В тот момент, когда я заглянул внутрь, по насыпи гулко прокатился поезд. Я вздрогнул от неожиданности, сполз на пару футов вниз и чуть не выронил камеру. Приподняв голову, я увидел семь вагонов – мелькающие полосы желтых огней посреди ночной мглы.
Моей задачей было добыть улики, а не изучать мотивы. Я не знал, зачем Ральф приехал на этот заброшенный склад, не знал ни имени его компаньона, ни какого рода отношения их связывали. Я не имел ни малейшего представления, для чего они привезли высокого, худощавого, хорошо одетого мужчину, связали ему запястья и подвесили на перекладину.
Я привинтил к камере телевик и сделал первый снимок: муж Эми впечатывает кулак в живот мужчины; сообщник стоит в паре ярдов от них и посмеивается; голова жертвы упала на грудь. Фотоаппарат позволил мне абстрагироваться от сцены. Я говорил себе: это работа.
Но стоило отложить камеру, как на меня обрушилось все – и боль жертвы, и жестокость Ральфа, и собственное бессилие. Я полностью сконцентрировался на деталях сцены, старался удержать равновесие и снимал голые факты. На потолке склада висела мощная лампа, свет ее вычерчивал на бетонном полу небольшую арену. Ральф стоял в полумраке, на краю светового круга, и курил сигарету. Его неказистый сообщник оказался намного ниже ростом и с большой лысиной. Он непрестанно ходил вокруг пленника и останавливался лишь для того, чтобы замахнуться на него или ударить. В правой руке он держал яркую зеленую папку, постукивал по ней толстым указательным пальцем и временами помахивал ею перед лицом жертвы. Судя по слабым отголоскам и движениям головы, он громко орал, но толком я ничего не слышал. Диктофон оказался бесполезен. Затем я увидел, как сообщник отшвырнул папку, и ее содержимое высыпалось на бетон, словно на пол плеснули белой краской. После этого он разул мужчину, снял с него носки, ушел в полумрак и вернулся с тяжелым железным прутом. Вторая фотография: сообщник бьет пленника прутом по голым ступням; жертва выгибается и запрокидывает голову; кляп изо рта выпадает.
В круге света появляется Ральф с улыбкой на лице. Я ощутил наплыв ужаса, унижения и страха. Третий кадр я сделал через мгновение: Ральф гасит окурок о запястье левой руки жертвы. Отсняв двенадцать кадров, я сменил пленку и сделал еще столько же. Я мог смотреть на происходящее только через объектив. Мне требовался щит от чужой боли.
В эту ночь мне открылось, что человеческое тело в действительности гораздо уязвимее, чем я себе представлял. Я увидел, что конечности гнутся, словно пластик, кости ломаются с помощью простейших предметов, а зубы выбиваются одним ударом кулака. Я узнал, что тело настолько податливо, что нож режет его под небольшим нажимом, и настолько чувствительно, что малейший нагрев заставляет его корчиться. Если приложить достаточно силы, с телом можно делать абсолютно все. А жизнь из него можно выбить одним-единственным ударом.
Мне так и не удалось уберечься от боли. Она оказалась слишком сильна. Вылетела с духом жертвы, прошла сквозь оконное стекло, просочилась в линзу объектива, нашла трещину в моем панцире и тайком пробралась в душу.
Там она и по сей день.
Одна голова хорошо, а три лучше
Смерть ждал меня на лестнице у склада, держа в руках вожделенную мечту садомазохиста – длинный кожаный поводок с тремя шипованными ошейниками.
– Для чего это?
– Ступай за мной, – ответил он с таинственным видом.
– Подождите, – остановил я его, – сначала скажите мне правду.
Он обернулся и приподнял брови.
– Только честно. Как я выгляжу?
– Ну, в общем-то, не ахти, – ответил он, нахмурившись.
Мы спустились по лестнице, свернули в узкий коридор, затем направо и двинулись к моей комнате. В конце коридора находилась деревянная дверь со стеклом из цветной мозаики, основным мотивом которой был оскаленный череп. За дверью открывался небольшой лестничный пролет, далее – большой запущенный сад. Лестница, зеркальное отражение той, что у фасада здания, делала виток к подвалу, но мы проследовали дальше, через травяные заросли, по гравиевой дорожке. Она вела к строению, которое издалека показалось мне маленьким сараем. Смерть придержал меня у высокой железной калитки – прямо за ней начиналась дорога к дальнему лугу.
– Стой здесь, – приказал он. – Делай что хочешь, только не кричи и не размахивай руками. А то он нервничает.
Он обрулил ствол дуба и скрылся в зеленой гуще.
Залаяла собака. Затем еще одна. Им возразила третья, рыча и огрызаясь. Я слышал, как Смерть пытается их утихомирить. Но собаки продолжали яростно пререкаться.
В глубине сада шуршали и гнулись заросли, словно некое массивное животное прокладывало ко мне путь.
Повисла гнетущая тишина.
Я подергал калитку. Та не поддавалась.
– Она заперта, – пояснил Смерть.
Я обернулся и увидел его на краю поляны, заросшей высокой травой. Левой рукой он поигрывал маленьким серебристым ключом от автоматического замка, в правой – держал поводок. На конце поводка сидела самая жуткая тварь, которую я когда-либо видел.
Это был пес, но такой огромный и странный, что ни одна собака из тех, на кого я натыкался в поместьях сильных мира сего, не могла с ним сравниться. Породу я тоже не распознал. Туловище гладкое, черное и мускулистое, как у ротвейлера, однако ноги гораздо мощнее, как у добермана, а на морде – немая мольба гончей. Вдвое выше самого высокого ирландского волкодава, пес с такой силой натягивал поводок, что тот звенел, словно стальной канат подвесного моста. Но самая странная и жуткая его черта, существование которой я сразу отверг, потому что так не бывает, тем не менее, оказалась самой очевидной.
У пса было три головы.
– Это Цербер, – сказал Смерть, поглаживая зверя по спине. – Сегодня он пойдет с нами на задание. Ты нам поможешь, песик? О да, поможешь.
Песик поднял две крайние головы навстречу протянутой руке Смерти, две мощные черные пасти разверзлись, и обнажились два влажных красных языка. А средняя голова, рыча, пристально меня изучала, затем громко залаяла.
– Не обращай внимания. Он ласковый, как котенок. Вот, гляди.
Смерть словно прочитал мои мысли и обнаружил, чего мне больше всего не хочется. Он отстегнул ошейники и спустил с поводка своего питомца. Я притворился мертвым и застыл на месте. Пес с разбегу бросился мне в ноги, срикошетил к калитке, стремглав помчался в заросли травы, загребая когтями гравий, на полпути развернулся, налетел на дерево, потом на стену, как взбесившийся пинбольный шарик. Хаотическое движение завершилось у ног Смерти, где пес послушно уселся. Чешуйчатый хвост лупил по торчащему из земли корню, три головы часто дышали в унисон, три языка подергивались, словно причудливое алое желе. Смерть снова пристегнул поводок и поочередно погладил каждую голову.
– Он когда-то принадлежал Гадесу – давным-давно. А в последнее время за ним ухаживает Шкода. Верно, дружище? Шкода. Шко-ода… – Пес осклабился в трех копиях и продолжил пускать слюни.
– И чем он – они, то есть, нам помогут?
– В этом действе Церберу отведена короткая роль, – произнес Смерть с удивительной теплотой. – Задействованы-то многие, но его функция, пожалуй, – важнейшая.
Все три морды повернулись к нему и гавкнули.
И как часто бывает с людьми, когда они не могут придумать вразумительного ответа на нелепицу – зомби тоже грешат этим, – я брякнул:
– По-моему, Цербер – дурацкая кличка для собаки.
Все три челюсти Цербера отпали, он обернулся и пустил слюни.
– Присмотри за ним.
Адский пес близко к сердцу принял мое замечание. Он натянул поводок и захрипел в своих ошейниках, тщетно пытаясь вырваться. Когда мы вышли с ним из сада и направились вдоль здания, дождь припустил сильнее, и пес начал рваться еще настойчивее. К тому моменту, когда мы обогнули дом и вышли на парковку, крупные капли уже вовсю стучали по тротуару. Цербер вился на поводке, как сумасшедший, а мои руки будто вышли из пазов.
– Он не любит дождь, – пояснил Смерть. Он открыл багажник «метро», откинул багажную перегородку и разложил заднее сиденье: – Сюда, дружок.
К моему облегчению, он взял у меня поводок и зазвал пса в машину. Оказавшись в салоне, Цербер немного успокоился, к нему вернулось обычное состояние вялого любопытства, сопровождаемое обильным слюноотделением. Смерть похлопал его напоследок по громадному, зашедшемуся от тяжелого дыхания брюху и захлопнул дверь.
Он предложил забраться внутрь и мне, затем взбежал по ступенькам и скрылся в здании. Я медленно открыл переднюю дверцу, сел и стал с тревогой следить за тремя комплектами хищных зубов. Две крайние головы с интересом меня разглядывали, восторженно скалясь, а вот средняя морда вела себя как-то нехорошо. Ее пасть была плотно сомкнута, но зубы и десны угрожающе обнажались, и она тихо утробно рычала. Примерно через полчаса с коробкой кассет в руках вернулся Смерть, одетый в пальто «в елочку». Он уселся в водительское кресло и вставил в магнитолу кассету. Когда он включил зажигание, динамики затряслись от звуков неизвестной мне классической музыки.
– Это финал «Дон Жуана», – крикнул Смерть, дав задний ход. – Сцена, где герой сходит в ад. Цербер очень любит.
Я кивнул и сел лицом вперед. И тут же два огромных влажных языка принялись лизать мне шею.
Смерть ехал тихо и осторожно, не желая, как он выразился, расстраивать пса. Он превратился в образцового водителя: не превышал скорость, останавливался на красный свет, включал сигнал поворота. Он даже мило помахал пожилой паре, пропуская их на переходе, – хотя не исключено, что просто заранее приветствовал их перед неминуемой встречей.
Мы выехали из центра города, пересекли канал, проскочили под железнодорожным мостом, затем повернули на грунтовку. Доехав до конца, Смерть припарковал машину напротив большого городского кладбища. Он оставил «дворники» работать, выключил музыку и несколько минут просидел, поглядывая на часы и проверяя, нет ли кого вокруг. Наконец он открыл дверцу, и в салон ворвался холодный ветер. Цербер заерзал, а голова, что находилась ближе к залетающим каплям дождя, жалобно заскулила.
– Что теперь?
– Видишь здание на той стороне? – Смерть ткнул в сторону лавки со стеклянной витриной: помесь строительной конторы и массажного салона. На дверной вывеске я различил лишь надпись витиеватыми буквами: «Директор похоронного бюро». Имя владельца помешал разглядеть ливень.
– Вот там он и работает. Но сначала мы посетим кладбище.
Он вылез из машины, сложил заднее сиденье и потянул Цербера за поводок. Пес стал сопротивляться, Смерть мягко и настойчиво его уговаривал. Несмотря на скрежет когтей, клацанье клыков, изгибы шеи и выверты головой, его все-таки выволокли на асфальт. Я открыл дверцу и направился за ними через дорогу в сторону кладбища. На улице пес стал неуправляемым: бросался Смерти под ноги, лизал ему руки, кусал за пальто, тянул вперед, трусил позади, крутился, лаял, рычал, пускал слюни и скалил зубы.
– Он немного расстроен, – сказал Смерть, когда мы подошли к воротам кладбища. – Во-первых, идет дождь, который он очень не любит, во-вторых, несколько дней мы его не кормили. Сейчас он съел бы все что угодно, исключая, разумеется, медовый пряник с маком.
При одном упоминании данного предмета домашней выпечки Цербер зарычал и громко залаял в три пасти.
– Чем же ему не нравится… – я замялся, -…пряник?
Смерть посмотрел на меня с укоризной:
– Чему тебя учили при жизни? У Цербера, пока мы его не подобрали, было три смертельных врага. Первый… – и, склонившись над моим ухом, он шепотом, чтобы пес не услышал и не впал в ярость, рассказал несколько исторических фактов. Он поведал, как ходячая гора мускулов по имени Геркулес совершил акт насилия над несчастным животным, когда выволок его из преисподней и бросил на произвол судьбы, вынудив долго искать дорогу назад; как некий дурачок по имени Орфей убаюкал его игрой на лире, в результате чего пес на неделю лишился пищи; а также как некая вертихвостка Сивилла накормила его вышеупомянутым пряником , после чего пес потерял сознание. Поэтому стоит ему услышать любое из этих имен или малейший запах меда или мака, он заходится от бешенства.
– Само собой, – продолжил Смерть, – обычно я его не морю голодом. Но для сегодняшней задачи очень важно, чтобы его желудок был пустым и чтобы шел дождь. В противном случае наш план сорвется.
Дождь шел что надо. Вода заливала глаза, хлюпала в карманах пиджака, пропитала до нитки футболку и трусы в цветочек и промочила легкие сандалии вместе с носками. Я и забыл, как это бывает прекрасно и какой поразительно богатый опыт дано пережить на земле.
Смерть в своем длинном пальто казался таким же довольным и в своей излюбленной манере давать советы, лишь когда на него находит стих, сообщил:
– Держись подальше. Как только мы войдем, я спущу его с поводка.
Мы ступили за ворота кладбища. Вперед и влево поднималась дорожка, которая вела от рощицы к могилам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34