Я хотел было успеть попрощаться с ними – объяснить в двух словах происходящее и успокоить их. Но Смерть, который несколько секунд рассеянно искал в кожаных штанах листок бумаги, нетерпеливо щелкнул пальцами и подозвал меня к каменной оградке кладбища.
– Так. Переходим к делу. – Он развернул найденный листок и протянул мне. – Твой контракт. Прочти, подпиши и отдай.
Он выудил из заднего кармана изящную черную ручку и бросил ее мне, будто эстафетную палочку. Я бегло просмотрел документ, но шрифт был слишком мелким, света не хватало, а мои ноги превратились в глыбы льда. Обещанный душ и свежая одежда напомнили о себе с новой силой.
– Что в нем говорится?
– Это типовой контракт – Он выхватил листок и стал водить по тексту пальцем. – В общем, контракт… заключается между Агентством и покойником, именуемым в дальнейшем так-то и так-то… недельный испытательный срок… гарантируется работа… в конце недели выносится решение… к тому времени… так… в случае неудовлетворительного прохождения практики покойник должен выбрать один из предложенных семи видов смерти, свидетелем которых он станет за время стажировки… все документы должны быть возвращены Шефу до следующего понедельника… – Он снова протянул мне листок. – Подпишись внизу. И всем нам станет легче жить. Я подписал без колебаний.
* * *
Если вам любопытно, как бы я попрощался с соседями и как, в принципе, между собой общаются мертвецы, ответ очень прост.
На языке трупов.
К примеру, один стук в стенку гроба – это наш основной сигнал – означает «Нет», «Оставьте меня» или «Я отдыхаю». Два стука означают «Да», «Привет!» или «Готов пообщаться». А «До свидания» мы шлем друг другу долгим, протяжным скрежетом… Ну и так далее.
Не поймите меня превратно: многие трупы сохраняют способность разговаривать вплоть до последних стадий разложения. Но как тут поговоришь, если ближайший сосед отделен от тебя толстыми деревянными стенками и несколькими футами земли?
Это попросту неудобно.
* * *
Я вернул Смерти подписанный контракт. Он поблагодарил, сложил бумагу в три раза и втиснул в верхний карман тенниски рядом с черными пластиковыми очками.
– Сам можешь идти? – спросил он.
– Думаю, да.
Кладбище было маленьким – всего около сотни могил, большей частью с ветхими, замшелыми или развалившимися надгробиями. Мое оказалось одним из самых новых. Когда мы опять прошли мимо разрытой могилы, я вслух поинтересовался, не заложить ли нам обратно эту гору земли.
– Оставь, – сказал он. – Мне не до этого. Смерть перескочил через крышку гроба, подхватил лопату, прислоненную к стволу дерева, и направился к узкой песчаной дорожке, делившей кладбище на две половины. Дорожка вела от железных ворот южной стены к маленькой саксонской церкви, стоящей особняком у северной ограды. Первые лучи утренней зари освещали кроны деревьев и неровные ряды надгробий, укрывшихся под ними. Несколько увядших букетиков исполняли роль разбросанных цветовых пятен. Я был слишком поглощен нашим исходом, чтобы замечать что-нибудь еще.
Возле церкви мы повернули налево, пересекли безлюдную главную дорогу, затем нырнули в узкий переулок, свернули направо и вышли на длинную боковую улицу, где располагались магазины, дома, кафе и кинотеатр. Наконец мы спустились влево по склону, что вел к дальнему лугу. Вокруг не было ни души – ни дворника, ни бродяг, ни жуликов.
Неописуемое ощущение от ходьбы после стольких лет неподвижности заставило меня задуматься, как вообще я мог радоваться жизни в гробу. Ощущение силы тяжести и твердой почвы под ногами было подобно яркому воспоминанию. Когда мы достигли подножия спуска, мой зомбированный разум был настолько переполнен образами и переживаниями, что я споткнулся о край тротуара, полетел физиономией вниз и приземлился на подбородок.
Смерть помог мне подняться, вынул из очередного кармана белый в черный горошек носовой платок и приложил к ране. Затем ободряюще сжал мое плечо и указал на здание напротив.
– Милости просим в Агентство, – произнес он.
Четверо водил Апокалипсиса
Вы, наверное, представили себе готическое строение с темными башнями, навесными подпорками, свинцовыми оконными рамами и окованными железом деревянными дверьми. Ничего подобного. Не было ни лошадей, с пеной у рта грызущих удила, ни нависших облаков, ни полыхающих в небе молний. Офис Смерти оказался обычным двухэтажным угловым зданием с перестроенным чердаком и лестницей в подвал. На парковке рядом с офисом стояло три ничем не примечательных автомобиля, на ясном небе поднималось солнце, и день обещал быть погожим. Я почувствовал, что разочарован.
– И это все?
– А чего ты хотел? Фанфары? Толпу в белых одежках? Вавилонскую блудницу?
– Не отказался бы.
– Что есть, то есть. Ни больше, ни меньше.
Мы перешли дорогу и поднялись по короткой лестнице к единственному входу – черной дубовой двери с железными заклепками. Смерть вытащил связку ключей и выбрал самый большой, старый и ржавый. Он вставил ключ в замок и на миг задумался.
– Прежде чем мы войдем, должен сказать… В главном офисе нас четверо: я, Мор, Глад и Война. Ну и Шкода, конечно, помощник Войны. Тоже был стажером, как ты. Не принимай его слишком всерьез.
Смерть толкнул дверь, и мы вошли в темный, выложенный каменными плитами коридор. Мой провожатый прислонил лопату к стене и повесил на крюк свой серый шарф. Над крюком из шести больших черных букв слагалось: «СМЕРТЬ». Я заметил еще две куртки, висевшие на соседних крюках с надписями «ГЛАД» и «МОР», и пустой крюк «ВОЙНА».
– Мы здесь занимаемся несколько иными вещами, чем ты себе, должно быть, представил. Основную практическую работу выполняют специальные Агенты-контрактники, тоже проходившие у нас стажировку. – Он улыбнулся, показав два ряда острых желтых зубов. – Мы же занимаемся в основном бумажной работой, хотя раз в день обязаны упражняться на местном населении.
Я рассеянно кивнул:
– Ну да, чтобы держать себя в форме.
– Совершенно верно. До первого из Последних трубных гласов. – Он нелепо взмахнул длинными костлявыми руками, словно дирижер оркестра, на которого напали осы, потом все его тело вдруг обмякло. – Знаешь, – сказал он доверительно, – устал я от всего этого. Нет больше смысла ни в чем… Все без души делаю.
В конце коридора оказалась белая дверь. Смерть ее открыл, и взору предстала высокая стопка бумаг, которая угрожающе кренилась на гладкой поверхности письменного стола. Верхний лист стопки почти касался низкого фактурного потолка. Смерть неуклюже обогнул эту кипу и пропал.
С некоторой опаской я проследовал за ним. События развивались стремительно.
В офисе находились четыре одинаковых письменных стола, составленных квадратом. Каждый был приспособлен для работы с большим количеством бумаг. Бумага обрывками валялась на полу, бумага в коробках стояла вдоль стен, бумажные груды загораживали окна и громоздились на подоконнике, бумажные листы облепили всю офисную технику, бумага закрывала вентиляционные отверстия, от бумаги ломились полки. Комната снизу доверху была украшена документами, папками, контрактами и заметками, а в центре этого бумажного царства сидели трое самых ненормальных людей из всех, что я когда-либо видел.
Смерть перехватил меня на входе и вытолкнул на середину комнаты.
– Всем привет, – сказал он небрежно. На него не обратили ни малейшего внимания. – Вот новый стажер. Будет помогать мне на этой неделе.
И тут будто чья-то рука щелкнула выключателем – все трое медленно повернули головы и оглядели меня. После темноты моего гроба их пристальное внимание внушало ужас. Оно прожигало насквозь созданный мною тонкий слой уверенности. Я ощутил слабость. От желудка к горлу подкатила волна тошноты, подбородок задрожал и отвис – так я и застыл с полураскрытым ртом, не зная, куда деть глаза и что сказать.
* * *
Была в их взглядах некая сила, которая напомнила о том времени, когда я был еще жив, о моем детстве.
Я рос болезненным ребенком. Мама оберегала меня от контактов с другими детьми вплоть до самого детского сада, а когда ей все-таки пришлось сдаться и с огромной неохотой выпустить меня к сверстникам, я два года подхватывал одну хворь за другой. Всякий раз, когда я заболевал, мама несла меня в свое гнездо и окружала заботой, пока я не выздоравливал. Я же под любым предлогом старался к ней вернуться.
И хоть я с той поры помню лишь один отчетливый образ, лишь один день, он олицетворяет собой все дни и воспоминания моего детства. Перед глазами всегда одна и та же картина. Я лежу в маминых объятиях на диване. На мне пижама, и я закутан в белый пушистый плед. Всем телом я ощущаю мамино тепло и мягкость ее кожи. У меня температура, но жар ее тела проникает в самое горнило болезни. Она гладит меня по голове так нежно и ласково, что я готов навсегда застыть в этом миге, невзирая на адскую боль в животе. Мне никуда не хочется идти, пока она качает меня в своих больших мягких руках, а ее тонкие волосы ложатся на мое разгоряченное лицо. Я хочу остаться, замереть в ее тепле, когда она склоняется надо мной, так нежно утыкается в щеку и тихо убаюкивает.
Но есть вопрос, на который я должен получить ответ прежде, чем сон меня одолеет. Я хочу знать, когда пройдет лихорадка, когда прекратится эта боль, смешанная с удовольствием. Я поворачиваюсь к ней, чтобы спросить, она интуитивно наклоняется, готовясь выслушать. Но только я встречаюсь с ней взглядом, вопрос замирает на губах. Я не могу говорить – я сгораю в ослепительном свете ее глаз, я обожжен необычайно мощным потоком ее силы и любви.
Неистовая сила, несокрушимая любовь.
* * *
Пока новые работодатели продолжали меня изучать, я ощутил, как в меня проникла часть той силы и нежности, даря утешение даже после смерти. Но я так и стоял, парализованный, пока средний персонаж эксцентричной троицы не нарушил зловещую тишину.
– Выкапывали и похуже, – изрек он, облизывая губы. Это было маленькое лысое существо болезненного вида, с тощими руками, ногами-палками и головой, напоминающей пузырчатый кусок шлака. Он носил черные ботинки, черные носки, черные джинсы и черную футболку, на которой рельефно выделялась белая эмблема – две чаши весов. На его письменном столе рядом с горами документов, сплошь помеченных «СРОЧНО», лежала плоская черная кепка.
Смерть ободряюще похлопал меня по спине.
– Учитывая то, как он умер, нам еще повезло, что он стоит здесь целиком.
– А как его зовут?
Вопрос задал самый юный член команды – прыщавый подросток, облаченный в ядовито розовый костюм и такого же оттенка кожаный галстук. Сложением он походил на ощипанного цыпленка, а голос его звучал назойливой игрушкой уйди-уйди. Судя по недовольному ворчанию присутствующих, авторитет его был весьма сомнителен, а симпатий к нему – и того меньше.
– Вот сам и спроси.
Подросток сердито зыркнул, но вернулся к своей работе. Силы мои были на исходе. Я смахнул пару бумажек с кресла у двери и сел поудобнее. В офисе стояла духота, и в пальто Смерти я начал потеть. Пот вперемешку с землей на коже источал резкий, но приятный могильный запах. Когда же мне будут явлены обещанный душ и одежда?
Смерть оглядел комнату:
– А где Война? – спросил он.
Ответил последний из троицы, молчавший досей поры:
– Занят.
– А…
– Обещал вернуться в среду.
– Ясно.
– К собранию.
– Ну да.
Я стал рассматривать третьего незнакомца. Он был одет во все белое: джинсы, теннисные носки, кроссовки и футболку с вышитой на кармашке миниатюрной золотой короной. Его руки были испещрены рубцами – этакий геометрический кошмар из белых рваных линий и четких розовых кругов. Но всего ужасней выглядело его лицо: сплошная масса гнойничков и язвочек, угрей и фурункулов. На столе под завалом бумаги были погребены косметические средства – маскирующий крем, пудра, гель от прыщей. На стене у него над головой висел девиз в рамке:
«Можно и не быть безумцем, чтобы здесь работать, но я – он».
– Что ты там увидел?
Своим вопросом он застал меня врасплох.
– Я…
– Если тебя так шокирует мое лицо, тебе нужно увидеть синяк на моем теле.
– М-м-м…
– Не хочешь?
– Не надо, не беспокойтесь…
– Да ничего. Он прямо тут.
И он ткнул себя в грудь, пониже золотой короны.
– Я видел достаточно синяков.
– Такого – не видел.
И в самом деле. Он задрал футболку, и передо мной возник самый огромный и чудовищный из всех ушибов, что мне пришлось наблюдать. Он гигантским цветком распустился от тощей шеи до впалого живота и от левой подмышки до правого соска. При дыхании синяк мерцал всеми цветами, становясь то бледным, то огненно-красным, как при затмении солнца, в самой глубине он был фиолетовым и иссиня-черным, а по краям – желто-зеленым.
– Это новая экспериментальная болезнь. Никаких видимых симптомов. А потом в одно прекрасное утро клиент просыпается – и опа. – Он похлопал себя по груди и расхохотался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Так. Переходим к делу. – Он развернул найденный листок и протянул мне. – Твой контракт. Прочти, подпиши и отдай.
Он выудил из заднего кармана изящную черную ручку и бросил ее мне, будто эстафетную палочку. Я бегло просмотрел документ, но шрифт был слишком мелким, света не хватало, а мои ноги превратились в глыбы льда. Обещанный душ и свежая одежда напомнили о себе с новой силой.
– Что в нем говорится?
– Это типовой контракт – Он выхватил листок и стал водить по тексту пальцем. – В общем, контракт… заключается между Агентством и покойником, именуемым в дальнейшем так-то и так-то… недельный испытательный срок… гарантируется работа… в конце недели выносится решение… к тому времени… так… в случае неудовлетворительного прохождения практики покойник должен выбрать один из предложенных семи видов смерти, свидетелем которых он станет за время стажировки… все документы должны быть возвращены Шефу до следующего понедельника… – Он снова протянул мне листок. – Подпишись внизу. И всем нам станет легче жить. Я подписал без колебаний.
* * *
Если вам любопытно, как бы я попрощался с соседями и как, в принципе, между собой общаются мертвецы, ответ очень прост.
На языке трупов.
К примеру, один стук в стенку гроба – это наш основной сигнал – означает «Нет», «Оставьте меня» или «Я отдыхаю». Два стука означают «Да», «Привет!» или «Готов пообщаться». А «До свидания» мы шлем друг другу долгим, протяжным скрежетом… Ну и так далее.
Не поймите меня превратно: многие трупы сохраняют способность разговаривать вплоть до последних стадий разложения. Но как тут поговоришь, если ближайший сосед отделен от тебя толстыми деревянными стенками и несколькими футами земли?
Это попросту неудобно.
* * *
Я вернул Смерти подписанный контракт. Он поблагодарил, сложил бумагу в три раза и втиснул в верхний карман тенниски рядом с черными пластиковыми очками.
– Сам можешь идти? – спросил он.
– Думаю, да.
Кладбище было маленьким – всего около сотни могил, большей частью с ветхими, замшелыми или развалившимися надгробиями. Мое оказалось одним из самых новых. Когда мы опять прошли мимо разрытой могилы, я вслух поинтересовался, не заложить ли нам обратно эту гору земли.
– Оставь, – сказал он. – Мне не до этого. Смерть перескочил через крышку гроба, подхватил лопату, прислоненную к стволу дерева, и направился к узкой песчаной дорожке, делившей кладбище на две половины. Дорожка вела от железных ворот южной стены к маленькой саксонской церкви, стоящей особняком у северной ограды. Первые лучи утренней зари освещали кроны деревьев и неровные ряды надгробий, укрывшихся под ними. Несколько увядших букетиков исполняли роль разбросанных цветовых пятен. Я был слишком поглощен нашим исходом, чтобы замечать что-нибудь еще.
Возле церкви мы повернули налево, пересекли безлюдную главную дорогу, затем нырнули в узкий переулок, свернули направо и вышли на длинную боковую улицу, где располагались магазины, дома, кафе и кинотеатр. Наконец мы спустились влево по склону, что вел к дальнему лугу. Вокруг не было ни души – ни дворника, ни бродяг, ни жуликов.
Неописуемое ощущение от ходьбы после стольких лет неподвижности заставило меня задуматься, как вообще я мог радоваться жизни в гробу. Ощущение силы тяжести и твердой почвы под ногами было подобно яркому воспоминанию. Когда мы достигли подножия спуска, мой зомбированный разум был настолько переполнен образами и переживаниями, что я споткнулся о край тротуара, полетел физиономией вниз и приземлился на подбородок.
Смерть помог мне подняться, вынул из очередного кармана белый в черный горошек носовой платок и приложил к ране. Затем ободряюще сжал мое плечо и указал на здание напротив.
– Милости просим в Агентство, – произнес он.
Четверо водил Апокалипсиса
Вы, наверное, представили себе готическое строение с темными башнями, навесными подпорками, свинцовыми оконными рамами и окованными железом деревянными дверьми. Ничего подобного. Не было ни лошадей, с пеной у рта грызущих удила, ни нависших облаков, ни полыхающих в небе молний. Офис Смерти оказался обычным двухэтажным угловым зданием с перестроенным чердаком и лестницей в подвал. На парковке рядом с офисом стояло три ничем не примечательных автомобиля, на ясном небе поднималось солнце, и день обещал быть погожим. Я почувствовал, что разочарован.
– И это все?
– А чего ты хотел? Фанфары? Толпу в белых одежках? Вавилонскую блудницу?
– Не отказался бы.
– Что есть, то есть. Ни больше, ни меньше.
Мы перешли дорогу и поднялись по короткой лестнице к единственному входу – черной дубовой двери с железными заклепками. Смерть вытащил связку ключей и выбрал самый большой, старый и ржавый. Он вставил ключ в замок и на миг задумался.
– Прежде чем мы войдем, должен сказать… В главном офисе нас четверо: я, Мор, Глад и Война. Ну и Шкода, конечно, помощник Войны. Тоже был стажером, как ты. Не принимай его слишком всерьез.
Смерть толкнул дверь, и мы вошли в темный, выложенный каменными плитами коридор. Мой провожатый прислонил лопату к стене и повесил на крюк свой серый шарф. Над крюком из шести больших черных букв слагалось: «СМЕРТЬ». Я заметил еще две куртки, висевшие на соседних крюках с надписями «ГЛАД» и «МОР», и пустой крюк «ВОЙНА».
– Мы здесь занимаемся несколько иными вещами, чем ты себе, должно быть, представил. Основную практическую работу выполняют специальные Агенты-контрактники, тоже проходившие у нас стажировку. – Он улыбнулся, показав два ряда острых желтых зубов. – Мы же занимаемся в основном бумажной работой, хотя раз в день обязаны упражняться на местном населении.
Я рассеянно кивнул:
– Ну да, чтобы держать себя в форме.
– Совершенно верно. До первого из Последних трубных гласов. – Он нелепо взмахнул длинными костлявыми руками, словно дирижер оркестра, на которого напали осы, потом все его тело вдруг обмякло. – Знаешь, – сказал он доверительно, – устал я от всего этого. Нет больше смысла ни в чем… Все без души делаю.
В конце коридора оказалась белая дверь. Смерть ее открыл, и взору предстала высокая стопка бумаг, которая угрожающе кренилась на гладкой поверхности письменного стола. Верхний лист стопки почти касался низкого фактурного потолка. Смерть неуклюже обогнул эту кипу и пропал.
С некоторой опаской я проследовал за ним. События развивались стремительно.
В офисе находились четыре одинаковых письменных стола, составленных квадратом. Каждый был приспособлен для работы с большим количеством бумаг. Бумага обрывками валялась на полу, бумага в коробках стояла вдоль стен, бумажные груды загораживали окна и громоздились на подоконнике, бумажные листы облепили всю офисную технику, бумага закрывала вентиляционные отверстия, от бумаги ломились полки. Комната снизу доверху была украшена документами, папками, контрактами и заметками, а в центре этого бумажного царства сидели трое самых ненормальных людей из всех, что я когда-либо видел.
Смерть перехватил меня на входе и вытолкнул на середину комнаты.
– Всем привет, – сказал он небрежно. На него не обратили ни малейшего внимания. – Вот новый стажер. Будет помогать мне на этой неделе.
И тут будто чья-то рука щелкнула выключателем – все трое медленно повернули головы и оглядели меня. После темноты моего гроба их пристальное внимание внушало ужас. Оно прожигало насквозь созданный мною тонкий слой уверенности. Я ощутил слабость. От желудка к горлу подкатила волна тошноты, подбородок задрожал и отвис – так я и застыл с полураскрытым ртом, не зная, куда деть глаза и что сказать.
* * *
Была в их взглядах некая сила, которая напомнила о том времени, когда я был еще жив, о моем детстве.
Я рос болезненным ребенком. Мама оберегала меня от контактов с другими детьми вплоть до самого детского сада, а когда ей все-таки пришлось сдаться и с огромной неохотой выпустить меня к сверстникам, я два года подхватывал одну хворь за другой. Всякий раз, когда я заболевал, мама несла меня в свое гнездо и окружала заботой, пока я не выздоравливал. Я же под любым предлогом старался к ней вернуться.
И хоть я с той поры помню лишь один отчетливый образ, лишь один день, он олицетворяет собой все дни и воспоминания моего детства. Перед глазами всегда одна и та же картина. Я лежу в маминых объятиях на диване. На мне пижама, и я закутан в белый пушистый плед. Всем телом я ощущаю мамино тепло и мягкость ее кожи. У меня температура, но жар ее тела проникает в самое горнило болезни. Она гладит меня по голове так нежно и ласково, что я готов навсегда застыть в этом миге, невзирая на адскую боль в животе. Мне никуда не хочется идти, пока она качает меня в своих больших мягких руках, а ее тонкие волосы ложатся на мое разгоряченное лицо. Я хочу остаться, замереть в ее тепле, когда она склоняется надо мной, так нежно утыкается в щеку и тихо убаюкивает.
Но есть вопрос, на который я должен получить ответ прежде, чем сон меня одолеет. Я хочу знать, когда пройдет лихорадка, когда прекратится эта боль, смешанная с удовольствием. Я поворачиваюсь к ней, чтобы спросить, она интуитивно наклоняется, готовясь выслушать. Но только я встречаюсь с ней взглядом, вопрос замирает на губах. Я не могу говорить – я сгораю в ослепительном свете ее глаз, я обожжен необычайно мощным потоком ее силы и любви.
Неистовая сила, несокрушимая любовь.
* * *
Пока новые работодатели продолжали меня изучать, я ощутил, как в меня проникла часть той силы и нежности, даря утешение даже после смерти. Но я так и стоял, парализованный, пока средний персонаж эксцентричной троицы не нарушил зловещую тишину.
– Выкапывали и похуже, – изрек он, облизывая губы. Это было маленькое лысое существо болезненного вида, с тощими руками, ногами-палками и головой, напоминающей пузырчатый кусок шлака. Он носил черные ботинки, черные носки, черные джинсы и черную футболку, на которой рельефно выделялась белая эмблема – две чаши весов. На его письменном столе рядом с горами документов, сплошь помеченных «СРОЧНО», лежала плоская черная кепка.
Смерть ободряюще похлопал меня по спине.
– Учитывая то, как он умер, нам еще повезло, что он стоит здесь целиком.
– А как его зовут?
Вопрос задал самый юный член команды – прыщавый подросток, облаченный в ядовито розовый костюм и такого же оттенка кожаный галстук. Сложением он походил на ощипанного цыпленка, а голос его звучал назойливой игрушкой уйди-уйди. Судя по недовольному ворчанию присутствующих, авторитет его был весьма сомнителен, а симпатий к нему – и того меньше.
– Вот сам и спроси.
Подросток сердито зыркнул, но вернулся к своей работе. Силы мои были на исходе. Я смахнул пару бумажек с кресла у двери и сел поудобнее. В офисе стояла духота, и в пальто Смерти я начал потеть. Пот вперемешку с землей на коже источал резкий, но приятный могильный запах. Когда же мне будут явлены обещанный душ и одежда?
Смерть оглядел комнату:
– А где Война? – спросил он.
Ответил последний из троицы, молчавший досей поры:
– Занят.
– А…
– Обещал вернуться в среду.
– Ясно.
– К собранию.
– Ну да.
Я стал рассматривать третьего незнакомца. Он был одет во все белое: джинсы, теннисные носки, кроссовки и футболку с вышитой на кармашке миниатюрной золотой короной. Его руки были испещрены рубцами – этакий геометрический кошмар из белых рваных линий и четких розовых кругов. Но всего ужасней выглядело его лицо: сплошная масса гнойничков и язвочек, угрей и фурункулов. На столе под завалом бумаги были погребены косметические средства – маскирующий крем, пудра, гель от прыщей. На стене у него над головой висел девиз в рамке:
«Можно и не быть безумцем, чтобы здесь работать, но я – он».
– Что ты там увидел?
Своим вопросом он застал меня врасплох.
– Я…
– Если тебя так шокирует мое лицо, тебе нужно увидеть синяк на моем теле.
– М-м-м…
– Не хочешь?
– Не надо, не беспокойтесь…
– Да ничего. Он прямо тут.
И он ткнул себя в грудь, пониже золотой короны.
– Я видел достаточно синяков.
– Такого – не видел.
И в самом деле. Он задрал футболку, и передо мной возник самый огромный и чудовищный из всех ушибов, что мне пришлось наблюдать. Он гигантским цветком распустился от тощей шеи до впалого живота и от левой подмышки до правого соска. При дыхании синяк мерцал всеми цветами, становясь то бледным, то огненно-красным, как при затмении солнца, в самой глубине он был фиолетовым и иссиня-черным, а по краям – желто-зеленым.
– Это новая экспериментальная болезнь. Никаких видимых симптомов. А потом в одно прекрасное утро клиент просыпается – и опа. – Он похлопал себя по груди и расхохотался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34