Искусственным спутником Терры именовался один из серийных
грузопассажирских лайнеров, который не пошел после разгрузки в порожний
прогон обратно к Земле, а был выведен на стационарную орбиту вокруг
планеты назначения. На первом этапе колонизации, когда даже минимальное
благоустройство внизу было еще делом относительно отдаленным, этот
звездолет, в просторечии называемый Переходняком, служил базой
Террианского координационного центра - зародыша как будущего Совета Терры,
так и ее будущих исполнительных инстанций; здесь же был сконцентрирован
неприкосновенный запас техники и продовольствия на случай каких-либо
осложнений в том или ином очаге колонизации.
Звездолеты прилетали и улетали каждый день. В сущности, выполнялся
план Чанаргвана - челночная переброска начального запаса техники "набитыми
до хруста" кораблями, с той лишь разницей, что теперь они не взрывались на
старте; исчезновение первых трех так и осталось для Земли трагической
загадкой. Мэлор, избравший для своей лаборатории помещение бывшей
навигационной рубки, ежедневно наблюдал оранжевые вспышки в недалекой
старт-финиш-зоне, откуда, вскоре после каждого финиша, начинали тянуться к
планете и, реже, к Переходняку длинные вереницы даже без увеличения
достоверно наблюдаемых пассажирских и грузовых планетолетов. Работа Мэлора
обеспечивалась с размахом; весь ремонтный завод звездолета был
переориентирован на безотлагательное выполнение его заказов, и
навигационный компьютер почти опустевшего космического города находился
целиком в его распоряжении. Штат помощников зато был невелик: два
оператора, технолог да Чжуэр, выполнявший роль посредника между Мэлором и
Коорцентром и немного иронично, но гордо, с каким-то необъяснимым оттенком
ностальгии называвший себя офицером связи. Впрочем, малочисленность
персонала отнюдь не угнетала Мэлора и даже была ему на руку. В
еженедельных сводках для Ринальдо Чжуэр однообразно сообщал, что
М.Ю.Саранцев работает ровно, увлеченно, хотя и несколько механически,
частенько засиживается за компьютером ночами, занимаясь теоретическими
проблемами и разработками по регулировке ядра, от сближения с кем-либо
уклоняется, хотя не угрюм, скорее просто рассеян, замкнут на деятельность
собственного мозга. Копии с материалов Мэлора, аккуратно передаваемых им
Чжуэру, прикладывались к сводкам и отсылались на Землю тоже.
Предполагалось, что таким же образом через две-три недели уйдет и
разработанная технология аппарата связи, который затем будет быстро
построен посредством копирования здешнего экспериментального образца,
после чего Ринальдо и Мэлор смогут вновь побеседовать непосредственно и
обсудить планы на будущее.
Мэлор не возлагал на этот разговор никаких надежд. Более того, он
никоим образом не хотел этого разговора. Он не поверил бы теперь ни
единому слову Ринальдо, а ответно лгать ему в глаза или поддакивать с
деланным сочувствием в ответ на его фарисейство было свыше сил Мэлора.
Было ясно, было очевидно, что Ринальдо обманул его подло и малодушно;
Мэлор не мог теперь подобрать никаких объяснений действиям Ринальдо
относительно него, Мэлора, кроме отчаянного нежелания круто изменить
политику с эвакуации части на спасение всех. Дурман повиновения из
сострадания рассеялся.
Ринальдо был теперь прозрачен для Мэлора: щуплый перепуганный тиран,
бросающий в термоядерную топку сорок миллиардов человек ради того лишь,
чтобы скрыть свою безграмотность, замести следы и продлить мертвое
вращение маховиков и шестерней изжившей себя власти. В голове не
укладывался этот ужас.
О чем тут можно будет говорить? Отвечать на такое нужно не словами.
Сегодня - день ответа.
Должно удаться.
Откуда же берутся такие люди до сих пор, в тысячный раз с болью и
ненавистью думал Мэлор, идя в свою рубку. Серебристые мягкие ступени - на
вид зеркальный металл, на ощупь текинский ковер - винтом возносили его
выше и выше, к тому мигу и той точке пространства, где он сможет наконец
отомстить и поставить все на свои места. Власть развращает, растлевает,
думал он, идя по безлюдному коридору, залитому веселым, как бы солнечным
светом, власть, власть. Что она такое? Неужели только ради утехи больного
самолюбия, не имея никакой иной корысти, можно пойти на преступление?
Невозможно поверить, и не верить - нельзя; преступление совершилось у меня
на глазах, и я даже не сразу это понял, потому что это невероятно,
немыслимо. Он же просто от меня избавился. Вышвырнул. Сослал, чтобы я не
шумел. Ненавижу, ненавижу! И как ловко эти мерзавцы пользуются тем, что у
нас совесть есть, а у них - нет. А я еще берег его, боялся слово резкое
сказать, сострадал... Вспоминая свое сочувствие и уважение,
загипнотизировавшие его во время последнего разговора, Мэлор готов был
выть от унижения и бессильной обиды.
Да неужели всякая необходимость напрячь силы общества сверх обычного
из-за таких вот Ринальдо будет до скончания века приводить не только к
героизму, но и к фашизму? Но тогда этот палач в чем-то прав: скажи правду,
и скачущими пузырями вынырнут из беспросветно-коричневой жижи времен
шарнирно шустрые, как марионетки, штурмовые отряды с негаданными
шмайссерами образца XXII века; и лица тех, кто, надрываясь, строит корабли
и сам готов без понуждения забыть себя ради ближних, плотно лягут в
перекрестия лазерных прицелов для того, чтобы способность к любви и
самопожертвованию обрела единственный, беспросветно-коричневый адрес. Ах,
вы живете ради людей? Так живите ради тех людей, которых мы вам укажем. А
кто вздумает выбирать сам - пуля. Сколько их будет, мерзавцев? Пять
процентов? Пятнадцать? Пятьдесят? Уже не знаю. Уже не уверен, что пять.
Нет, нельзя искушать перенапряжением; для таких, как этот Ринальдо,
перенапряжение - золотое времечко. Но что же делать, если без
перенапряжения не спастись?
Хватит, хватит, я все исправлю, думал Мэлор, опуская дрожащие,
ледяные руки на кристаллические сенсоры пульта, наконец-то их
безграмотность я обращу против них, на пользу нам... Тяжело, страшно - но
что же делать? Кто, если не я? Землю-то, людей-то надо спасать! И щурят, и
ветлу над Лбовкой... и те сотни километров Китайской стены, которые не
предназначены для эвакуации... Во что бы то ни стало.
Сложные соцветия индикаторов экранировки и сигнализации расцвели на
панелях; в открывшемся, казалось, прямо в искрящуюся звездную бездну
панорамном экране было видно, как гиперболическая громада смонтированного
в пространстве генератора поплыла, ориентируясь - блики звезд текли по ее
полированным бочкообразным бокам, - и уставилась семисотметровым раструбом
на солнце Терры. Мэлора била нервная дрожь, и мимоходом он пожалел, что не
прихватил свитер; он начинал революцию один, без прикидок и проверок, он
никому не мог доверять из тех, что были вокруг; и неудачи не должно было
быть, победа нужна была с первой попытки. Изнутри на двери рубки беззвучно
и массивно наползли тускло отблескивающие листы непробиваемых штор, четко
вошли в пазы - и с мягким, но раскатистым в хрустальной тишине зала
щелчком захлопнулась блокировка.

Запел зуммер. Мэлор дал контакт, и голос Чжуэра встревоженно сказал
из селектора:
- Мэлор Юрьевич. Куда такая утечка энергии? Сегодня эксперимент не
оговаривался и в утвержденном плане не значится, по-моему.
Вот я и начинаю врать. Но что делать-то? Вести себя подло с подлецами
- долг честного человека, подумал Мэлор в тысячный раз. И все равно ему
было душно и тошно, и в глубине души он не был уверен в правоте этой
истины - от нее тоже припахивало пьяным перегаром какого-то захолустного
штурмбанфюрера, перебравшего шнапсу, оттого что его обошли по службе.
Счастье, подумал Мэлор, что не видно лица.
- Вы ошиблись, - сказал он. - Это из другой сферы. По линии работы со
звездой, а не по связи, - он старался говорить совсем ровно, чтобы не
выдать бешеного волнения. - Помните, в самом начале планировался
параллельный проект "Регулировщик"?
- Да, помню, - сказал Чжуэр после паузы. - Ринальдо говорил.
Будь проклят ваш Ринальдо, думал Мэлор, распаляя себя. И ведь я было
раскусил его, когда узнал о медкомиссиях; а он, почувствовав, начал
вываливать ужас за ужасом, так что я жалеть его начал, гада...
- Но сроки не были утверждены, - закончил Чжуэр.
- Считайте, что я потихоньку начал, - отрезал Мэлор.

РИНАЛЬДО
- Ринальдо, - напевно и тихо сказала Чари.
Точными, чуть угловатыми движениями подростка она поставила на столик
два бокала, полных ароматного сока, и, не присаживаясь, отошла к окну.
Остановилась к Ринальдо спиной; разрозненные ленточки ее короткого платья,
разлохмаченные и развеянные движением, улеглись, и длинные полосы
прозрачного шарфа, далеко отставшего, пока Чари шла, невесомыми извивами
протекли по воздуху ей вдогон и не спеша опали. Этот шарф, который Чари
так любила в память их первой встречи, молча выжигал душу Ринальдо, он
казался рябым от цифр - так напоминало его нервное и таинственное
колыхание распечатки Мэлора, развернувшиеся из его бумаг в тот последний
день. Светлая тоненькая фигурка замерла на фоне распахнутого в небо
слепящего окна.
- Вы похожи на Санта-Клауса, - не оборачиваясь, сказала Чари. - Вы
такой хороший... Знаете, я могу отвернуться или зажмуриться и все равно
всегда знаю, где вы. Всей кожей чувствую. Потому что от вас идет тепло. И
взгляд у вас как горячая добрая рука. Я всегда чувствую, куда вы смотрите.
Сейчас вот сюда, - она заломила за спину тонкую сильную руку, мизинцем
провела по своей шее, по смешным позвонкам, обтянутым гладкой загорелой
кожей. И негромко, счастливо засмеялась вдруг. - А сейчас - вот сюда, - и,
опустив руку, положила ладонь на нежное, смуглое бедро там, где обрывался
спутанный ворох платья.
Ринальдо смотрел на шарф, свисавший вдоль бедра. Шарф казался рябым.
- Вы просто телепатка, Чари, - сказал Ринальдо сквозь ком в горле.
- Нет. Просто вы очень хороший.
- Чари, вы меня этими словами просто убиваете. Я чувствую себя
каким-то обманщиком. Вы же ничего не знаете про меня.
- Знать... Что мне за дело, какие поступки вы совершали? Какие слова
говорили кому-то? Мне важно, какой вы. А я это чувствую. Скажите,
Ринальдо, - произнесла она глухо от скрытого волнения, - если бы...
молодая красивая девушка в вас влюбилась как сумасшедшая... вы были бы
рады?
- Чари, мне... - он не сразу собрался с силами для ответа. - Мне
прежде всего было бы очень совестно. Вы ведь сами сказали: молодая и
красивая. Значит, уж всяко она не в меня влюбилась, а в того, кого
выдумала, потому что с какой стати ей, такой, влюбляться в меня? А я как
бы использую ее грезу, чтобы потешить замшелое мужское самолюбие... Нет, я
не смог бы радоваться.
Она помедлила, - она тоже не сразу смогла продолжить.
- И вам это даже не помогло бы в работе? - горестно пробормотала она.
Против воли Ринальдо чуть улыбнулся.
- Чари, вы ужасно похожи на мальчишку. И статью, и характером.
Она рывком повернулась. Шарф, прилипнув к воздуху на миг, замкнулся
вокруг нее прозрачно-синей двойной спиралью, а потом стал медленно,
невесомо разматываться. С пунцового лица на Ринальдо смотрели громадные
пламенные глаза.
- Я девочка, - страстно выдохнула она так, словно открывала ему самую
страшную и самую пленительную свою тайну.

Однажды она пришла к Ринальдо прямо в Совет - в строгом темном платье
до полу, преображенная и странно повзрослевшая то ли на несколько лет, то
ли на близость с любимым. Она сказала, что ее зовут Ревекка Иде, и
Ринальдо не сразу вспомнил, откуда ему известно это имя.
- Вызов подписан был вами, - мертвенно говорила она, так убийственно
напоминавшая Чари, хотя совсем не была на нее похожа; а он тем временем
листал в памяти личное дело Мэлора. - Прошло уже два месяца. Я нигде
ничего не могу узнать. Я обращалась в информационный центр, но там вообще
нет данных на Мэлора Саранцева. Скажите хотя бы - он... жив?
- Вы его жена?
- Я его жена.
- Не беспокойтесь ни о чем. Ваш муж жив, конечно, и плодотворно
работает. Вы еще будете гордиться им...
- Я им давно горжусь. Я хочу гордиться им с ним рядом.
- Пройдет еще несколько месяцев, а может быть даже недель, и вы
встретитесь. Обещаю.
- Но что все это значит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16