Он не спросил, что за шум доносится с ярмарочной площади. Он не спросил, почему он на кладбище. Он не узнал свое изувеченное тело. Смерть его была холодна и бесчувственна, словно машина изучила, из чего он состоит, а после выплюнула. Мне стало его жаль, и я ободряюще похлопал его по руке.
– Как мы приведем его в Агентство? – спросил я у Смерти. – Ведь сам он не способен идти.
– Не волнуйся, – ответил он. – Я как раз собираюсь предаться одной из двух своих слабостей.
Смерть поправил свой запачканный кровью костюм, повернулся к трупу и взял его за руку.
– Позвольте пригласить вас на танец.
– Танец – это чего? – тупо произнес труп.
Танец Смерти: методика
Правило 1. Танец исполняется только в паре. Одним из партнеров в идеале должен быть Смерть, но эту роль может исполнить любой из Всадников Апокалипсиса. Другим партнером должен быть труп, предпочтение отдается свежеумершим.
Правило 2. К рекомендуемым для исполнения танцам относятся: гальярд, менуэт, вальс и квикстеп. Ча-ча-ча, ламбада и фокстрот запрещены.
Правило 3. По настроению партнеры выбирают один из рекомендуемых танцев, перечисленных в правиле 2, и совершают ряд танцевальных движений.
Правило 4. Музыкальное сопровождение разрешается, но не является обязательным.
Правило 5. Танец считается завершенным, если пара достигает конечного пункта следования, или один из партнеров теряет силы, или имеет место несчастный случай.
Смерть взял нашего клиента под руки и принялся напевать знакомый мотив – «Щека к щеке», версия Билли Холлидей. Он даже пропел пару фраз, вальсируя к выходу с поляны, в том же темпе свернул на гравиевую дорожку и выпорхнул за ворота кладбища. Он двигался очень грациозно, чего прежде я за ним не замечал, и непринужденно огибал каждого, кто стоял на пути. Рядом с ним труп имел бледный вид, часто спотыкался и наступал на ноги партнера, невпопад вскидывал пристегнутые руки или попросту сбивался с ритма. Но с его стороны усилий и не требовалось, поскольку вел Смерть.
Они вместе протискивались через самые узкие проходы, скользили между людьми и машинами так, словно не замечали их. Они кружились, вертелись, выгибались и подпрыгивали – труп с каменным выражением, его спутник – с улыбкой конкурсанта. Я едва за ними поспевал, и когда они остановились в ста ярдах от Агентства, догнал их только через несколько минут.
– Он разваливается, – пояснил Смерть. Он подергал бородача за кисти и ноги в тех местах, где лента отстала. Конечности держались буквально на ниточках.
– Танец – это чего? – снова пробубнил труп.
Смерть его проигнорировал.
– Кажется, он уже свое оттанцевал. Помоги мне его дотащить.
Я поддерживал клиента под левую руку, Смерть – под правую. Труп извивался и дергался, бормотал и вскрикивал, но вдвоем нам удалось довести его до входа в Агентство. Мы усадили бородача на тротуар, после чего Смерть сбежал вниз по лестнице, открыл подвал и выскочил наверх. Он даже не вспотел.
– Дальше я сам.
Прислонившись к стене, я наблюдал, как он взвалил труп на плечи и понес в подвал. Труп было запричитал, но, оказавшись в спасительной темноте, затих. Когда Смерть вернулся, я поинтересовался, где он оставил тело.
– В кладовке, – ответил Смерть.
Пламя одинокой свечи
Все три года нашего с Эми романа я ощущал себя живым, как никогда до или после. И если я говорил ей, что люблю ее, это означало многое.
Вот что это означало.
Мне не безразлично, есть ты на этом свете или тебя нет. Мне интересно все, чем ты занимаешься. Я верю, что ты не сделаешь мне больно. Меня тянет к тебе телом, душой, духом, мыслями и чувствами. Мне приятно знакомить тебя с теми, кто мне дорог. Если ты заболеешь, я буду о тебе неустанно заботиться и ухаживать. Я буду с тобой спорить, потому что ценю твое мнение. Ты мне дороже всех вещей, растений, животных и людей. Я не буду ничего от тебя требовать или ставить условия (разве что в пределах разумного). Я пожертвую жизнью ради тебя, хочешь ты этого или нет.
И я не жду взаимности.
Поначалу.
Впервые я признался ей в любви за месяц до того, как мы решили жить вместе. Стояла весна, мы прятались от ливня у реки под кустом бузины. И я не выдержал. Все вокруг было романтичным – плеск капель по воде, струи дождя по листве деревьев. Я взглянул на нее и подумал:
Она – темная комната, в которой вечно горит одинокая свеча. Ее пламя манит, как свет звезды, неизменной, прекрасной и удивительной, но такой холодной и далекой. Она – вихрь в моей голове, неподвижный его центр ждет, пока я найду ее. Она – глубокое темное море, дна которого мне никогда не достать. Но она, словно птица, пропоет себя для меня, и я буду ее слушать.
И я произнес слова, естественные, как само дыхание:
– Я тебя люблю.
Но со временем все тускнеет, ничто не остается прежним.
За семь лет до моей смерти мы с Эми сидели у окна кафе «Иерихон» и отогревались после долгой прогулки по зимнему лугу. Мы вместе уже тридцать пять месяцев. Но мы не смотрим друг на друга, предпочитая прятать взгляды в скользкую серую жижу из снега и воды, которой покрыта улица.
– Это все не то, – повторяет она. – Уже все не так.
Я кивнул:
– Уже давно все не так.
– Ну и что теперь?
– Почему ты не можешь принять меня таким, какой я есть?
– Не издевайся, – резко обрывает она. – Хотя в этом все и дело. Понимаешь, ты не нужен мне такой, какой ты есть. И не был нужен все эти три года.
– А чего ты хочешь? – спрашиваю я.
Я смотрю на ее лицо, обрамленное длинными черными волосами, – на нем блуждает легкая загадочная улыбка. Я одновременно понимаю, что буду любить ее всегда и что наши отношения исчерпали себя.
Почему я это рассказываю?
Потому что труп никого не любит. Он не способен любить. А если все же попытается, то тщетно – он не знает азбуки любви и не понимает ее знаков. Он лишь может выразить самого себя, в надежде, что собеседники его воспримут.
И потому что любовь – это часть той жизни, которой мне так не хватает. Жизни, бесконечно более реальной, чем все, что я испытал потом.
Код 72
– Начну с того, – сказал Шкода, – что Гадес мертв.
В четверг вечером мы сидели в нашей спальне, компанию нам составлял лишь тонкий серп луны. Мои туфли, испачканные кровью, стояли у кровати. Я сидел на письменном столе, руки мои одеревенели после перетаскивания трупа. Из зеленого санитарного комбинезона я уже переоделся в свой обычный сверкающий костюм. Шкода, облаченный в темно-красную пижаму, улегся в кресло.
– Почему его не воскресили?
– Не положено, – объяснил он. – «Код 72: сотрудник Агентства, умерший в период своей службы. Повторный прием на работу недопустим ни при каких обстоятельствах». Одна из самых дурацких причуд Шефа. К тому же, – добавил Шкода с улыбкой, – у него пропал значок.
– Ну и что?
Он хмыкнул.
– Потерял значок – прощайся с карьерой.
С минуту мы молчали. Потом я пробежал своими семью пальцами по клавишам пишущей машинки, набрав вопрос, который затем задал вслух.
– Как он умер?
Шкода метнул взгляд в угол, где валялся несчастный поломанный кактус.
– Точно никто не знает. Он любил гулять с утра по воскресеньям, пока все спали. Хотел согнать жирок с брюшка. – Он усмехнулся. – Мы его нашли на Порт-Медоу с вывороченными кишками. То еще зрелище… Он и при жизни-то красавцем не был. Маленький, толстый, нос крючком, глаза красные, губы тонкие, а еще он зачесывал прядь на лысину. Мы жили в одной комнате – он тогда спал наверху, – но мне он не нравился. У него не было никакого… честолюбия. – Шкода глубже откинул спинку кресла. – Я должен был занять его место. По крайней мере, рассчитывал. Но Смерть решил по-своему. Все эти полтора месяца он берет на работу один дебильный труп за другим. – Он поднял руку: – Без обид.
Я пожал плечами.
– Да и я вряд ли продержусь здесь долго. Шкода дернул за рычаг, выпрямил спинку кресла и посмотрел на меня.
– То есть, – замялся я, – кажется, я не справляюсь. Пока все молчат, но будет странно, если в понедельник я не окажусь в гробу.
Он кивнул.
– Только если прежде ты не окажешься в кладовке.
* * *
Я вытянулся на кровати, уставившись в деревянные доски над головой, и думал о своем будущем. Шкода забрался на верхнюю полку и при свете ночника читал «Все кончины от А до Я».
– Слушай, – окликнул он невинно, – если ты волнуешься насчет воскресенья – ну если вдруг волнуешься, – я мог бы кое-что предложить.
Я не знал, что отвечать. Вдруг это уловка. Однако выбора не было, поэтому как можно уклончивей я промычал:
– Угу.
– У меня есть ключи от всех комнат в этом доме, и я в курсе всего, что тут происходит.
– Угу.
– И если мне что-то надо, я могу это достать.
– Угу.
– В общем, я тут случайно узнал кое-что, и если хочешь – ну если вдруг, – это может тебе помочь.
Он замолк, соскочил с кровати, включил свет и направился к столику у дальнего окна.
– В общем…
Его прервал одинокий тяжелый удар в дверь.
– Кто там? – встрепенулся Шкода.
– Война. Кто ж еще, по-твоему?
– Входи.
Дверь заходила ходуном.
– Закрыто, к едрене фене.
Шкода с досадой прищелкнул языком, метнулся к двери и повернул ключ. Зашел Война. Он казался еще громаднее, краснее и волосатее, чем обычно.
– Гребаные правила, тудыть их. – Он пнул косяк, затем шлепнул по спине своего помощника. – Одевайся. Идем гулять.
После их ухода я продолжал лежать на кровати, думая о словах Шкоды. Но недолго. Первое, что я усвоил, став детективом: не придавать большого значения тому, что другие хотят донести до ваших ушей. Но, так или иначе, его слова заставили задуматься о том, насколько в грядущее воскресенье мне будет приятно попасть на растерзание машины.
Ответ пришел очень быстро – но не из головы, а из самого нутра.
И нутро сказало «нет».
Пятница
Смерть от диких животных
А дальше я забыл
Когда я проснулся, крови на туфлях не оказалось. Должно быть, кто-то ночью зашел в комнату, взял их, тщательно вычистил и утром вернул на место.
Меня разбудил Шкода – он мучил пишущую машинку, медленно и усердно выстукивая по клавишам. Сказал, что пишет обвинительное письмо хозяйке ресторана, куда он вчера вечером пришел устроить погром. Его вышибли оттуда прежде, чем он успел перевернуть хотя бы полдюжины столиков.
– А куда ходил Война? – спросил я сонно.
– Громил соседнее заведение.
Шкода сказал, что, как закончит письмо, сразу спустится в столовую. Когда я уже собрался выходить, он сообщил, что Война роется на складе в поисках снаряжения, а Мор тестирует в лаборатории рвотное снадобье средней силы, так что они к завтраку не явятся. Я поблагодарил его и закрыл за собой дверь.
По пути в столовую мною вдруг овладело одно воспоминание, настолько яркое и сильное, что я застыл как вкопанный. Оно касалось той снежно-белой женщины, которую я видел во вторник в фойе кинотеатра.
* * *
До моей смерти девять месяцев. Я вглядываюсь в полумрак у дальней стены кафе «Иерихон» в поисках свободного места. За последним столиком замечаю одинокую женщину – ее голова опущена, лицо освещено приглушенным светом. Нахмурив брови, она смотрит в чашку с капуччино и вяло ковыряет шоколадное пирожное с орехами. Поскольку других свободных мест в кафе нет, я подхожу к ней и прошу разрешения присесть рядом.
– Пожалуйста, – отвечает она, – мне все равно.
Ее прямота звучит как вызов. И я столь же прямо говорю ей слова, которые сам однажды услышал во времена своего срыва и которые могли бы вывести ее на разговор:
– Не унывайте – может, все обойдется. Она поднимает глаза и произносит с едкой усмешкой:
– Уже не обошлось.
Глубоко внутри своего панциря я ощутил первое прикосновение любви. Я стал влюбляться в ее темные, пронзительные, печальные глаза, измученную душу и даже в простую черную одежду. И я спросил, как ни в чем не бывало:
– Так что произошло?
Ее звали Люси, и мой роман с ней развивался по той же схеме, что и все остальные за последние два года. Я искал женщину, чтобы воссоздать образ матери и эксгумировать чувство защищенности. Но защищенность вскоре оборачивалась скукой, и я начинал хотеть риска – эмоционального, физического или душевного. Но с риском приходила угроза боли, и тогда я начинал искать пути к отступлению. Порочный круг замыкался.
Должно быть, за последние годы я пресытился окончательно. Я хотел, чтобы все мои отношения походили на контракт. Разговоры, письма, выражения, жесты, прикосновения – все по контракту. Мне хотелось, чтобы условия контракта были настолько продуманы, настолько совершенны, настолько безопасны, чтобы еще до первого поцелуя мы с партнершей лишь зеркально отражали друг друга. Не совершали никаких действий, помимо оговоренных в контракте; каждый только повторял то, что говорил или делал другой. Когда моя любовница наконец дарила мне поцелуй, я тоже отвечал поцелуем, вкладывая в него ровно столько страсти, сколько и она. Когда же она говорила, что любит меня, я, словно попугай, повторял ей эти слова.
Но подобные отношения сродни трупам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Как мы приведем его в Агентство? – спросил я у Смерти. – Ведь сам он не способен идти.
– Не волнуйся, – ответил он. – Я как раз собираюсь предаться одной из двух своих слабостей.
Смерть поправил свой запачканный кровью костюм, повернулся к трупу и взял его за руку.
– Позвольте пригласить вас на танец.
– Танец – это чего? – тупо произнес труп.
Танец Смерти: методика
Правило 1. Танец исполняется только в паре. Одним из партнеров в идеале должен быть Смерть, но эту роль может исполнить любой из Всадников Апокалипсиса. Другим партнером должен быть труп, предпочтение отдается свежеумершим.
Правило 2. К рекомендуемым для исполнения танцам относятся: гальярд, менуэт, вальс и квикстеп. Ча-ча-ча, ламбада и фокстрот запрещены.
Правило 3. По настроению партнеры выбирают один из рекомендуемых танцев, перечисленных в правиле 2, и совершают ряд танцевальных движений.
Правило 4. Музыкальное сопровождение разрешается, но не является обязательным.
Правило 5. Танец считается завершенным, если пара достигает конечного пункта следования, или один из партнеров теряет силы, или имеет место несчастный случай.
Смерть взял нашего клиента под руки и принялся напевать знакомый мотив – «Щека к щеке», версия Билли Холлидей. Он даже пропел пару фраз, вальсируя к выходу с поляны, в том же темпе свернул на гравиевую дорожку и выпорхнул за ворота кладбища. Он двигался очень грациозно, чего прежде я за ним не замечал, и непринужденно огибал каждого, кто стоял на пути. Рядом с ним труп имел бледный вид, часто спотыкался и наступал на ноги партнера, невпопад вскидывал пристегнутые руки или попросту сбивался с ритма. Но с его стороны усилий и не требовалось, поскольку вел Смерть.
Они вместе протискивались через самые узкие проходы, скользили между людьми и машинами так, словно не замечали их. Они кружились, вертелись, выгибались и подпрыгивали – труп с каменным выражением, его спутник – с улыбкой конкурсанта. Я едва за ними поспевал, и когда они остановились в ста ярдах от Агентства, догнал их только через несколько минут.
– Он разваливается, – пояснил Смерть. Он подергал бородача за кисти и ноги в тех местах, где лента отстала. Конечности держались буквально на ниточках.
– Танец – это чего? – снова пробубнил труп.
Смерть его проигнорировал.
– Кажется, он уже свое оттанцевал. Помоги мне его дотащить.
Я поддерживал клиента под левую руку, Смерть – под правую. Труп извивался и дергался, бормотал и вскрикивал, но вдвоем нам удалось довести его до входа в Агентство. Мы усадили бородача на тротуар, после чего Смерть сбежал вниз по лестнице, открыл подвал и выскочил наверх. Он даже не вспотел.
– Дальше я сам.
Прислонившись к стене, я наблюдал, как он взвалил труп на плечи и понес в подвал. Труп было запричитал, но, оказавшись в спасительной темноте, затих. Когда Смерть вернулся, я поинтересовался, где он оставил тело.
– В кладовке, – ответил Смерть.
Пламя одинокой свечи
Все три года нашего с Эми романа я ощущал себя живым, как никогда до или после. И если я говорил ей, что люблю ее, это означало многое.
Вот что это означало.
Мне не безразлично, есть ты на этом свете или тебя нет. Мне интересно все, чем ты занимаешься. Я верю, что ты не сделаешь мне больно. Меня тянет к тебе телом, душой, духом, мыслями и чувствами. Мне приятно знакомить тебя с теми, кто мне дорог. Если ты заболеешь, я буду о тебе неустанно заботиться и ухаживать. Я буду с тобой спорить, потому что ценю твое мнение. Ты мне дороже всех вещей, растений, животных и людей. Я не буду ничего от тебя требовать или ставить условия (разве что в пределах разумного). Я пожертвую жизнью ради тебя, хочешь ты этого или нет.
И я не жду взаимности.
Поначалу.
Впервые я признался ей в любви за месяц до того, как мы решили жить вместе. Стояла весна, мы прятались от ливня у реки под кустом бузины. И я не выдержал. Все вокруг было романтичным – плеск капель по воде, струи дождя по листве деревьев. Я взглянул на нее и подумал:
Она – темная комната, в которой вечно горит одинокая свеча. Ее пламя манит, как свет звезды, неизменной, прекрасной и удивительной, но такой холодной и далекой. Она – вихрь в моей голове, неподвижный его центр ждет, пока я найду ее. Она – глубокое темное море, дна которого мне никогда не достать. Но она, словно птица, пропоет себя для меня, и я буду ее слушать.
И я произнес слова, естественные, как само дыхание:
– Я тебя люблю.
Но со временем все тускнеет, ничто не остается прежним.
За семь лет до моей смерти мы с Эми сидели у окна кафе «Иерихон» и отогревались после долгой прогулки по зимнему лугу. Мы вместе уже тридцать пять месяцев. Но мы не смотрим друг на друга, предпочитая прятать взгляды в скользкую серую жижу из снега и воды, которой покрыта улица.
– Это все не то, – повторяет она. – Уже все не так.
Я кивнул:
– Уже давно все не так.
– Ну и что теперь?
– Почему ты не можешь принять меня таким, какой я есть?
– Не издевайся, – резко обрывает она. – Хотя в этом все и дело. Понимаешь, ты не нужен мне такой, какой ты есть. И не был нужен все эти три года.
– А чего ты хочешь? – спрашиваю я.
Я смотрю на ее лицо, обрамленное длинными черными волосами, – на нем блуждает легкая загадочная улыбка. Я одновременно понимаю, что буду любить ее всегда и что наши отношения исчерпали себя.
Почему я это рассказываю?
Потому что труп никого не любит. Он не способен любить. А если все же попытается, то тщетно – он не знает азбуки любви и не понимает ее знаков. Он лишь может выразить самого себя, в надежде, что собеседники его воспримут.
И потому что любовь – это часть той жизни, которой мне так не хватает. Жизни, бесконечно более реальной, чем все, что я испытал потом.
Код 72
– Начну с того, – сказал Шкода, – что Гадес мертв.
В четверг вечером мы сидели в нашей спальне, компанию нам составлял лишь тонкий серп луны. Мои туфли, испачканные кровью, стояли у кровати. Я сидел на письменном столе, руки мои одеревенели после перетаскивания трупа. Из зеленого санитарного комбинезона я уже переоделся в свой обычный сверкающий костюм. Шкода, облаченный в темно-красную пижаму, улегся в кресло.
– Почему его не воскресили?
– Не положено, – объяснил он. – «Код 72: сотрудник Агентства, умерший в период своей службы. Повторный прием на работу недопустим ни при каких обстоятельствах». Одна из самых дурацких причуд Шефа. К тому же, – добавил Шкода с улыбкой, – у него пропал значок.
– Ну и что?
Он хмыкнул.
– Потерял значок – прощайся с карьерой.
С минуту мы молчали. Потом я пробежал своими семью пальцами по клавишам пишущей машинки, набрав вопрос, который затем задал вслух.
– Как он умер?
Шкода метнул взгляд в угол, где валялся несчастный поломанный кактус.
– Точно никто не знает. Он любил гулять с утра по воскресеньям, пока все спали. Хотел согнать жирок с брюшка. – Он усмехнулся. – Мы его нашли на Порт-Медоу с вывороченными кишками. То еще зрелище… Он и при жизни-то красавцем не был. Маленький, толстый, нос крючком, глаза красные, губы тонкие, а еще он зачесывал прядь на лысину. Мы жили в одной комнате – он тогда спал наверху, – но мне он не нравился. У него не было никакого… честолюбия. – Шкода глубже откинул спинку кресла. – Я должен был занять его место. По крайней мере, рассчитывал. Но Смерть решил по-своему. Все эти полтора месяца он берет на работу один дебильный труп за другим. – Он поднял руку: – Без обид.
Я пожал плечами.
– Да и я вряд ли продержусь здесь долго. Шкода дернул за рычаг, выпрямил спинку кресла и посмотрел на меня.
– То есть, – замялся я, – кажется, я не справляюсь. Пока все молчат, но будет странно, если в понедельник я не окажусь в гробу.
Он кивнул.
– Только если прежде ты не окажешься в кладовке.
* * *
Я вытянулся на кровати, уставившись в деревянные доски над головой, и думал о своем будущем. Шкода забрался на верхнюю полку и при свете ночника читал «Все кончины от А до Я».
– Слушай, – окликнул он невинно, – если ты волнуешься насчет воскресенья – ну если вдруг волнуешься, – я мог бы кое-что предложить.
Я не знал, что отвечать. Вдруг это уловка. Однако выбора не было, поэтому как можно уклончивей я промычал:
– Угу.
– У меня есть ключи от всех комнат в этом доме, и я в курсе всего, что тут происходит.
– Угу.
– И если мне что-то надо, я могу это достать.
– Угу.
– В общем, я тут случайно узнал кое-что, и если хочешь – ну если вдруг, – это может тебе помочь.
Он замолк, соскочил с кровати, включил свет и направился к столику у дальнего окна.
– В общем…
Его прервал одинокий тяжелый удар в дверь.
– Кто там? – встрепенулся Шкода.
– Война. Кто ж еще, по-твоему?
– Входи.
Дверь заходила ходуном.
– Закрыто, к едрене фене.
Шкода с досадой прищелкнул языком, метнулся к двери и повернул ключ. Зашел Война. Он казался еще громаднее, краснее и волосатее, чем обычно.
– Гребаные правила, тудыть их. – Он пнул косяк, затем шлепнул по спине своего помощника. – Одевайся. Идем гулять.
После их ухода я продолжал лежать на кровати, думая о словах Шкоды. Но недолго. Первое, что я усвоил, став детективом: не придавать большого значения тому, что другие хотят донести до ваших ушей. Но, так или иначе, его слова заставили задуматься о том, насколько в грядущее воскресенье мне будет приятно попасть на растерзание машины.
Ответ пришел очень быстро – но не из головы, а из самого нутра.
И нутро сказало «нет».
Пятница
Смерть от диких животных
А дальше я забыл
Когда я проснулся, крови на туфлях не оказалось. Должно быть, кто-то ночью зашел в комнату, взял их, тщательно вычистил и утром вернул на место.
Меня разбудил Шкода – он мучил пишущую машинку, медленно и усердно выстукивая по клавишам. Сказал, что пишет обвинительное письмо хозяйке ресторана, куда он вчера вечером пришел устроить погром. Его вышибли оттуда прежде, чем он успел перевернуть хотя бы полдюжины столиков.
– А куда ходил Война? – спросил я сонно.
– Громил соседнее заведение.
Шкода сказал, что, как закончит письмо, сразу спустится в столовую. Когда я уже собрался выходить, он сообщил, что Война роется на складе в поисках снаряжения, а Мор тестирует в лаборатории рвотное снадобье средней силы, так что они к завтраку не явятся. Я поблагодарил его и закрыл за собой дверь.
По пути в столовую мною вдруг овладело одно воспоминание, настолько яркое и сильное, что я застыл как вкопанный. Оно касалось той снежно-белой женщины, которую я видел во вторник в фойе кинотеатра.
* * *
До моей смерти девять месяцев. Я вглядываюсь в полумрак у дальней стены кафе «Иерихон» в поисках свободного места. За последним столиком замечаю одинокую женщину – ее голова опущена, лицо освещено приглушенным светом. Нахмурив брови, она смотрит в чашку с капуччино и вяло ковыряет шоколадное пирожное с орехами. Поскольку других свободных мест в кафе нет, я подхожу к ней и прошу разрешения присесть рядом.
– Пожалуйста, – отвечает она, – мне все равно.
Ее прямота звучит как вызов. И я столь же прямо говорю ей слова, которые сам однажды услышал во времена своего срыва и которые могли бы вывести ее на разговор:
– Не унывайте – может, все обойдется. Она поднимает глаза и произносит с едкой усмешкой:
– Уже не обошлось.
Глубоко внутри своего панциря я ощутил первое прикосновение любви. Я стал влюбляться в ее темные, пронзительные, печальные глаза, измученную душу и даже в простую черную одежду. И я спросил, как ни в чем не бывало:
– Так что произошло?
Ее звали Люси, и мой роман с ней развивался по той же схеме, что и все остальные за последние два года. Я искал женщину, чтобы воссоздать образ матери и эксгумировать чувство защищенности. Но защищенность вскоре оборачивалась скукой, и я начинал хотеть риска – эмоционального, физического или душевного. Но с риском приходила угроза боли, и тогда я начинал искать пути к отступлению. Порочный круг замыкался.
Должно быть, за последние годы я пресытился окончательно. Я хотел, чтобы все мои отношения походили на контракт. Разговоры, письма, выражения, жесты, прикосновения – все по контракту. Мне хотелось, чтобы условия контракта были настолько продуманы, настолько совершенны, настолько безопасны, чтобы еще до первого поцелуя мы с партнершей лишь зеркально отражали друг друга. Не совершали никаких действий, помимо оговоренных в контракте; каждый только повторял то, что говорил или делал другой. Когда моя любовница наконец дарила мне поцелуй, я тоже отвечал поцелуем, вкладывая в него ровно столько страсти, сколько и она. Когда же она говорила, что любит меня, я, словно попугай, повторял ей эти слова.
Но подобные отношения сродни трупам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34