- Кто вы такой? Что вам нужно? - снова спросил он угрожающим тоном. -
Отвечайте мне немедленно, или я буду стрелять!
Теперь наконец я увидел предмет, который он только что рассматривал:
это был револьвер. Он направил его на меня с абсолютной точностью прицела.
Нас разделяло расстояние в каких-нибудь двадцать метров, не больше.
Я спокойно, не без некоторой строгости проговорил:
- Доктор Бар. Не бойтесь, Жан!
У него вырвалось раздраженное, почти злобное восклицание, но он
сейчас же спрятал в карман свое оружие.
Я уже был рядом с ним.
- Мой милый Жан, - сказал я ему ласково. - Вам нельзя уже оставаться
единственным обладателем вашей тайны. Вы несомненно нуждаетесь в помощи.
Вы явно чего-то боитесь. И, если судить по тому волнению, которое вы
только что испытали и которое выдало вас с головой, вам грозит серьезная
опасность. Недаром же вы готовы были принять такие решительные меры в
отношении вашего предполагаемого врага. Не думаете ли вы, что вам было бы
полезно приобрести союзника?
Неужели вы рассчитываете без всякой посторонней поддержки скрыть от
всех эту... странную историю, в которой вы являетесь действующим лицом?
Неужели же вы надеетесь, что вам удастся собственными силами защититься от
любопытствующих людей и от... своих врагов? Ведь вы, по-видимому,
подозревали, что за этим деревом скрывается враг? Не правда ли?
На минуту Жан погрузился в мрачное раздумье, но потом поднял на меня
свои фосфоресцирующие глаза.
- Мой дорогой Бар! - проговорил он. - Я вам даю слово: единственной
причиной моего молчания является только то, что я не хочу, чтобы на меня
смотрели, как на какой-то феномен. Я не хочу, чтобы меня выставляли
напоказ и обращались со мной, как с сокровищем витрины, как с уродом,
которым неутомимо будут хвастать друг перед другом врачи и ученые...
- Сейчас во мне говорит с вами не врач, а друг.
- В таком случае, дайте мне в свою очередь слово...
- Если вы желаете, все это останется между нами, Жан. Но все-таки мне
кажется, что... наука...
- Оставьте науку в покое! Я знаю, что мне осталось жить уже недолго.
Не трудитесь мне возражать: вы вчера выслушали меня и знаете это так же
хорошо, как и я. Ну, так вот, мне хочется провести свои последние дни в
полном покое.
- Хорошо, пусть будет по-вашему. Я даю вам честное слово, что буду
свято хранить вашу тайну.
- Когда меня не станет, вы можете поступить по вашему усмотрению. Но
до тех пор пусть это будет установлено раз навсегда: вы не скажете о том,
что со мной случилось, ни одной живой душе?
- Я вам это обещаю, Жан.
Несколько мгновений он стоял, тяжело дыша, с опущенными веками. Они
казались слегка розоватыми от проникавшего сквозь них света.

4. ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЖАНА ЛЕБРИ
Жан Лебри рассказал мне следующее:
- В последний раз я видел окружающее... Да, да, Бар, я сознательно
говорю "видел", и вы поймете меня, когда услышите мой дальнейший
рассказ... В последний раз я видел предметы такими, какими их видите вы,
то есть окрашенными в соответствующие тона и рельефными - когда мы
находились в болотистых лугах к северу от Дормана.
Моя рота бежала вперед, согнувшись, под ураганным огнем противника.
За нами круто подымались кверху поля. Совсем близко виднелась линия
горизонта, отграничивавшая небо словно стеною. Впереди, за болотистым
лугом, виднелись высокие деревья. Там начинался густой лес, и он тянулся
беспредельно и вправо, и влево. Мне казалось, что там протекала большая
река.
Мы бежали вперед, а вокруг нас раздавался свист падающих снарядов и
грохот взрывов. Огромные деревья разлетались в щепки. Вихрь, вздымавшийся
от полета снарядов, безжалостно трепал листву уцелевших деревьев. Частые
взрывы, как вулканы, бросали в воздух земляные столбы. Нас кидало туда и
сюда от непрерывного сотрясения воздуха. Вокруг нас был сущий ад, и ад
этот, казалось, кишел тысячами невидимых воющих зверей, с которых сдирали
кожу, которых терзали и варили в кипящих котлах. В тот момент все предметы
казались нам живыми существами.
Мои товарищи один за другим спотыкались и падали, чтобы уже не
встать. Побуждаемые древнейшим из инстинктов, инстинктом самосохранения,
мы устремились к лесу, но я так и не добрался до него.
Я склонен думать, что один из неприятельских снарядов взорвался
непосредственно передо мной. Я не успел ничего увидеть и ничего не
почувствовал. Меня мгновенно охватило состояние какого-то полного небытия.
Не могу вам сказать, сколько времени я пролежал там, растянувшись в
высокой траве.
Я пришел наконец в сознание от ощущения страшной болезненной ломоты
во всем теле. Лежать без движения казалось мне верхом блаженства. И я
долго лежал там, не изменяя своего положения, в состоянии полного
расслабления и отупения, сквозь которое я полусознательно слышал гул
канонады. Но вот сознание опасности побороло мое оцепенение; во мне все
сильнее и сильнее говорила человеческая природа, побуждавшая меня
стряхнуть охватившее меня забытье. Мне пришло в голову, что я, может быть,
получил тяжелые повреждения и истекаю кровью от какой-нибудь пока еще
неощутимой раны...
Кругом царил непроницаемый мрак. Не было ни луны, ни звезд. При
помощи нечеловеческих усилий я нашел в одном из жилетных карманов свою
зажигалку, но раньше даже, чем я успел ее использовать, в моем мозгу уже
промелькнуло полное ужаса предложение: "Пушки непрерывно грохотали, я
чувствовал и слышал, как снаряды проносились над моей головой то с одной,
то с другой стороны; следовательно, я был в центре сражения. Однако я
нигде не видел ни малейшего проблеска света!"
Я ударил пальцем по колесику зажигалки и с силой повернул его.
Пламени не было!
Я лихорадочно схватился за фитиль и почувствовал острую боль от
ожога... Мне стало ясно, что я ослеп.
Действительно, мои глаза сильно болели, но, принимая во внимание, что
я страдал от мучительной ломоты во всем своем теле, ничто до сих пор не
указало мне на мое главное увечье. У меня было такое чувство, как будто я
потерял самого себя. Ощупав себя, я встал на ноги и сделал два шага. Мои
руки встретили одна другую, перебирая палец за пальцем. Я провел руками по
лицу и не обнаружил на ощупь ничего ужасного. Усы были подпалены, а брови
и ресницы обгорели. Вся кожа на лице была болезненна наощупь и содрана.
Кроме того, я испытывал невообразимую головную боль и чувство усталости,
от которых мучительно ныли решительно все мускулы.
Но была ли сейчас на самом деле ночь? Может быть...
Трава была покрыта росой. Очевидно, наступило утро.
Весь воздух над лугом был пропита едким запахом разложения. До меня
доносились стоны. Я окликнул своих товарищей. Никто не отвечал мне.
Подувший ветерок донес до меня шум леса и дал мне возможность
ориентироваться. Там была Франция...
Внезапно к западу от меня раздались хорошо знакомые мне звуки глухого
и непрерывного грохота. Я прислушался. Да, я не ошибся. Это был грохот
двигавшейся по дорогам с севера на юг артиллерии. Наступление противника
еще продолжалось!..
Я сделал попытку доползти до леса на четвереньках. Задача оказалась
выше моих сил. Мне едва ли удалось бы достигнуть цели даже в том случае,
если бы луг не был изрыт бесчисленными воронками от разрыва снарядов и
усеян множеством трупов. Я залпом осушил походную фляжку, но нисколько не
утолил мучившей меня жажды. Опустив лицо в свежую, покрытую утренней росой
траву, я растянулся на земле и покорился ожидавшей меня участи.
По-видимому, какой-то шум вывел меня из забытья, потому что я помню,
что во второй раз очнулся уже сидя на корточках и издавая неистовые вопли.
Действительно, до меня доносились голоса разговаривавших вдали людей.
Они подошли ко мне. Это были немцы. Меня положили на носилки, и я
почувствовал, что меня куда-то понесли. Меня вместе с носилками поставили
в автомобиль. Я снова погрузился в забытье... Потом через некоторое время
я опять пришел в себя. Теперь я лежал в кровати, и моя голова была почти
сплошь забинтована. Канонада доносилась до меня откуда-то издалека.
Запах лекарств, шепот и стоны кругом, шум и движение на дворе...
"Госпиталь!" - подумал я. Некоторое время тому назад, валяясь на лугу, я
нашел в себе достаточно силы, чтобы кричать. Теперь же я оказался не в
состоянии вымолвить ни единого слова. Мне задали по-немецки несколько
сообразных данным обстоятельствам вопросов, но я не мог на них ответить,
хотя и понял их благодаря их несложности.
Я не стану вам описывать одно за другим все мои первые впечатления
ослепшего и попавшего в плен человека. Расскажу вам только самое главное.
Я предполагаю, что меня доставили в этот госпиталь под вечер.
Насколько я мог судить, меня поместили в палату, в которой находилось
очень большое количество раненых. Водворившаяся снаружи тишина и спокойное
дыхание спящих указывали мне на то, что наступила ночь. Бой стенных часов
отмечал проходившее время. Я снова впал в полузабытье.
В полночь меня разбудили чьи-то шаги и перешептывание. Мой слух
поразили слова: "Franzose", "Augen", "Drei tausend Marken".
Разговаривавших было двое. Один только поддакивал, бесконечно повторяя при
каждом удобном случае: "So, So!" "Француз", "глаза" по-видимому относились
ко мне... Но при чем же тут была сумма в "три тысячи марок"?
- "Da ist der Kamerad!" - сказал один из голосов.
Ко мне обратились по-французски, с ужасающим акцентом:
- Как вы себя чувствуете, мой милый? Мы доставили вас в надежное
место... Also, also, вы поправитесь... Все будет хорошо. Вы не можете
говорить? Ach! Sehr gut! Ludwig, och!
Этот человек все время посмеивался от удовольствия. Еще мгновение - и
мне заткнули рот и крепко связали руки и ноги. С кровати меня опять
переложили на носилки. На этот раз автомобиль, на который они были
поставлены, работал совершенно бесшумно, и я собственно только потому и
догадался, где я нахожусь, что мы неслись с громадной скоростью.
У меня осталось впечатление, что это путешествие длилось несколько
часов. Потом я был водворен в вагон и в нем я ехал уже бесконечно долго.
Обо всем этом у меня сохранились лишь очень смутные воспоминания.
Безграничная усталость сковала мое тело, а состояние полного безразличия
парализовало мысль. По-видимому, взрыв снаряда сильно расшатал мою нервную
систему, но вполне вероятно, что мне, кроме этого, давали какие-нибудь
одурманивающие средства. Я забыл вам сказать: во все время пути я
пользовался совершенно исключительным уходом и вниманием. Чья-то опытная
рука ежедневно сменяла мне повязку, меня нежно и осторожно поили
лекарством, вообще относились ко мне чрезвычайно предупредительно. Однако
никто не обмолвился со мной ни единым словом, и даже в вагоне никто со
мной не разговаривал. Тем не менее, среди окружавшей меня тишины я ощущал
бессменное присутствие кого-то, кто окружал меня заботой.
Куда меня везли? Какую цепь имело это нескончаемое путешествие?
Теперь я имею основания утверждать, что это был затерянный где-то среди
леса дом, но в какой части центральной Европы? Этого я не знаю, и, без
сомнения, никогда не узнаю.
Вдруг мне показалось, что я просыпаюсь. Поймите меня: у меня
создалось впечатление, что я наконец по-настоящему просыпаюсь и
освобождаюсь от долгого мучительного кошмара воспоминаний о рвущихся
снарядах, о лазарете, о нескончаемом путешествии.
Я лежал на постели. Полный покой сменил тряску и ритмичное
покачивание поезда. Кто-то держал мне голову, и я чувствовал, как по моим
глазам скользил какой-то источник теплоты. "Это какая-нибудь сильная
лампа, - подумал я, - которую направляют то на один глаз, то на другой.
Они исследуют мои глаза".
Окружавшие меня люди оживленно спорили. С тех пор я уже имел случай
убедиться, что это было их обычной манерой разговаривать. Их непонятный
язык - гортанный, певучий, выразительный - заключал в себе много от
декламационного жанра и требовал большой затраты голосовых средств. Даже
не видя их, я улавливал в их разговоре жест и гримасу. Но в их языке
звучала какая-то необычайная, варварская грубость, которая совершенно
сбивала меня с толку. Какой это был язык? Какое-нибудь балканское наречие?
Возможно. Сейчас, несмотря на всю кажущуюся романтичность такого
предположения, я скорее склонен думать, что это был язык вымышленный,
вроде волапюка или эсперанто.
Я закрыл глаза руками.
- Что вам от меня нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15