У коня, оглушенного ударом о скалу, подкосились ноги. Пулат упал. Однако рана, нанесенная им, не прошла для зверя даром. На какое-то мгновенье обезьяна замерла неподвижно, словно пытаясь сообразить, где находится.
Но Адилхан не раздумывал. Выхватив у одного из гвардейцев длинное тяжелое копье, он пришпорил коня и на всем скаку ударил чудовище в грудь.
Кости и мышцы обезьяны были столь прочны, что копье переломилось, не вонзившись достаточно глубоко, но удар оттолкнул зверя назад, камень под его ногой сорвался в пропасть, и обезьяна, продолжая вопить, последовала за ним.
Сейчас же целый хор голосов огласил ущелье почти таким же пронзительным воем. Из-под моста, серой копошащейся массой полезли десятки обезьян, окончательно отрезая хоросанцам путь к возвращению в пустыню. Оставалось лишь одно – бежать в горы, хотя именно там, согласно аренжунским преданиям, и было главное обиталище гигантских обезьян. Хоросанский отряд снова повернул вспять и поскакал узкой долиной прочь от ущелья. Адилхан на скаку наклонился, ухватил Пулата одной рукой за перевязь, рывком поднял его с земли и усадил перед собой в седло. Гвардеец с трудом, но держался, пока могучий конь падишаха уходил от погони с двойной ношей на спине.
Вероятно, на открытом пространстве пустыни обезьяны не могли бы соперничать в скорости с лошадьми, но в узком извилистом коридоре, загроможденном валунами, все преимущества были на стороне преследователей. Они постепенно приближались. Вопли их сменились низким ритмичным взрыкиванием, от которого, казалось, дрожали стены расщелины.
Конь одного из гвардейцев, Собира, оступился, прыгая через камни. Его подковы заскользили по булыжникам, смоченным водой едва заметного ручейка. Конь остановился лишь на мгновенье, но огромная серая тень уже накрывала его сзади. Обезьяна вспрыгнула на круп, и Собира, не успевшего даже выхватить саблю, постигла участь бедняги сотника.
Между тем толпа чудовищ по пятам преследовала остальных хоросанцев, а впереди вставал лес, где могли прятаться еще десятки и сотни обезьян.
К счастью, расщелина становилась все мельче и шире, и скоро отряд вырвался из нее на широкий простор. Скользкие камни под копытами коней сменились ровной упругой почвой, поросшей невысокой травой. Обезьяны начали отставать. Миновав первую полосу деревьев, всадники оказались на обширной поляне, со всех сторон окруженной лесом. Слева, из чащи деревьев, поднималась отвесная скала, с вершиной, заостренной, словно клык. От нее на поляну падала длинная тень. Адилхан, скакавший позади всех, оглянулся и не увидел преследователей. У падишаха мелькнула надежда, что они выдохлись и отказались от погони, но тут раздались крики в авангарде колонны. Гвардейцы осаживали коней и поворачивали назад, прочь от стены зарослей, окаймлявших поляну.
Адилхан сразу понял, чем дело. Отряд попал в ловушку. Обезьяны окружали его со всех сторон. Кряжистые стволы деревьев закачались, как от сильного ветра, когда вся стая разом двинулась навстречу хоросанцам. Гигантские серые тела вдруг заслонили лес. Обезьян было бесчисленное множество, и не существовало силы, которая могла бы их остановить. Разве что... Адилхан погладил шершавую, холодящую пальцы поверхность сосуда, притороченного к седлу. У него осталось четыре ифрита. Четыре шанса на спасение в безвыходном положении. И первый из них, кажется, пора использовать. Падишах огляделся по сторонам. Отовсюду на отряд надвигалась серая волна. Да, пора. Прежний Адилхан еще сомневался бы, еще, может быть, попытался бы бросить гвардейцев на прорыв, чтобы затем самому, со всеми четырьмя сосудами, выбраться из окружения. Но сердце Фарруха, живущее теперь в его груди, мало-помалу, сделало падишаха другим человеком. Он, как прежде, всей душой стремился к своей цели, но помимо этого стремления, ощущал теперь удивительное родство с людьми, которых вел за собой. Великий падишах больше не мог спокойно взвешивать, что будет полезнее: сохранить сосуды с ифритами или спасти людей.
Он велел Пулату держаться покрепче, решительным движением вырвал сосуд из седельной сумки, схватил нож, чтобы соскоблить печать, набрал полную грудь воздуха, готовясь единым духом выпалить заклинание... и вдруг застыл в предчувствии непоправимой беды.
ОН НЕ ПОМНИЛ ЗАКЛИНАНИЯ.
Какие-то разрозненные обрывки нужных фраз еще теснились в голове Адилхана, но сердце, скупо и потаенно хранившее каждое слово заклинания, было теперь далеко. Это заклинание, дающее власть над самой природой, он не мог доверить даже самым близким людям, потому что никто и никогда не был ему по-настоящему близок. Лучший друг, отдавший за него жизнь – и тот заставил расплатиться за это дорогой ценой. Подаренные им добрые чувства заслонили, оттеснили назад сокровенную тайну – единственное, чем дорожил Адилхан. Благородное перерождение падишаха сыграло с ним злую шутку...
Он еще бормотал несвязные слова, а враги были уже совсем близко. Где-то позади раздался истошный крик и сейчас же оборвался. Адилхан не расслышал, кто кричал, но знал, что крик был предсмертным. Он стал лихорадочно бить острием ножа в печать, пытаясь проткнуть ее насквозь. Неожиданно прямо перед ним выросла огромная серая фигура. Оскаленные клыки обезьяны были в крови. Пулат слабо вскрикнул и пригнулся к шее лошади. Тогда Адилхан, размахнувшись изо всех сил, швырнул сосуд с ифритом прямо в морду зверя...
Страшный удар потряс, казалось, все окрестные горы на много миль вокруг. Огненный смерч поднялся над поляной, разбрасывая во все стороны ослепительные искры. Почва заходила ходуном, по ней, словно по воде, побежали волны. Ни один из хоросанских коней не удержался на ногах, все они, вместе со всадниками, оказались на земле. Обезьяны попадали тоже. Их испуганный вопль разнесся над поляной, заглушая рев ифрита и гул землетрясения.
Неожиданно где-то вверху раздался еще более громкий звук, точно у гигантского музыкального инструмента лопнула струна. Тень от скалы вдруг тронулась с места и, удлиняясь все быстрее, заскользила через поляну.
– Что это?! – крикнул Пулат. От падения он пришел в себя и теперь с ужасом смотрел в небо.
Скала, поднимавшаяся над поляной, раскололась у самого основания и медленно клонилась, накрывая сразу и обезьян, и людей, и лошадей. Первые камни, сорвавшиеся с вершины, тяжело ударились в землю, покалечив двух обезьян и коня Вайле. Девушка в ужасе побежала прочь, сама не зная, куда. Адилхан, подхватив Пулата, бросился за ней.
Неожиданно змеистая трещина побежала по земле прямо под ноги Вайле. Земля раздалась в стороны, и все трое, не удержавшись на краю, покатились в бездонный провал. В то же мгновение небо погасло над их головами, новый удар был страшнее предыдущих – это падающая скала встретилась, наконец, с землей. Гигантская каменная масса превратила в хаос все, что еще не было разрушено землетрясением, и тут же погребла содеянное под собственной толщей...
Глава 16
Этот порт Христофор узнал бы сразу, даже если бы его доставили сюда с завязанными глазами. Самый звук, стоящий над городом – неумолкающий рев моторов и скрип тормозов, людской гомон и шарканье по тротуарам неисчислимых подошв, самый запах, идущий из-под земли – теплый и сладковатый аромат машинного масла – все выдавало Москву. Еще с площадки для межмирников были видны огромные, заостренные кверху, словно изъеденные небом, здания. Служащие порта вели себя подчеркнуто предупредительно (в Москве снова входила в моду вежливость), но не могли скрыть своего несколько снисходительного отношения к провинциалам, каковыми они считали жителей всего остального Параллелья.
Выйдя на улицу, экипаж межмирника «Флеш Гордон» сейчас же попал в людской поток и был вынужден двигаться вместе с ним.
– Люблю Москву! – сказал Христофор, работая локтями. – Здесь всегда получаешь новые впечатления.
Он с удовольствием вдыхал ароматы столицы, ловко уворачивался от несущихся мимо старушек, подгоняемых тяжелыми сумками на колесиках, переходил улицы, не обращая ни малейшего внимания на светофоры – словом, вел себя именно так, как полагается на улицах Москвы. Ольга и Джек Милдэм едва поспевали за ним, тем более, что графу приходилось еще тянуть за собой на поводке нюшка.
– Куда мы идем? – спросила княжна, хватая Гонзо за рукав.
– Пока не знаю, – беззаботно ответил Христофор. – Нужно пообнюхаться...
– Кому?
– Вообще-то, никому не помешает, – улыбнулся Христофор. – Но в первую очередь, конечно, нюшку.
– Зачем же мы несемся с такой скоростью?
– Если мы пойдем медленнее, нас затопчут, – сказал Гонзо. – Ты посмотри, что делается!
Посмотреть, действительно, было на что. Москва всегда оспаривала у Вавилона звание столицы смешения языков. С открытием порта Дороги Миров она превратилась также в место рекордного смешения времен. Трудно представить, как могли поместиться здесь сразу все поколения москвичей, вековые наслоения архитектуры, враждебные друг другу правительства, нравы и моды. Но они поместились. Ольга, граф, да и сам Христофор, не устававший удивляться своеобразию русской столицы, только успевали вертеть головами, повсюду замечая нечто необычное.
Конные разъезды опричников, с непременными метлами и собачьими головами у седел, неторопливо пересекали путь нэпманам в котиковых ермолках, придержавшим свои «Мерседесы» на светофоре. Офени в домотканых колпаках, застигнутые на улице угрюмым милиционером, отдавали мзду ситцем и парчой. Из парадного подъезда большого дома, выстроенного в стиле сталинского барокко, вырывался грохот дискотеки. С монументального крыльца вспорхнула стайка девушек в ядовито-горящих платьицах. Весело щебеча, кислотные девушки уселись на извозчика и в сопровождении двух усатых татарских всадников покатили на Балчуг.
Манежная площадь, как обычно, была полна народу. Любопытные толпились у фонтанов, что не мешало городским водовозам подгонять сюда же свои бочки и наполнять их водой. Чубарые приземистые коньки – знаменитые «водовозные клячи», подрагивая шкурой, будто в ознобе, косились на фонтан. Им непонятно было, зачем церителиевские вороные подставляют спины под холодную воду.
У Охотного ряда нюшок вдруг остановился, как вкопанный, а потом завертелся на месте, ловя какой-то новый запах.
– Жрать хочет, – сказал граф. – Кстати, я бы тоже чего-нибудь перехватил. Нельзя ли пойти в этот, как его... в «Славянский базар»? Или времени нет?
– Чтобы в «Славянский базар» ходить, не время нужно... – вздохнул Христофор. – Когда-нибудь я свожу вас туда на блины с икрой... а пока нам лучше питаться где-нибудь подальше от центра. В Охотном мы тоже вряд ли найдем что-нибудь подходящее. Тут только для делегатов партсъезда и депутатов Государственной Думы.
Оказалось, однако, что нюшок и не думал о еде. Равнодушно пройдя мимо дверей комбината общественного питания «Московский трактир», он еще сильнее натянул поводок и скачками понесся в направлении Лубянки. Охотникам за ифритами пришлось забыть о голоде, чтобы не отстать от своего верного проводника. На голодный желудок бежать было даже легче. Правда, не обошлось без недоразумений. У здания Госдумы охотники врезались в небольшую толпу, пикетирующую вход. Люди с белыми плакатами «Сколько можно?», «Что происходит?» и «Кто хозяин?» приняли экипаж межмирника за авангард ОМОНа и принялись отстаивать свои гражданские права кто чем может. Недоразумение быстро выяснилось, но Джеку Милдэму все же успели надеть на голову фанерный щит с бестактным вопросом «Как с деньгами?».
На Театральной снова пришлось задержаться. Площадь запрудили толпы ветеранов, собравшихся на традиционную встречу. Бойцы Первого Белорусского фронта и дружинники куликовского Засадного полка, ополченцы князя Пожарского и багратионовы уланы наперебой делились друг с другом воспоминаниями о былых походах, ругали правительство и жаловались, что пенсия мала, а кольчужка коротка. Над площадью стоял шум и крик, какой умеют производить одни ветераны.
С большим трудом охотникам удалось пробраться сквозь толпу к «Метрополю». Здесь было немного свободнее. Папиросницы от Моссельпрома лениво торговали «Винстоном» и «Мальборо», мальчишки-газетчики вразнобой выкрикивали нечто невнятное. В их устах это звучало как «Высочайший манифест Коммунистической партии» и преподносилось в качестве свежей сенсации, но ни ветераны, ни, тем более, папиросницы газет не покупали.
Нюшок шумно втягивал ноздрями воздух и рвался вперед, но на Лубянской площади вдруг замедлил бег. Казалось, им овладело сомнение. Он направился было к Политехническому музею, но на полпути стал забирать влево, пересек, увлекая за собой охотников, оживленный транспортный поток, а затем в задумчивости остановился у странноватого сооружения в центре площади, словно хотел его рассмотреть получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Но Адилхан не раздумывал. Выхватив у одного из гвардейцев длинное тяжелое копье, он пришпорил коня и на всем скаку ударил чудовище в грудь.
Кости и мышцы обезьяны были столь прочны, что копье переломилось, не вонзившись достаточно глубоко, но удар оттолкнул зверя назад, камень под его ногой сорвался в пропасть, и обезьяна, продолжая вопить, последовала за ним.
Сейчас же целый хор голосов огласил ущелье почти таким же пронзительным воем. Из-под моста, серой копошащейся массой полезли десятки обезьян, окончательно отрезая хоросанцам путь к возвращению в пустыню. Оставалось лишь одно – бежать в горы, хотя именно там, согласно аренжунским преданиям, и было главное обиталище гигантских обезьян. Хоросанский отряд снова повернул вспять и поскакал узкой долиной прочь от ущелья. Адилхан на скаку наклонился, ухватил Пулата одной рукой за перевязь, рывком поднял его с земли и усадил перед собой в седло. Гвардеец с трудом, но держался, пока могучий конь падишаха уходил от погони с двойной ношей на спине.
Вероятно, на открытом пространстве пустыни обезьяны не могли бы соперничать в скорости с лошадьми, но в узком извилистом коридоре, загроможденном валунами, все преимущества были на стороне преследователей. Они постепенно приближались. Вопли их сменились низким ритмичным взрыкиванием, от которого, казалось, дрожали стены расщелины.
Конь одного из гвардейцев, Собира, оступился, прыгая через камни. Его подковы заскользили по булыжникам, смоченным водой едва заметного ручейка. Конь остановился лишь на мгновенье, но огромная серая тень уже накрывала его сзади. Обезьяна вспрыгнула на круп, и Собира, не успевшего даже выхватить саблю, постигла участь бедняги сотника.
Между тем толпа чудовищ по пятам преследовала остальных хоросанцев, а впереди вставал лес, где могли прятаться еще десятки и сотни обезьян.
К счастью, расщелина становилась все мельче и шире, и скоро отряд вырвался из нее на широкий простор. Скользкие камни под копытами коней сменились ровной упругой почвой, поросшей невысокой травой. Обезьяны начали отставать. Миновав первую полосу деревьев, всадники оказались на обширной поляне, со всех сторон окруженной лесом. Слева, из чащи деревьев, поднималась отвесная скала, с вершиной, заостренной, словно клык. От нее на поляну падала длинная тень. Адилхан, скакавший позади всех, оглянулся и не увидел преследователей. У падишаха мелькнула надежда, что они выдохлись и отказались от погони, но тут раздались крики в авангарде колонны. Гвардейцы осаживали коней и поворачивали назад, прочь от стены зарослей, окаймлявших поляну.
Адилхан сразу понял, чем дело. Отряд попал в ловушку. Обезьяны окружали его со всех сторон. Кряжистые стволы деревьев закачались, как от сильного ветра, когда вся стая разом двинулась навстречу хоросанцам. Гигантские серые тела вдруг заслонили лес. Обезьян было бесчисленное множество, и не существовало силы, которая могла бы их остановить. Разве что... Адилхан погладил шершавую, холодящую пальцы поверхность сосуда, притороченного к седлу. У него осталось четыре ифрита. Четыре шанса на спасение в безвыходном положении. И первый из них, кажется, пора использовать. Падишах огляделся по сторонам. Отовсюду на отряд надвигалась серая волна. Да, пора. Прежний Адилхан еще сомневался бы, еще, может быть, попытался бы бросить гвардейцев на прорыв, чтобы затем самому, со всеми четырьмя сосудами, выбраться из окружения. Но сердце Фарруха, живущее теперь в его груди, мало-помалу, сделало падишаха другим человеком. Он, как прежде, всей душой стремился к своей цели, но помимо этого стремления, ощущал теперь удивительное родство с людьми, которых вел за собой. Великий падишах больше не мог спокойно взвешивать, что будет полезнее: сохранить сосуды с ифритами или спасти людей.
Он велел Пулату держаться покрепче, решительным движением вырвал сосуд из седельной сумки, схватил нож, чтобы соскоблить печать, набрал полную грудь воздуха, готовясь единым духом выпалить заклинание... и вдруг застыл в предчувствии непоправимой беды.
ОН НЕ ПОМНИЛ ЗАКЛИНАНИЯ.
Какие-то разрозненные обрывки нужных фраз еще теснились в голове Адилхана, но сердце, скупо и потаенно хранившее каждое слово заклинания, было теперь далеко. Это заклинание, дающее власть над самой природой, он не мог доверить даже самым близким людям, потому что никто и никогда не был ему по-настоящему близок. Лучший друг, отдавший за него жизнь – и тот заставил расплатиться за это дорогой ценой. Подаренные им добрые чувства заслонили, оттеснили назад сокровенную тайну – единственное, чем дорожил Адилхан. Благородное перерождение падишаха сыграло с ним злую шутку...
Он еще бормотал несвязные слова, а враги были уже совсем близко. Где-то позади раздался истошный крик и сейчас же оборвался. Адилхан не расслышал, кто кричал, но знал, что крик был предсмертным. Он стал лихорадочно бить острием ножа в печать, пытаясь проткнуть ее насквозь. Неожиданно прямо перед ним выросла огромная серая фигура. Оскаленные клыки обезьяны были в крови. Пулат слабо вскрикнул и пригнулся к шее лошади. Тогда Адилхан, размахнувшись изо всех сил, швырнул сосуд с ифритом прямо в морду зверя...
Страшный удар потряс, казалось, все окрестные горы на много миль вокруг. Огненный смерч поднялся над поляной, разбрасывая во все стороны ослепительные искры. Почва заходила ходуном, по ней, словно по воде, побежали волны. Ни один из хоросанских коней не удержался на ногах, все они, вместе со всадниками, оказались на земле. Обезьяны попадали тоже. Их испуганный вопль разнесся над поляной, заглушая рев ифрита и гул землетрясения.
Неожиданно где-то вверху раздался еще более громкий звук, точно у гигантского музыкального инструмента лопнула струна. Тень от скалы вдруг тронулась с места и, удлиняясь все быстрее, заскользила через поляну.
– Что это?! – крикнул Пулат. От падения он пришел в себя и теперь с ужасом смотрел в небо.
Скала, поднимавшаяся над поляной, раскололась у самого основания и медленно клонилась, накрывая сразу и обезьян, и людей, и лошадей. Первые камни, сорвавшиеся с вершины, тяжело ударились в землю, покалечив двух обезьян и коня Вайле. Девушка в ужасе побежала прочь, сама не зная, куда. Адилхан, подхватив Пулата, бросился за ней.
Неожиданно змеистая трещина побежала по земле прямо под ноги Вайле. Земля раздалась в стороны, и все трое, не удержавшись на краю, покатились в бездонный провал. В то же мгновение небо погасло над их головами, новый удар был страшнее предыдущих – это падающая скала встретилась, наконец, с землей. Гигантская каменная масса превратила в хаос все, что еще не было разрушено землетрясением, и тут же погребла содеянное под собственной толщей...
Глава 16
Этот порт Христофор узнал бы сразу, даже если бы его доставили сюда с завязанными глазами. Самый звук, стоящий над городом – неумолкающий рев моторов и скрип тормозов, людской гомон и шарканье по тротуарам неисчислимых подошв, самый запах, идущий из-под земли – теплый и сладковатый аромат машинного масла – все выдавало Москву. Еще с площадки для межмирников были видны огромные, заостренные кверху, словно изъеденные небом, здания. Служащие порта вели себя подчеркнуто предупредительно (в Москве снова входила в моду вежливость), но не могли скрыть своего несколько снисходительного отношения к провинциалам, каковыми они считали жителей всего остального Параллелья.
Выйдя на улицу, экипаж межмирника «Флеш Гордон» сейчас же попал в людской поток и был вынужден двигаться вместе с ним.
– Люблю Москву! – сказал Христофор, работая локтями. – Здесь всегда получаешь новые впечатления.
Он с удовольствием вдыхал ароматы столицы, ловко уворачивался от несущихся мимо старушек, подгоняемых тяжелыми сумками на колесиках, переходил улицы, не обращая ни малейшего внимания на светофоры – словом, вел себя именно так, как полагается на улицах Москвы. Ольга и Джек Милдэм едва поспевали за ним, тем более, что графу приходилось еще тянуть за собой на поводке нюшка.
– Куда мы идем? – спросила княжна, хватая Гонзо за рукав.
– Пока не знаю, – беззаботно ответил Христофор. – Нужно пообнюхаться...
– Кому?
– Вообще-то, никому не помешает, – улыбнулся Христофор. – Но в первую очередь, конечно, нюшку.
– Зачем же мы несемся с такой скоростью?
– Если мы пойдем медленнее, нас затопчут, – сказал Гонзо. – Ты посмотри, что делается!
Посмотреть, действительно, было на что. Москва всегда оспаривала у Вавилона звание столицы смешения языков. С открытием порта Дороги Миров она превратилась также в место рекордного смешения времен. Трудно представить, как могли поместиться здесь сразу все поколения москвичей, вековые наслоения архитектуры, враждебные друг другу правительства, нравы и моды. Но они поместились. Ольга, граф, да и сам Христофор, не устававший удивляться своеобразию русской столицы, только успевали вертеть головами, повсюду замечая нечто необычное.
Конные разъезды опричников, с непременными метлами и собачьими головами у седел, неторопливо пересекали путь нэпманам в котиковых ермолках, придержавшим свои «Мерседесы» на светофоре. Офени в домотканых колпаках, застигнутые на улице угрюмым милиционером, отдавали мзду ситцем и парчой. Из парадного подъезда большого дома, выстроенного в стиле сталинского барокко, вырывался грохот дискотеки. С монументального крыльца вспорхнула стайка девушек в ядовито-горящих платьицах. Весело щебеча, кислотные девушки уселись на извозчика и в сопровождении двух усатых татарских всадников покатили на Балчуг.
Манежная площадь, как обычно, была полна народу. Любопытные толпились у фонтанов, что не мешало городским водовозам подгонять сюда же свои бочки и наполнять их водой. Чубарые приземистые коньки – знаменитые «водовозные клячи», подрагивая шкурой, будто в ознобе, косились на фонтан. Им непонятно было, зачем церителиевские вороные подставляют спины под холодную воду.
У Охотного ряда нюшок вдруг остановился, как вкопанный, а потом завертелся на месте, ловя какой-то новый запах.
– Жрать хочет, – сказал граф. – Кстати, я бы тоже чего-нибудь перехватил. Нельзя ли пойти в этот, как его... в «Славянский базар»? Или времени нет?
– Чтобы в «Славянский базар» ходить, не время нужно... – вздохнул Христофор. – Когда-нибудь я свожу вас туда на блины с икрой... а пока нам лучше питаться где-нибудь подальше от центра. В Охотном мы тоже вряд ли найдем что-нибудь подходящее. Тут только для делегатов партсъезда и депутатов Государственной Думы.
Оказалось, однако, что нюшок и не думал о еде. Равнодушно пройдя мимо дверей комбината общественного питания «Московский трактир», он еще сильнее натянул поводок и скачками понесся в направлении Лубянки. Охотникам за ифритами пришлось забыть о голоде, чтобы не отстать от своего верного проводника. На голодный желудок бежать было даже легче. Правда, не обошлось без недоразумений. У здания Госдумы охотники врезались в небольшую толпу, пикетирующую вход. Люди с белыми плакатами «Сколько можно?», «Что происходит?» и «Кто хозяин?» приняли экипаж межмирника за авангард ОМОНа и принялись отстаивать свои гражданские права кто чем может. Недоразумение быстро выяснилось, но Джеку Милдэму все же успели надеть на голову фанерный щит с бестактным вопросом «Как с деньгами?».
На Театральной снова пришлось задержаться. Площадь запрудили толпы ветеранов, собравшихся на традиционную встречу. Бойцы Первого Белорусского фронта и дружинники куликовского Засадного полка, ополченцы князя Пожарского и багратионовы уланы наперебой делились друг с другом воспоминаниями о былых походах, ругали правительство и жаловались, что пенсия мала, а кольчужка коротка. Над площадью стоял шум и крик, какой умеют производить одни ветераны.
С большим трудом охотникам удалось пробраться сквозь толпу к «Метрополю». Здесь было немного свободнее. Папиросницы от Моссельпрома лениво торговали «Винстоном» и «Мальборо», мальчишки-газетчики вразнобой выкрикивали нечто невнятное. В их устах это звучало как «Высочайший манифест Коммунистической партии» и преподносилось в качестве свежей сенсации, но ни ветераны, ни, тем более, папиросницы газет не покупали.
Нюшок шумно втягивал ноздрями воздух и рвался вперед, но на Лубянской площади вдруг замедлил бег. Казалось, им овладело сомнение. Он направился было к Политехническому музею, но на полпути стал забирать влево, пересек, увлекая за собой охотников, оживленный транспортный поток, а затем в задумчивости остановился у странноватого сооружения в центре площади, словно хотел его рассмотреть получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48