке сильной ажитации, ходил взад и вперед по комнате. Очевидно, он сам понимал, что испытание, которое он готовит для моей благонамеренности, переходит за пределы всего, что допускается уставом о пресечении и предупреждении преступлений. Вероятно, в видах смягчения предстоящих мероприятий, на столе была приготовлена очень приличная закуска и стояла бутылка «ренского» вина.
– Ну, вот и слава богу! – воскликнул он, порывисто схватывая меня за обе руки, точно боялся, что я сейчас выскользну. – Балычка? сижка копченого? Милости просим! Ах, да белорыбицы-то, кажется, и забыли подать! Эй, кто там? Белорыбицу-то, белорыбицу-то велите скорее нести!
– Благодарю вас, я сейчас ел. Да и вы, конечно, заняты… дело какое-нибудь имеете до меня?
– Да, дело, дело! – заторопился он, – да еще дело-то какое! Услуги, мой друг, прошу! такой услуги… что называется, по гроб жизни… вот какой услуги прошу!
Начало это несколько смутило меня. Очевидно, меня ожидало что-нибудь непредвиденное.
– Да, да, да, – продолжал он суетливо, – давно уж это дело у меня на душе, давно сбираюсь… Еще в то время, когда вы предосудительными делами занимались, еще тогда… Давно уж я подходящего человека для этого дела подыскиваю!
Он оглянул меня с головы до ног, как бы желая удостовериться, действительно ли я тот самый «подходящий человек», об котором он мечтал.
– Обещайте, что вы мою просьбу выполните! – молвил он, кончив осмотр и взглядывая мне в глаза.
– Иван Тимофеич! после всего, что произошло, позволительны ли с вашей стороны какие-либо сомнения?
– Да, да… довольно-таки вы поревновали… понимаю я вас! Ну, так вот что, мой друг! приступимте прямо к делу! Мне же и недосуг: в Эртелевом лед скалывают, так присмотреть нужно… сенатор, голубчик, там живет! нехорошо, как замечание сделает! Ну-с, так изволите видеть… Есть у меня тут приятель один… такой друг! такой друг!
Он запнулся и заискивающе взглянул на меня, точно ждал моей помощи.
– Ну-с, так приятель… что же этот приятель? – поощрил я его.
– Так вот, есть у меня приятель… словом сказать, Парамонов купец… И есть у него… Вы как насчет фиктивного брака?.. одобряете? – вдруг выпалил он мне в упор.
– Помилуйте! даже очень одобряю, ежели… – сконфузился я.
– Вот именно так: ежели! Сам по себе этот фиктивный брак – поругание, но «ежели»… По обстоятельствам, мой друг, и закону премена бывает! как изволит выражаться наш господин частный пристав. Вы что? сказать что-нибудь хотите?
– Нет, я ничего… я тоже говорю: по обстоятельствам и закону премена бывает – это верно!
– Так вот я и говорю: есть у господина Парамонова штучка одна… и образованная! в пансионе училась… Он опять запнулся и в смущении опустил глаза.
– Не желаете ли вы вступить с этой особой в фиктивный брак? – быстро спросил он меня таким тоном, словно бремя скатилось с его души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68