Годольфин постучал в окно.
– Раф, – тихонько позвал он.
Синьор Мантисса глянул вверх и вздрогнул.
– Minghe, – произнес он, рассмотрев ухмыляющегося Годольфина. – Старина англичанин. Эй, там, впустите его. – Цветочник, багровый и недовольный, отпер дверь черного хода. Годольфин быстро вошел и обнялся с Мантиссой; Чезаре поскреб в затылке. Цветочник запер дверь и ретировался за раскидистую пальму.
– Долгим был путь из Порт-Саида, – сказал синьор Мантисса.
– Не таким уж долгим, – ответил Годольфин, – и не слишком далеким.
Это была дружба, которая не ослабевает, несмотря на пространства, разделявшие друзей, и пустые годы друг без друга; гораздо более существенным здесь было переживаемое вновь и вновь, внезапное и беспричинное ощущение родства, возникшее однажды осенним утром четыре года назад на угольном пирсе Суэцкого канала. Годольфин в парадной форме, великолепный и непогрешимый, готовился инспектировать свой корабль, а предприниматель Рафаэль Мантисса наблюдал за целой флотилией лодок, грузивших провизию, которую он месяцем раньше по пьянке выиграл в баккара в Каннах; их взгляды встретились, и каждый увидел в глазах другого такую же оторванность от корней и знакомое католическое отчаяние. Они стали друзьями прежде, чем перемолвились словом. Вскоре они вместе ушли, напились, рассказали друг другу о своей жизни, подрались и, удалившись от европеизированных бульваров Порт-Саида, нашли временное пристанище в трущобах среди всякого сброда. Клятвы в вечной дружбе, обряды кровного братства и прочий вздор просто не понадобились.
– Что стряслось, дружище? – спросил синьор Мантисса.
– Помнишь, – ответил Годольфин, – как-то я рассказывал тебе об одном месте: о Вейссу? – Это было не совсем то, о чем говорил Годольфин сыну, специальной комиссии или несколько часов назад Виктории. Беседуя с Мантиссой, он словно делился впечатлениями с приятелем-моряком об увольнении в хорошо знакомый обоим портовый город.
– М-м, – понимающе промычал синьор Мантисса. – Опять.
– Ты, я вижу, занят. Расскажу позже.
– Ничего, ерунда. Готовлю дерево Иуды.
– Другого у меня нет, – пробурчал цветочник Гадрульфи. – Я толкую ему об этом уже полчаса.
– Он торгуется, – свирепо сказал Чезаре. – Теперь он хочет двести пятьдесят лир.
Годольфин улыбнулся:
– Для какого противозаконного трюка требуется дерево Иуды?
Синьор Мантисса выложил все без малейших колебаний.
– И теперь, – подытожил он, – нам нужен дубликат, который мы подсунем полицейским.
Годольфин присвистнул:
– Значит, ты сегодня сматываешься из Флоренции?
– В любом случае отплываю в полночь на речной барже – да.
– А найдется место для еще одного?
– Дружище, – синьор Мантисса ухватил Годольфина за бицепс – Для тебя? – Годольфин кивнул. – Ты попал в беду. Ну, ясное дело. Мог бы и не спрашивать. Даже если бы ты явился без спроса, а капитан баржи стал возражать, я бы убил его на месте. – Старик Годольфин усмехнулся. Впервые за всю неделю он почувствовал себя в относительной безопасности.
– Позвольте мне внести пятьдесят лир, – предложил он.
– Этого я позволить не могу…
– Бросьте. Берите ваше дерево. – Надутый цветочник молча сунул деньги в карман, прошаркал в угол и выволок из-за густых зарослей папоротника дерево в темно-красной кадке.
– Втроем справимся, – сказал Чезаре. – Куда?
– К Понте-Веккьо, – ответил синьор Мантисса. – А потом к Шайсфогелю. Помни, Чезаре, действуем решительно, выступаем единым фронтом. Нельзя позволить Гаучо запугать нас. Возможно, придется применить его бомбу, но от деревьев Иуды пока отказываться не будем. И лев, и лиса.
Они расположились вокруг кадки и подняли ее. Цветочник открыл и придержал для них заднюю дверь. До переулка, где поджидал экипаж, то есть метров двадцать, они несли кадку на руках.
– Andiam' , – крикнул синьор Мантисса. Лошади пошли рысью.
– У Шайсфогеля я через пару часов встречаюсь с сыном, – сообщил Годольфин. Он едва не забыл, что Эван, вероятно, уже в городе. – Думаю, в пивной безопаснее, чем в кафе. Хотя, пожалуй, все равно опасно. За мной гонится полиция. А кроме них за этим заведением могут следить мои враги.
Синьор Мантисса лихо повернул направо.
– Чепуха, – бросил он. – Доверься мне. С Мантиссой ты в безопасности, я сумею защитить твою жизнь не хуже своей собственной. – Годольфин промолчал и лишь согласно кивнул головой. Он обнаружил, что ему отчаянно хочется увидеть Эвана. – Скоро ты увидишь сына. Будет радостная семейная встреча.
Чезаре откупорил бутылку вина и затянул старую революционную песню. Со стороны Арно подул ветер и слегка растрепал волосы синьора Мантиссы. Они полным ходом двигались к центру города. Унылая песнь Чезаре таяла в кажущейся пустоте улицы.
VII
Англичанина, который допрашивал Гаучо, звали Стенсил. Спустя некоторое время после захода солнца он, погрузившись в собственные мысли, сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете майора Чепмэна; его видавшая виды алжирская трубка из корня верескового дерева, оставленная без внимания, давно погасла в стоявшей рядом пепельнице. В левой руке он держал дюжину деревянных ручек, оснащенных новыми блестящими перьями, а правой методично метал их в большую фотографию нынешнего министра иностранных дел, висевшую на противоположной стене. Пока ему удалось попасть в цель лишь однажды – прямо в лоб министра, отчего его шеф стал похож на добродушного единорога. Это было забавно, но вряд ли могло исправить Ситуацию. А Ситуация в данный момент, откровенно говоря, складывалась препаршивая. Более того, она была, по всей видимости, безнадежно загублена.
Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет шумно вошел долговязый тип с преждевременно поседевшей шевелюрой.
– Его нашли, – сообщил он без особого энтузиазма. Стенсил вопросительно поднял взгляд, приготовленное для броска перо застыло в его руке.
– Старика?
– Да, в «Савойе». Девушка, молодая англичанка. Заперла его в номере. Она только что рассказала об этом. Сама пришла в консульство и все преспокойно выложила…
– Идите и проверьте, – перебил его Стенсил. – Хотя, скорее всего, он уже сбежал.
– Не хотите ее увидеть?
– Симпатичная?
– Вполне.
– Тогда нет. Дела и так обстоят неважно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Так что займитесь ею сами, Демивольт.
– Браво, Сидни. Долг превыше всего, верно? Святой Георгий, и никакой пощады. Точно. Ну, я пошел. Только не говорите потом, что я не предоставил вам шанса.
Стенсил улыбнулся:
– Ведете себя как хорист. Возможно, я встречусь с ней. Позже, когда вы закончите.
– Это делает ситуацию более-менее терпимой, – горестно усмехнулся Демивольт и понуро направился к двери.
Стенсил заскрежетал зубами. Ох уж эта Ситуация. Черт бы се побрал. Будь он в более философском расположении духа, то принялся бы размышлять об абстрактной сущности Ситуации, о ее составных элементах. Он помнил случаи, когда служащие посольств как полоумные носились по улицам, столкнувшись с Ситуацией, не поддающейся разумному объяснению с какой бы то ни было точки зрения. У Стенсила был школьный приятель по имени Ковесс. Они вместе поступили на дипломатическую службу и пробивались наверх, наступая друг другу на пятки. Но когда в прошлом году грянул фашодский кризис, Ковесс ранним утром появился в коротких гетрах и тропическом шлеме на Пикадилли и стал вербовать добровольцев для вторжения во Францию. Для переброски десанта он намеревался конфисковать лайнер компании «Кьюнард» . К моменту, когда полиция арестовала Ковесса, он успел привлечь на свою сторону нескольких уличных торговцев, пару случайных прохожих и комика из мюзик-холла. Стенсил поморщился, вспомнив, что все они хором на разные лады и вразнобой пели «Вперед, христианские воины».
Для себя он уже давно решил, что Ситуация ни в коей мере не является объективной реальностью и существует только в умах тех, кто так или иначе вовлечен в нее в данный конкретный момент. В сознании таких людей возникает довольно сложное и неоднородное представление, а наблюдателю, способному воспринимать мир лишь в трех измерениях, Ситуация неизбежно видится как четырехмерная диаграмма. Следовательно, успешное решение любой дипломатической проблемы должно напрямую зависеть от степени взаимопонимания, достигаемого группой людей, которые с этой проблемой сталкиваются. Это привело к почти фанатичному увлечению групповой работой и вдохновило коллег Стенсила дать ему прозвище Легконогий Сидни, поскольку он наилучшим образом проявлял себя, когда, так сказать, солировал перед кордебалетом.
Сама по себе теория была довольно стройной, и Сидни ею восхищался. Единственное утешение, которое он находил в теперешнем хаосе, состояло в том, что его теория могла дать объяснение этому бардаку. Будучи воспитанным парой блеклых тетушек, сектантствующих протестанток, Стенсил усвоил англо-саксонскую склонность противопоставлять все северное/протестантское/интеллектуальное всему средиземноморскому/католическому/иррациональному. Он и во Флоренцию прибыл с глубоко укоренившимся и по большей части подсознательным неприятием всего итальянского, которое лишь усугублялось поведением его нынешних помощников из местной секретной полиции. Как можно повлиять на Ситуацию, работая с такой подловатой и разношерстной командой?
Взять, к примеру, этого паренька-англичанина Годольфина или Гадрульфи, как его называли итальянцы. По их словам, они допрашивали его в течение часа и не смогли выудить никакой информации о его отце, морском офицере. Однако когда юношу в конце концов переправили в Английское консульство, он первым делом попросил Стенсила помочь ему выяснить местонахождение старшего Годольфина. Мальчишка с готовностью отвечал на все вопросы о Вейссу (впрочем, не рассказал ничего нового по сравнению с той информацией, которая уже имелась в Министерстве); он сам упомянул о назначенной на десять вечера встрече в пивной Шайсфогеля; в общем, был искренне озабочен и растерян, как самый что ни на есть обычный английский турист, столкнувшийся с проблемой, не предусмотренной Бедекером н не разрешимой агентством Кука. Это никак не укладывалось в созданное Стенсилом представление со отце и сыне как хитроумных профессионалах. Их боссы, кто бы они ни были (кстати, отец и сын должны были встретиться в заведении Шайсфогеля, то есть в немецкой пивной; вряд ли это было случайным совпадением, особенно в свете того, что Италия входила в Dreibund ), не потерпели бы такого простодушия. Вся эта затея была слишком масштабной и серьезной, и осуществить ее могли только профессионалы экстра-класса.
В Министерстве досье на Годольфина-старшего завели еще в 1884 году, после того как возглавляемая им картографическая экспедиция закончилась почти полным провалом. Название «Зейссу» упоминалось лишь однажды в секретном меморандуме Министерства иностранных дел, составленном на основе показаний самого Годольфина и затем направленном военному министру. А неделю назад посольство Италии в Лондоне разослало копию телеграммы, которую, предварительно поставив в известность полицию, пропустил цензор во Флоренции. Итальянцы не приложили к телеграмме никаких пояснений, за исключением двух написанных от руки фраз: «Это может вас заинтересовать. Надеемся на взаимовыгодное сотрудничество». На копии стояла подпись посла Италии. Когда дело о Вейссу было, таким образом, реанимировано, начальник Стенсила срочно отдал распоряжение своим агентам в Довиле и Флоренции начать слежку за отцом и сыном. Были отправлены запросы в Географическое общество. И поскольку оригинал был по непонятным причинам утерян, младшие сотрудники начали воссоздавать текст отчета Годольфина, составленного по возвращении из экспедиции, опрашивая всех оставшихся членов тогдашней Следственной комиссии. Министр был удивлен тем, что в телеграмме не использовался шифр; однако Стенсила отсутствие шифра, напротив, лишь еще больше убедило в том, что они имеют дело с парой матерых профессионалов. Такая наглость, такая самоуверенность выводила его из себя и в то же время вызывала восхищение. Отказ от использования шифра был своего рода пренебрежительным и бесшабашным жестом истинного аса. Дверь нерешительно приоткрылась.
– Это я, мистер Стенсил.
– Да, Моффит. Сделали что я сказал?
– Они вместе. Не мне судить зачем.
– Браво. Пусть час-другой проведут в одной камере. Потом мы отпустим юного Гадрульфи. Скажешь, что у нас нет оснований его задерживать, извинишься за беспокойство, пип-пип, и a rivederci. Не мне тебе рассказывать.
– И потом проследить за ним, да? Поиграть с ним в кошки-мышки, ха-ха.
– Он все равно пойдет в пивную Шайсфогеля, Мы посоветовали ему прийти на рандеву, и в любом случае он встретится со стариком. Если, конечно, ведет игру так, как мы думаем.
– А что с Гаучо?
– Пусть посидит еще час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Раф, – тихонько позвал он.
Синьор Мантисса глянул вверх и вздрогнул.
– Minghe, – произнес он, рассмотрев ухмыляющегося Годольфина. – Старина англичанин. Эй, там, впустите его. – Цветочник, багровый и недовольный, отпер дверь черного хода. Годольфин быстро вошел и обнялся с Мантиссой; Чезаре поскреб в затылке. Цветочник запер дверь и ретировался за раскидистую пальму.
– Долгим был путь из Порт-Саида, – сказал синьор Мантисса.
– Не таким уж долгим, – ответил Годольфин, – и не слишком далеким.
Это была дружба, которая не ослабевает, несмотря на пространства, разделявшие друзей, и пустые годы друг без друга; гораздо более существенным здесь было переживаемое вновь и вновь, внезапное и беспричинное ощущение родства, возникшее однажды осенним утром четыре года назад на угольном пирсе Суэцкого канала. Годольфин в парадной форме, великолепный и непогрешимый, готовился инспектировать свой корабль, а предприниматель Рафаэль Мантисса наблюдал за целой флотилией лодок, грузивших провизию, которую он месяцем раньше по пьянке выиграл в баккара в Каннах; их взгляды встретились, и каждый увидел в глазах другого такую же оторванность от корней и знакомое католическое отчаяние. Они стали друзьями прежде, чем перемолвились словом. Вскоре они вместе ушли, напились, рассказали друг другу о своей жизни, подрались и, удалившись от европеизированных бульваров Порт-Саида, нашли временное пристанище в трущобах среди всякого сброда. Клятвы в вечной дружбе, обряды кровного братства и прочий вздор просто не понадобились.
– Что стряслось, дружище? – спросил синьор Мантисса.
– Помнишь, – ответил Годольфин, – как-то я рассказывал тебе об одном месте: о Вейссу? – Это было не совсем то, о чем говорил Годольфин сыну, специальной комиссии или несколько часов назад Виктории. Беседуя с Мантиссой, он словно делился впечатлениями с приятелем-моряком об увольнении в хорошо знакомый обоим портовый город.
– М-м, – понимающе промычал синьор Мантисса. – Опять.
– Ты, я вижу, занят. Расскажу позже.
– Ничего, ерунда. Готовлю дерево Иуды.
– Другого у меня нет, – пробурчал цветочник Гадрульфи. – Я толкую ему об этом уже полчаса.
– Он торгуется, – свирепо сказал Чезаре. – Теперь он хочет двести пятьдесят лир.
Годольфин улыбнулся:
– Для какого противозаконного трюка требуется дерево Иуды?
Синьор Мантисса выложил все без малейших колебаний.
– И теперь, – подытожил он, – нам нужен дубликат, который мы подсунем полицейским.
Годольфин присвистнул:
– Значит, ты сегодня сматываешься из Флоренции?
– В любом случае отплываю в полночь на речной барже – да.
– А найдется место для еще одного?
– Дружище, – синьор Мантисса ухватил Годольфина за бицепс – Для тебя? – Годольфин кивнул. – Ты попал в беду. Ну, ясное дело. Мог бы и не спрашивать. Даже если бы ты явился без спроса, а капитан баржи стал возражать, я бы убил его на месте. – Старик Годольфин усмехнулся. Впервые за всю неделю он почувствовал себя в относительной безопасности.
– Позвольте мне внести пятьдесят лир, – предложил он.
– Этого я позволить не могу…
– Бросьте. Берите ваше дерево. – Надутый цветочник молча сунул деньги в карман, прошаркал в угол и выволок из-за густых зарослей папоротника дерево в темно-красной кадке.
– Втроем справимся, – сказал Чезаре. – Куда?
– К Понте-Веккьо, – ответил синьор Мантисса. – А потом к Шайсфогелю. Помни, Чезаре, действуем решительно, выступаем единым фронтом. Нельзя позволить Гаучо запугать нас. Возможно, придется применить его бомбу, но от деревьев Иуды пока отказываться не будем. И лев, и лиса.
Они расположились вокруг кадки и подняли ее. Цветочник открыл и придержал для них заднюю дверь. До переулка, где поджидал экипаж, то есть метров двадцать, они несли кадку на руках.
– Andiam' , – крикнул синьор Мантисса. Лошади пошли рысью.
– У Шайсфогеля я через пару часов встречаюсь с сыном, – сообщил Годольфин. Он едва не забыл, что Эван, вероятно, уже в городе. – Думаю, в пивной безопаснее, чем в кафе. Хотя, пожалуй, все равно опасно. За мной гонится полиция. А кроме них за этим заведением могут следить мои враги.
Синьор Мантисса лихо повернул направо.
– Чепуха, – бросил он. – Доверься мне. С Мантиссой ты в безопасности, я сумею защитить твою жизнь не хуже своей собственной. – Годольфин промолчал и лишь согласно кивнул головой. Он обнаружил, что ему отчаянно хочется увидеть Эвана. – Скоро ты увидишь сына. Будет радостная семейная встреча.
Чезаре откупорил бутылку вина и затянул старую революционную песню. Со стороны Арно подул ветер и слегка растрепал волосы синьора Мантиссы. Они полным ходом двигались к центру города. Унылая песнь Чезаре таяла в кажущейся пустоте улицы.
VII
Англичанина, который допрашивал Гаучо, звали Стенсил. Спустя некоторое время после захода солнца он, погрузившись в собственные мысли, сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете майора Чепмэна; его видавшая виды алжирская трубка из корня верескового дерева, оставленная без внимания, давно погасла в стоявшей рядом пепельнице. В левой руке он держал дюжину деревянных ручек, оснащенных новыми блестящими перьями, а правой методично метал их в большую фотографию нынешнего министра иностранных дел, висевшую на противоположной стене. Пока ему удалось попасть в цель лишь однажды – прямо в лоб министра, отчего его шеф стал похож на добродушного единорога. Это было забавно, но вряд ли могло исправить Ситуацию. А Ситуация в данный момент, откровенно говоря, складывалась препаршивая. Более того, она была, по всей видимости, безнадежно загублена.
Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет шумно вошел долговязый тип с преждевременно поседевшей шевелюрой.
– Его нашли, – сообщил он без особого энтузиазма. Стенсил вопросительно поднял взгляд, приготовленное для броска перо застыло в его руке.
– Старика?
– Да, в «Савойе». Девушка, молодая англичанка. Заперла его в номере. Она только что рассказала об этом. Сама пришла в консульство и все преспокойно выложила…
– Идите и проверьте, – перебил его Стенсил. – Хотя, скорее всего, он уже сбежал.
– Не хотите ее увидеть?
– Симпатичная?
– Вполне.
– Тогда нет. Дела и так обстоят неважно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Так что займитесь ею сами, Демивольт.
– Браво, Сидни. Долг превыше всего, верно? Святой Георгий, и никакой пощады. Точно. Ну, я пошел. Только не говорите потом, что я не предоставил вам шанса.
Стенсил улыбнулся:
– Ведете себя как хорист. Возможно, я встречусь с ней. Позже, когда вы закончите.
– Это делает ситуацию более-менее терпимой, – горестно усмехнулся Демивольт и понуро направился к двери.
Стенсил заскрежетал зубами. Ох уж эта Ситуация. Черт бы се побрал. Будь он в более философском расположении духа, то принялся бы размышлять об абстрактной сущности Ситуации, о ее составных элементах. Он помнил случаи, когда служащие посольств как полоумные носились по улицам, столкнувшись с Ситуацией, не поддающейся разумному объяснению с какой бы то ни было точки зрения. У Стенсила был школьный приятель по имени Ковесс. Они вместе поступили на дипломатическую службу и пробивались наверх, наступая друг другу на пятки. Но когда в прошлом году грянул фашодский кризис, Ковесс ранним утром появился в коротких гетрах и тропическом шлеме на Пикадилли и стал вербовать добровольцев для вторжения во Францию. Для переброски десанта он намеревался конфисковать лайнер компании «Кьюнард» . К моменту, когда полиция арестовала Ковесса, он успел привлечь на свою сторону нескольких уличных торговцев, пару случайных прохожих и комика из мюзик-холла. Стенсил поморщился, вспомнив, что все они хором на разные лады и вразнобой пели «Вперед, христианские воины».
Для себя он уже давно решил, что Ситуация ни в коей мере не является объективной реальностью и существует только в умах тех, кто так или иначе вовлечен в нее в данный конкретный момент. В сознании таких людей возникает довольно сложное и неоднородное представление, а наблюдателю, способному воспринимать мир лишь в трех измерениях, Ситуация неизбежно видится как четырехмерная диаграмма. Следовательно, успешное решение любой дипломатической проблемы должно напрямую зависеть от степени взаимопонимания, достигаемого группой людей, которые с этой проблемой сталкиваются. Это привело к почти фанатичному увлечению групповой работой и вдохновило коллег Стенсила дать ему прозвище Легконогий Сидни, поскольку он наилучшим образом проявлял себя, когда, так сказать, солировал перед кордебалетом.
Сама по себе теория была довольно стройной, и Сидни ею восхищался. Единственное утешение, которое он находил в теперешнем хаосе, состояло в том, что его теория могла дать объяснение этому бардаку. Будучи воспитанным парой блеклых тетушек, сектантствующих протестанток, Стенсил усвоил англо-саксонскую склонность противопоставлять все северное/протестантское/интеллектуальное всему средиземноморскому/католическому/иррациональному. Он и во Флоренцию прибыл с глубоко укоренившимся и по большей части подсознательным неприятием всего итальянского, которое лишь усугублялось поведением его нынешних помощников из местной секретной полиции. Как можно повлиять на Ситуацию, работая с такой подловатой и разношерстной командой?
Взять, к примеру, этого паренька-англичанина Годольфина или Гадрульфи, как его называли итальянцы. По их словам, они допрашивали его в течение часа и не смогли выудить никакой информации о его отце, морском офицере. Однако когда юношу в конце концов переправили в Английское консульство, он первым делом попросил Стенсила помочь ему выяснить местонахождение старшего Годольфина. Мальчишка с готовностью отвечал на все вопросы о Вейссу (впрочем, не рассказал ничего нового по сравнению с той информацией, которая уже имелась в Министерстве); он сам упомянул о назначенной на десять вечера встрече в пивной Шайсфогеля; в общем, был искренне озабочен и растерян, как самый что ни на есть обычный английский турист, столкнувшийся с проблемой, не предусмотренной Бедекером н не разрешимой агентством Кука. Это никак не укладывалось в созданное Стенсилом представление со отце и сыне как хитроумных профессионалах. Их боссы, кто бы они ни были (кстати, отец и сын должны были встретиться в заведении Шайсфогеля, то есть в немецкой пивной; вряд ли это было случайным совпадением, особенно в свете того, что Италия входила в Dreibund ), не потерпели бы такого простодушия. Вся эта затея была слишком масштабной и серьезной, и осуществить ее могли только профессионалы экстра-класса.
В Министерстве досье на Годольфина-старшего завели еще в 1884 году, после того как возглавляемая им картографическая экспедиция закончилась почти полным провалом. Название «Зейссу» упоминалось лишь однажды в секретном меморандуме Министерства иностранных дел, составленном на основе показаний самого Годольфина и затем направленном военному министру. А неделю назад посольство Италии в Лондоне разослало копию телеграммы, которую, предварительно поставив в известность полицию, пропустил цензор во Флоренции. Итальянцы не приложили к телеграмме никаких пояснений, за исключением двух написанных от руки фраз: «Это может вас заинтересовать. Надеемся на взаимовыгодное сотрудничество». На копии стояла подпись посла Италии. Когда дело о Вейссу было, таким образом, реанимировано, начальник Стенсила срочно отдал распоряжение своим агентам в Довиле и Флоренции начать слежку за отцом и сыном. Были отправлены запросы в Географическое общество. И поскольку оригинал был по непонятным причинам утерян, младшие сотрудники начали воссоздавать текст отчета Годольфина, составленного по возвращении из экспедиции, опрашивая всех оставшихся членов тогдашней Следственной комиссии. Министр был удивлен тем, что в телеграмме не использовался шифр; однако Стенсила отсутствие шифра, напротив, лишь еще больше убедило в том, что они имеют дело с парой матерых профессионалов. Такая наглость, такая самоуверенность выводила его из себя и в то же время вызывала восхищение. Отказ от использования шифра был своего рода пренебрежительным и бесшабашным жестом истинного аса. Дверь нерешительно приоткрылась.
– Это я, мистер Стенсил.
– Да, Моффит. Сделали что я сказал?
– Они вместе. Не мне судить зачем.
– Браво. Пусть час-другой проведут в одной камере. Потом мы отпустим юного Гадрульфи. Скажешь, что у нас нет оснований его задерживать, извинишься за беспокойство, пип-пип, и a rivederci. Не мне тебе рассказывать.
– И потом проследить за ним, да? Поиграть с ним в кошки-мышки, ха-ха.
– Он все равно пойдет в пивную Шайсфогеля, Мы посоветовали ему прийти на рандеву, и в любом случае он встретится со стариком. Если, конечно, ведет игру так, как мы думаем.
– А что с Гаучо?
– Пусть посидит еще час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86