Я никогда не подозревала...
И Ринальдо, вспомнив, что на Терру эту женщину не пропустили и что
он, вдвое старше ее, давно отлюбивший, виновный, сгорит с нею в один и тот
же миг, содрогаясь от отвращения к себе, снова начал безукоризненно лгать.
С того дня он скрывался от Чари. Ему было приятно слушать ее, видеть
ее, ощущать рядом стройную страстную молодость - поэтому он не имел на все
это права. Ссылался на занятость, когда она звонила, говорил скупо и
отчужденно. Прятался. Выдуманная юная влюбленность, как и следовало
ожидать, не протянула и десяти дней; Чари пропала. Ринальдо знал: уже на
кого-то другого, притягивая, смотрят ее глаза, чьей-то другой руки ждет и
просит ее чуткая кожа; он был этому горько рад.
Заработает связь, думал он.
Не объясняя цели, он уже поручил специалистам меркурианского
астрофизического центра просчитать якобы чисто теоретическую задачу:
количество энергии, необходимое для разрушения в околосолнечном
пространстве нейтринного фона с учетом концепции Стюарта-Саранцева. Робко,
как бы из-под полы он перенацелил сразу несколько лабораторий
экологической службы с практической задачи ограничения нарастающего
заражения регионом Южного тропика на поиск возможностей в обозримом
будущем погасить это заражение полностью; и профессора, имеющие допуски к
сверхзакрытой информации, но ничего уже не понимающие в скачках намерений
и планов правительства, привычно и мужественно выражали неуверенность в
существовании таких возможностей. Ринальдо и сам не знал, зачем отрывает
до предела занятых, надрывающихся людей от конкретного дела ради мечты,
которую всерьез даже боялся планировать осуществлять. Иногда в нем вдруг
просыпалась немощная, необъяснимая надежда, и он суетился, посылал
рекомендации и указания, проводил консультации... Не объясняя. Как бы ни
для чего. Но в глубине души он твердо и безнадежно знал, что все это
действительно ни для чего, и по ночам, оттесняя маленькую горячую Чари в
мрак, над ним нависало и медленно падало, с хрустом проламывая дымящиеся
ребра базальтовыми плитами букв, докрасна раскаленное слово "поздно", - и
он кричал. И, просыпаясь, думал: заработает связь. Тогда я позову его. Мы
сядем друг напротив друга и еще раз спокойно все обсудим. Еще раз. Обсудим
спокойно. И будем друг другу доверять во всем. И все исправим. И его будет
любить его жена. И я смогу смотреть людям в глаза. Он ждал, но как
заведенный непреклонно и точно выполнял свой долг: корабли уходили уже
дважды в сутки, начальный запас техники был уже перечелночен на Терру, и
оттуда с обратными рейсами сообщали о нормализации положения колонистов;
Совет ежедневно получал скрупулезные и точные сводки, которые Ринальдо
полностью составлял сам; растекание отходов в Южном полушарии было
практически приостановлено, и многократное просчитывание на моделях давало
надежду, что по крайней мере в течение двух с половиной месяцев границы
зоны заражения не будут расширяться, так что председатель Совета Ромул
Нгоро, поздравляя экологов с этой почти невероятной победой, посетил их
плавбазу в море Уэдделла и на пресс-конференции ни с того ни с сего
решился заявить, будто очаг распространения военных ОВ удалось, кажется,
локализовать наконец, - а Ринальдо, услышав это, вынужден был начать
прикидывать, что месяца через два нужно будет, чтобы объяснить неизбежный
прорыв заграждения, придумать какое-нибудь полуторавековой давности
глубоководное захоронение радиоактивных отходов, растревоженное предыдущей
катастрофой; он делал это и многое другое, но как во сне. И по утрам,
усталый и обессиленный после нескольких часов маетной дремоты, он
просыпался в ужасе от наваливающегося дня, тяжко наполненного ненастоящим;
пока суета очень нужного и очень срочного ненастоящего не захватывала его
с головы до ног и не отвлекали от беспросветной утренней тоски частные
успехи - корабль загрузили на три часа раньше планового времени; силы
безопасности накрыли фабрику наркотиков в высокогорной пещере на
территории Таиланда; заводам на Венере удалось поднять выпуск рабочего
вещества почти на два процента, а значит, можно либо отправлять к Терре
один дополнительный корабль в тридцать семь дней, либо почти на два
процента снизить убийственный выпуск рабочего вещества в Антарктиде, и
надлежало срочно и безошибочно выбрать, что предпочесть, - пока он не
тонул во всем этом, ему хотелось биться об стену головой. Он шел к стоянке
орнитоптеров, летел в Совет, вокруг были по-доброму возбужденные этими
успехами сильные люди, и Ринальдо, пряча глаза, шептал: заработает связь.
Родные, замечательные, ну подождите еще месяц. Я попрошу его
вернуться, мы сядем друг напротив друга и все спокойно обсудим. Совсем
все, клянусь вам. Совсем все.

ЧАРИ
- Ой, да брось ты дурить, - проговорил Аскольд почти ласково, но с
каким-то ленивым пренебрежением. - Ты же сама хотела.
Чари сердито поправила платье.
- Сама хотела, сама и расхотела, - ответила она. - Шагай, шагай,
бычок. Руки загребущие, а целоваться не научился. Цвет лица мне помнешь.
Аскольд презрительно фыркнул и двинулся было вновь ее обнять -
нефритовая буддийская свастика с внутренним подсветом тяжело мотнулась на
серебряной цепочке по его обнаженной груди. Чари отпрянула и, продолжая
пятиться, поднялась на ступеньку крыльца.
Ступенька скрипнула.
- Хоть бы каменюку снял сначала, - сказала Чари, успокаиваясь.
Аскольд ласково погладил холодный дымчатый нефрит.
- В ней - вся сила, - добродушно ответил он.
- Ну вот иди своей силой гвозди заколачивай, а до живых девушек не
суйся.
- По-моему, - убежденно сказал Аскольд, - ты сумасшедшая.
Она помолчала, соображая, и вдруг виновато согласилась:
- Наверное. Я даже не знала... то есть, я знала, только не знала, что
это так навсегда. Самой удивительно. Совсем весь мир изменился. Ты правда,
Аскольдик, пожалуйста, иди уже. Ничего тебе тут не обломится. А мне ничего
там не обломится. И ничего не поделаешь.
Он несколько секунд завистливо и восхищенно вглядывался ей в лицо, а
потом засвистел нечто модное, повернулся с видом "не больно-то и хотелось"
и вразвалочку пошел прочь по лесной тропинке. Его широкая загорелая спина
в свете сентябрьского заката светилась чистой медью, но скоро пропала в
золотом месиве листвы и бликов. Чари долго стояла на ступеньке, водя
пальцами по бревенчатой стене и кончиком языка проверяя губы, и собиралась
с духом - сердце колотилось так, что уши глохли. Потом напоследок втянула
носом пахнущий сухими листьями воздух и вошла внутрь. Комната матери
тонула в половодье осенних цветов.
- Мам, - сказала Чари небрежно, - позови Ринальдо в гости. Он ведь
очень по тебе скучает, я знаю.
Айрис окаменела в плетеном кресле у окошка - и книга, которую она
только что спокойно читала, казалось, тоже окаменела и потеряла текст.
Сколько веснушек у нее на плечах, подумала Чари. Интересно, когда он ее
обнимал, их было сильно меньше?
- Ну что ты так смотришь, мама? - тихо спросила она.

МЭЛОР
Чжуэр был раздражен и зол.
- Мэлор Юрьевич, - с нескрываемым беспокойством сказал он, когда на
пульте селектора зажегся знак контакта. - Ваш эксперимент идет уже пять
часов. Я поднял всю документацию, переговорил с технологами - такого мы не
планировали и даже не обсуждали. Лаборатория перерасходовала энергию на
две недели вперед. Почему вы заперлись? Я настоятельно прошу вас объяснить
происходящее.
- Хорошо, что вы позвонили, - раздался жесткий, заледеневший голос
Мэлора, и Чжуэр невольно подобрался. - Я как раз хотел. Эксперимент идет
уже пять часов, и через сорок две минуты, если не ошибаюсь, стартует
очередной порожняк на Землю.
- Да, действительно.
- Потребуйте отмены старта. Дело в том, что на старте корабль
взорвется. Пространство перенасыщено декваркованными нейтрино. Я блокирую
на Терре все находящиеся здесь корабли и все корабли, которые будут
прибывать. Только, Чжуэр, не вздумайте, например, пытаться отрезать меня
от энергии. Посмотрите на счетчики. Перерасход относится к первым полутора
часам, а сейчас я почти ничего не беру от реактора, потому что присосался
непосредственно к звезде.
Чжуэр оправил ремни комбинезона. Он даже не стал переходить к пультам
контроля.
- Я ничего не понимаю, - сдержанно сказал он.
- Это хорошо, - ответил голос Мэлора. - Это значит, что вы будете
слушать внимательно. Я, видите ли, нашел способ стабилизировать земное
солнце, доложил об этом вашему Казуазу, но тот, боясь уж не знаю чего -
очевидно, что я спасу Землю и тогда вся его грязная история всплывет, -
отправил меня с глаз долой. Но он не учел одного. Надпространственные
каналы и есть надпространственные каналы, и то, что до Солнца отсюда
шестьсот с лишним парсеков, не играет никакой роли. Аппарат связи, который
мы смонтировали, вполне пригоден для того, чтобы отсюда взять Солнце в
энергетический кокон. Расстояние требует только некоторого увеличения
энерговооруженности, но эту проблему я решил. Я уже сказал, что качаю
прямо из ядра звезды. Звездой пришлось пожертвовать, и через месяц с
небольшим - уточненные данные я вам, разумеется, сообщу - она
коллапсирует. Но к тому времени у нас скопится достаточно арестованных
кораблей, чтобы, вырвав у них все лишние потроха, вывалив грузы,
эвакуировать колонию обратно на Землю. Ведь ни машины, ни продовольствие
везти не понадобится - они домой полетят... домой. Где все уже хорошо.
Он запнулся. Мысль, холодным всплеском полыхнувшая где-то поодаль от
произносимых слов, не была новой - он гнал ее, но она все равно стояла
позади, словно хмурое, напоенное осенним дождем дерево, и время от времени
роняла крупные капли на обнаженную спину души.
Он не был уверен, что кораблей хватит.
Это легче легкого было проверить, без всякого компьютера, в уме, - но
он запретил себе даже пытаться просчитать, потому что действовать нужно
было вне зависимости от того, останутся на Терре люди к моменту коллапса
или нет. Если бы Мэлор точно вычислил, что два или, скажем, пять миллионов
не удастся втиснуть обратно в до предела облегченные звездолеты, это
добавило бы ему мучений, но не остановило бы. Потому что он спасал всю
Землю, всю Солнечную систему. Ради этого стоило жертвовать - какими-то
долями процента, не больше. Тревога совести была бессмысленна, она
выгрызала душу, но пойти у нее на поводу - значило отдаться на волю
Ринальдо, который убьет четыре пятых.
Одно Мэлор знал твердо, как если бы это был упрятанный в трепещущих
листьях неуверенности крепкий ствол стоящего позади дерева. Убийцей он
жить не сможет. Если на Терре останется хоть один человек, - он, Мэлор,
спустится с орбиты вниз и черную смерть замученной ради жизни Солнца
солнцеподобной звезды встретит рядом с тем одним, или двумя, или двумя
миллионами, которых убил, спасая.
И совсем уже некогда было ему размышлять о том, что, коль скоро ни о
чем не подозревающих людей приходится за глаза делить на спасаемых и
обреченных, значит, в расчеты все же вкралась ошибка. Ее не выявить
аналитическим разбором тактики, потому что она - не деловой просчет, но
мстительная погрешность против неких истин, которые всегда кажутся слишком
общими и вечными для того, чтобы быть применимыми; и не рассудок, а только
совесть ощущает противоестественность самой стратегической посылки: один
человек молча выкраивает из всех остальных процент потерь. Только совесть,
ничего толком не понимая, шепчет: "Обман!" - пока мозг строит ей наперекор
безукоризненные, далеко идущие планы; но в тот самый момент, когда уже
мерещится, будто самое трудное позади, и жертвы были не напрасны, и уже не
придется больше брать себя и других за глотку ради будущего счастья, эти
планы с каким-то мистическим, вековым постоянством, и вместе с тем всегда
неожиданно, вдруг жидко и скользко выворачиваются наизнанку и, как в шторм
лопнувший парус, свирепо хлещут обрывками и своего создателя, и всех, им
спасенных.
Мэлор никогда не думал об этом, и тем более теперь ему некогда было
забираться в эти дебри, но отволглые листья сомнений трепетали и роняли
твердые тяжелые капли, а Мэлор содрогался, превозмогал, старался не
раскиснуть и был уверен, что это - мужество.
- Только имейте в виду, - жестко сказал он, - процесс уже пошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16