– Он объединяет в себе практически все, что мне нравится в процедуре умерщвления… Например, здесь требуется подробный план действий, включающий заманивание клиента в уединенное место, определение удачного момента для удара, время на уборку и так далее. Кроме того, существуют официальные требования успешного свежевания, а выполнять их – само по себе задача не из легких. Здесь есть где развернуться творческой мысли. К примеру, начинать с головы или с ног? Какую часть лезвия лучше применить? Как срезать кожу – небольшими лоскутками или делать длинный надрез вдоль спины и очищать туловище, как апельсин? Я, конечно, все упрощаю – на самом деле, очень тяжко отделять плоть от… – Он замялся. – Тебя это не слишком шокирует?
Я покачал головой, отчаянно пытаясь отвлечься хоть на какую-нибудь мелочь. Но мозг отказывался подчиняться. Он явно выполнял собственную программу, потому что отвечал мне единственным посланием: «Повзрослей. Не убегай».
– Хорошо… В общем, получаешь удовольствие на стадиях подготовки и исполнения, после чего много работы с последствиями. К примеру, крайне важно почистить косу сразу, иначе лезвие заржавеет. Я и новый инструмент взял потому, что прежнюю косу несколько недель назад давал Шкоде. Не спрашивай, зачем она ему понадобилась, но факт тот, что он долго ее не возвращал. Когда же я потребовал ее назад, он сказал, что потерял. Но знаешь, что было на самом деле?
– Что же?
– Все это время он держал ее у себя под кроватью. Косовище сплошь в крови, на лезвии остались следы жира и плоти, он даже не удосужился ее завернуть. Я стоял у него над душой, пока он все не отмыл. Несколько часов ее драил, отчистил все до пятнышка, но я-то знал, что они там остались, и уже не мог воспринимать ее такой, как прежде…
Он тоскливо посмотрел на свое новое орудие у стенки. За разговором о деталях процедуры его бледное и угрюмое лицо заметно оживилось, он даже мимолетно улыбнулся несколько раз, но, вспомнив о старой косе, вернулся к молчаливой подавленности. Мне захотелось поднять ему настроение, и я решил сменить тему.
– А кем был ваш сегодняшний клиент?
– Глубоко несчастным человеком, – вздохнул он.
– Почему?
– Считал, что жизнь его обманула. Сам он был невероятно честен – в любых словах и поступках. Верил, что ничего нельзя утаивать и каждый должен вести себя открыто. Совершенно идиотская теория – за что он и поплатился. Ни один друг не задерживался рядом с ним дольше нескольких месяцев. – Он горько усмехнулся. – Любого, с кем он знакомился, он рано или поздно сильно обижал – причем без всякого умысла.
За два года сыскной практики я хорошо усвоил, что в отношении честности люди руководствуются двойными стандартами. Они ее любят или ненавидят, они к ней стремятся или ее избегают. То им кажется, что лучше не знать ничего, то они оскорбляются, что им о чем-то не сообщили. Они презирают невежество, но так же не любят переворачивать камни в поисках того, что под ними спрятано.
За годы, проведенные под землей, я научился совсем иному подходу. Мертвые примирились с тем, что есть вещи, о которых им известно, и есть вещи, о которых им не известно. Поэтому трупы такие глупые.
Простите, что прерываю.
– А чем он занимался?
– Работал на скотобойне, что на южной окраине города. – Смерть посмотрел в потолок и тяжело вздохнул. – И позволь мне все-таки закончить. Может быть, я лучше смогу понять, зачем я так поступил.
Я кивнул и устроился поудобнее. Прежде чем приступить к рассказу, он щелкнул задвижкой и поднял спинку в стоячее положение.
– Представь себе, что ты едешь по двухполосной дороге вдоль фермерской земли. Пересекаешь канал по невысокому, но крутому мосту, поворачиваешь налево и въезжаешь во двор скотобойни. Кондиционер «метро» всасывает сладковатый запах отварных костей и развевает его по салону. Ты выходишь из машины, осматриваешься. Перед тобой – двухэтажный кирпичный дом с косой гладкой крышей, четырьмя маленькими окнами, узким крыльцом и двориком, вымощенным брусчаткой. Справа от дома – пристройка, из которой выходит высокая серая труба, несколько металлических труб поменьше торчат из стен под самыми невообразимыми углами. Вот в таком месте я и оказался сегодня в десять тридцать.
Вокруг никого не было. Я вышел из машины, положил на капот футляр, щелкнул замками, откинул крышку. Вынул колышки, свинтил их, снял целлофановую обертку с лезвия и насадил его. Потом закрыл футляр, подошел к главному зданию и ступил на крыльцо. Именно здесь Шеф наметил встречу с клиентом. Я прибыл минут на десять раньше.
Внутри оказалось еще мрачнее, чем снаружи. Я прошел по темному коридору с кабинетами по обеим сторонам и вошел в пустое помещение, все заляпанное кровью, пропахшее костяной мукой, – огромный зал со стойлами для скота, полками для инструментов и балками с крюками. Металлическая сетка огораживала проход через весь зал к месту забоя скота. В этом проходе, собственно, должна была состояться кончина. На противоположной стороне находилась дверь в холодильную камеру. Дожидаясь клиента, я успел осмотреть и ее. Мне стало не по себе. Поэтому я подобрал с полдюжины распорок, зажал их между пальцами, словно длинные металлические когти, и немного поскреб ими стены. Потом нашел пневматический пистолет, приставил его к виску и нажал на курок. Само собой, он был не заряжен – хотя для меня это не имеет значения.
Потом случилось нечто странное. Все сомнения, что обуревали меня на минувшей неделе – и не давали мне покоя долгие годы, – вдруг обрели смысл. На самом деле, они имели гораздо больше смысла, чем то, что я собирался сделать. Оглядывая скотобойню, я подумал о нынешнем клиенте, и все показалось таким глупым. И еще я отчетливо помню, что повторял себе снова и снова одну фразу: «Никого больше не освежую живьем. Не бывать этому».
Он замолчал. Очевидно, в его мозгу все еще звучали отголоски этих слов. Я подошел к окну и посмотрел на канал и железнодорожную линию, за которой зеленый луг простирался до самого горизонта, окрашенного в цвета раннего вечера. И я представил, как иду по тропинке к реке, сажусь на берег, залитый солнцем, ложусь прямо на сырую землю.
– Дальше все стало развиваться еще более странно, – продолжил Смерть. – Клиент опоздал. Мне стало неуютно, потому что означало это следующее – или меня дезинформировали, или же клиент и не думал появляться. Иначе говоря, Шеф допустил ошибку. Я повторял и повторял те движения, которые мне предстояло совершить, но делал это механически… В голове вертелась такая цепочка: Жизнь лишена смысла, ведь все, что ни делают живцы, поглощается временем. Поэтому их достижения не имеют абсолютной ценности. А раз их существование бессмысленно, то бессмысленна и моя работа, ведь именно из-за нее жизнь становится бессмысленной.
– Я что-то не улавливаю, – признался я.
– Это не важно. Суть в том, что когда я стоял на скотобойне и вертел косой в ожидании клиента, я понял: все, что я делаю, бессмысленно. Я также понял, что единственный осмысленный поступок, который я могу совершить… Впрочем, не хочу забегать вперед, слушай дальше. Я прождал еще четыре часа, размышляя все о том же, и уже готов был списать случившееся на недоразумение, радуясь тому, что не должен отвечать на все эти щекотливые вопросы, как вдруг в дверях появился мой клиент. Высокий сухопарый мужчина с сальными черными волосами и в чистом белом переднике.
«Кто ты, мать твою?» – рявкнул он.
«Я Смерть, – ответил я без особого энтузиазма – Пробил твой час».
И тут он повалился на пол посередине прохода, начал ползать в ногах и молить о пощаде. Я занес косу над головой и постоял так пару секунд, готовый ударить – и вдруг понял, что не могу. Не могу. И я ушел, сел в машину и уехал… – По его губам скользнула тень улыбки. – Я почувствовал такое облегчение, хотя придется долго расплачиваться… Но знаешь, то, что я продлил жизнь этому человеку, подарило мне неизмеримо больше радости, чем все, что я сделал за последнюю тысячу лет.
Я почувствовал слабину в его настроении и выпалил вопрос, который не решался задать последние несколько дней.
– Не согласились бы вы продлить и мою жизнь?
Он посмотрел на меня с сочувствием.
– Боюсь, это против правил. У меня и без этого неприятности с Шефом. Футляр вот забыл возле скотобойни… Хуже некуда.
Он встал, покачивая головой. Когда же снова заговорил, его голос звучал так же деловито, как и семь дней тому назад, когда он вытащил меня из гроба.
– Через час встречаемся в подвале. Надо кое-что обсудить.
Ральф-н-Рон
Жизнь – это уж как повезет, а от меня удача отвернулась.
Я попал в ловушку в квартире Эми потому, что мы когда-то любили друг друга. Я мог бы спастись, но помешала моя детская боязнь лифтов. Я боялся высоты, и моим единственным выходом оказалась мокрая крыша в восьмидесяти футах над землей. Мне удалось выжить после падения, но моим спасителем оказался психопат. И у этого психопата, который увез меня невесть куда, был приятель.
– Взяли этого мертвяка, Рон, – сказал Ральф.
– Взяли, Ральф, – сказал Рон.
Я ощутил, как железные лапы схватили меня за шею и ноги. Я помню, что пытался кричать, дергаться, но звук был приглушен, движения тщетны, и меня все равно игнорировали. Они пронесли меня ярдов десять, затем мои ноги стукнулись о гравиевую дорожку.
– Фу ты, черт, – сказал Ральф, – я ж совсем забыл вас представить… Рон, познакомься, это тот говнюк, что следил за мной и клеился к моей жене последние семь недель.
– Рад знакомству, – сказал Рон, аккуратно опуская мою голову к земле. У него был раболепный и юркий голос, словно у говорящей ласки. Я вспомнил лысого приземистого коротышку, которого видел с крыши склада, и то, как он бил железным ломом по голым ступням своей жертвы.
– А это Рон, – продолжил Ральф, пнув меня по ноге. – Он смотритель в «Крокодильем домике».
– В «Рептильем домике», – поправил Рон.
Ральф пропустил его слова мимо ушей.
– С 1968 года. Знает всякие интересные вещи про животных.
– А в тридцатых там работал мой папа, когда еще только построили «Пингвинью заводь».
– Точно, Рон. – Он снова пнул меня. – Так что ты в надежных руках.
Будто в подтверждение своих слов они подхватили меня с двух сторон и пронесли минут десять без остановки, уронив лишь дважды, после чего в обоих случаях вежливо извинились.
Если бы я не понял из их разговора, что меня тащат в Лондонский зоопарк, то уж наверняка догадался бы по доносившемуся издалека реву, щебету, вою, визгу и рычанию. Наконец они свалили меня на траву, о чем-то поговорили и открыли дверь. Снова подхватили меня и внесли внутрь. Там было очень прохладно и влажно, а в воздухе стоял соленый рыбный смрад аквариума.
– Приехали, – сказал Ральф. – Скидывай его.
Они опустили меня на холодный цементный пол. Все тело ныло от тупой боли, промасленная тряпка вызывала тошноту. Я снова стал отчаянно дергаться и звать на помощь. В ответ на мои приглушенные крики откуда-то снизу, в нескольких ярдах слева от меня, прозвучал протяжный, леденящий душу рев.
– Это Герти, – сказал Рон. – Она темперамур… температурная… Короче, дура она двинутая. – Он засмеялся. – Прям как моя женушка.
– А ты в курсе, что рев аллигатора слышен за милю? – спросил у меня Ральф. – Скажи ему, Рон.
– Точно.
– А ты знаешь, что слово «аллигатор» произошло от итальянского «ящерица»?
– Это я давно знаю, Ральф, – сказал Рон.
– Я не к тебе обращаюсь, – сказал Ральф.
В глубине сознания, вопреки всему этому ужасу, я не мог избавиться от мысли, что у нас с Ральфом много общего. Эми, склонность к мелочной эрудиции, тяга к извращениям, бесчестность… И чем больше я думал об этом, тем отчетливей понимал, что не такие уж мы с ним и разные. Я снова закричал от ужаса, чем еще сильнее разъярил рептилию, ожидавшую своего полуночного пайка.
– Э, потише, дружок, ладно? – сказал Рон. – Здесь, в зоопарке, восемь тысяч животных. Не расстраивай их.
– Лучший способ его заткнуть – прикончить побыстрее, – сказал Ральф.
И вот как это случилось. После короткой перепалки, кому браться за ноги, кому за плечи, Ральф и Рон подхватили меня, раскачали и швырнули в загон с аллигаторами. Я упал в скрюченной позе, и все спинные и шейные нервы до единого послали в мозг безнадежные сигналы мучительной боли. Однако боль длилась недолго, и последнее, что я запомнил перед тем, как проснуться в гробу, – две громадные мощные челюсти, сомкнувшиеся на моей правой ноге, и леденящий рев первобытного чудовища.
Остается загадкой, как меня сложили обратно и сшили, и не менее странным кажется тот факт, что крокодил отгрыз лишь шесть мелких отростков. Или я ему показался невкусным?
Но вот что самое обидное: если бы я знал, как умер, соседи по кладбищу относились бы ко мне с гораздо большим уважением.
Кладовка
Я проверил, на месте ли ампула, открыл дверь спальни и направился к заднему выходу. Но только повернул ручку двери, как услышал позади себя громкий стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34