Но немало было и таких, что останавливались при виде скачущего верхом пасынка, позади которого на седельной подушке сидела закутанная в черный плащ женщина. Медленно, но целенаправленно сворачивали они то на одну улицу, то на другую, дальше, дальше; а сзади них скакал еще один, одноглазый, и ехали они все по тем же самым улицам, где сегодня весь день шныряли пасынки, пугая местных жителей и обыскивая лавки и склады.
Была, вероятно, в их бесконечной скачке некая ужасная обреченность, и, почувствовав это, Страт вдруг задрожал с головы до ног так, что зубы застучали.
- Не там мы ищем, - тихо произнес Стилчо, нагоняя их.
Голос его был едва слышен из-за грохота копыт по камням. - Не там...
- Ты только меня видишь? - шепотом спросила у него Ишад. - Или кого-то еще?
- Не знаю... - глухо ответил Стилчо, и от его голоса у Стратона волосы встали дыбом.
- Где-то здесь, по-моему, - прошептала Ишад. - Где-то совсем рядом... Тише, Стратон. Перестань дрожать.
Он почувствовал спиной нечто странное - одновременно огненное и ледяное прикосновение чего-то неведомого, прожигавшего доспехи насквозь, до самых костей... И жеребец вдруг шарахнулся в сторону, взбрыкнул, рванулся куда-то в переулок и помчался в глубь его, меж тесно стоявшими домами с нависающими балкончиками, перепрыгивая через валявшиеся на земле старые бочки... Словно с ума сошел! В итоге они оказались в каком-то темном тупике, и конь остановился, упершись мордой в глухую стену.
- Здесь, - сказала Ишад.
- Где? - Их окружали гладкие стены - ни окон, ни дверей.
Страт в отчаянии осматривал их. Ишад спрыгнула на землю.
- Конь знает. Он взял след, его привел сюда запах.
Стратон тоже выпрыгнул из седла, бросил поводья, вытащил из ножен меч и огляделся, ища хоть какое-нибудь отверстие в этих стенах.
Конь ударил копытом о камни мостовой, опустил голову и ткнулся носом в кучу мусора.
Под мусором открылась железная плита на петлях - крышка люка. Проклятье!
Стратон упал на колени и потянул плиту на себя. Она осталась неподвижна.
- Заперто, - сказал он. - Накрепко. Ах, проклятье! - Его охватило отчаяние.
Голубое пламя скользнуло по краям плиты, охватило металлические петли; в легких вечерних сумерках пламя было почти невидимым. Что-то скрипнуло.
- Открывай, - велела ему Ишад.
Он снова потянул плиту на себя, и она легко подалась.
И тут из глубины подвала донесся нечеловеческий вопль, ожогом ударив по нервам.
Стратон не стал ждать. Увидев ступени, он бросился вниз, в эту слишком узкую для нормального человека нору, в бьющую эхом черноту.
- Стилчо! - услышал он позади шепот Ишад, а затем - другой звук: кто-то скользнул за ним следом. Но тут снова послышался вопль, от которого у Стратона чуть не вывернуло наизнанку кишки. Он торопливо спускался все ниже и ниже, одной рукой сжимая меч, другой ощупывая стену и глядя во мрак, почти непроницаемый, если не считать пятнышка сероватого света, проникавшего в люк, оставшийся далеко наверху и отчасти закрытый от него телами спускавшихся следом Ишад и Стилчо.
Потом Стратон услышал смех, эхом разносившийся под сводами подвала; тихий и ужасающий смех, который, казалось, слышался отовсюду.
Он остановился; сердце билось где-то прямо в горле; он оступился и чуть не упал, ухватившись в темноте за какую-то цепь.
Потом нащупал ногой ступеньку и продолжил спуск, пока не услышал прямо перед собой чей-то голос.
Он протянул вперед руку с мечом, пытаясь понять, кто там, и тыкая мечом наугад, пока не коснулся острием каменной стены.
Вправо и влево от него, похоже, была пустота, он протянул вперед вторую руку и нащупал дверь. Деревянную. Сперва приложил к ней ухо, прислушался, а потом осторожно отворил, очень осторожно, потому что за дверью тускло горел светильник и этот свет ослепил его.
- ..друг... - услышал он чей-то голос.
И в ответ - вопль, тот самый.
Наконец ему удалось кое-что разглядеть. Едва освещенное помещение, старые колонны, покрытые пятнами плесени из-за постоянной сырости, а на полу, возле кучи мусора, две человеческие фигуры... Он протиснулся в дверь, сжимая в руке меч и стараясь не дышать.
Проклятая петля скрипнула. Один из людей обернулся.
- Ай-й-й-й-я! - завопил Страт, рассчитывая взять их на испуг, и бросился вперед. Он успел преодолеть лишь половину расстояния, когда незнакомец вздернул голову Крита вверх и приставил к его левому глазу острие кинжала.
- Хочешь, чтоб он ослеп? Брось меч! Брось!
Крит пытался что-то сказать. Может, просил пить? Он весь выгнулся, чувствуя у глаза острие клинка, и дрожал как осиновый лист.
- Брось меч, говорю!
Страт уронил меч на пол и успел заметить, что незнакомец, отбросив кинжал, обеими руками схватил что-то, лежавшее возле него на соломе. Он тут же бросился на него, изо всех сил оттолкнувшись ногами и стремясь одним прыжком преодолеть расстояние между ними...
Арбалет! Это был арбалет Крита... Арбалетная стрела пронзила Страта насквозь. Его аж развернуло; он зашатался, но продолжил движение вперед, на ходу вынимая из ножен кинжал, и падал теперь с выставленным вперед оружием, точно камень из пращи, прямо на этого человека с неопасным уже арбалетом в руках.
Он ударил его в живот. И всем телом ощутил этот удар, почувствовав, как кровь незнакомца окропила его руки, как тот задрожал, прижатый к нему инерцией, намертво сцепившись с ним, а потом оба рухнули на пол, и торчавшая из плеча Стратона арбалетная стрела зацепилась за что-то. Тело его пронзила острая боль, и он ухнул куда-то в непроницаемую тьму.
***
- Никак не могу остановить кровь, - сказал Стилчо. - Мне не дотянуться...
Ишад подняла руку, не то останавливая его, не то отстраняя - это уж пусть он сам решает, что его больше устраивает! - и уставилась на кровавые следы схватки; солома на полу была буквально пропитана кровью.
- Ведьма... - с трудом вымолвил Крит, глядя на нее одним, еще способным видеть глазом. Голос его больше всего походил на воронье карканье. Мало того, он в нее еще и плюнул!
- Вот она, благодарность! Ну еще бы! - Сейчас Ишад куда больше беспокоил Стратон. Она подобрала юбки, чтоб не запачкать подол в крови, которой был залит весь пол, и ощупала его спину и шею; пульс на шее еще бился. Стрела попала высоко, под самую ключицу. В то же самое плечо. Еще раз.
- Будь ты проклята! - прошептал Крит. - Чтоб тебе в аду гореть! Да отпусти же ты его наконец!
Стилчо перевернул Страта на спину, и она дотронулась до лица раненого. Он был весь в крови и почти без сознания, однако все еще пытался что-то сказать. Ишад коснулась его губ и бровей - пусть спит! Она еще много чего с ним сделала, потом наклонилась и поцеловала его - в лоб и в губы, хотя все было перепачкано кровью.
- Оставь его в покое, ведьма проклятая!
Критиас как-то умудрился из последних сил прокаркать эти слова и даже привстать, опираясь на локоть. Видно было, что ему страшно хочется броситься на нее...
Она резко повернулась и нажала рукой ему на горло, а потом слегка оттолкнула назад. Он упал, обессиленный, однако умудрился опять плюнуть в нее.
Но она сдержалась и заговорила спокойно:
- Он пришел, чтобы спасти тебя. И ко мне обратился только ради тебя. Но ты этого помнить не будешь. - Она теперь удерживала его одним своим взглядом, а потом наклонилась, разрезала связывавшие его веревки ножом, который вынула из рук мертвого, и поднесла сложенные вместе ладони к лицу Крита. Вырвавшийся из-под ее ладоней магический огонь тут же залечил ему глаз, истерзанные пыткой руки, утихомирил боль во всех ранах, восстановил искалеченную плоть... - Спи, Критиас, - велела она.
Это было частью ее проклятья и ее гипнотического таланта - способность заворожить любого и стереть из его памяти даже следы воспоминаний об этом, сделать здоровые глаза незрячими либо наоборот, создать в памяти человека подробные воспоминания о том, чего с ним никогда не происходило...
Примерно так, в общем, и начался ее роман со Стратоном... пока она не принялась рисковать с другими вовсю, заставляя Стилчо умирать столько раз, сколько раз он утолял ее страсть, исполняя то, что ведено было тяготевшим над ней проклятьем...
- Идем, - сказала она Стилчо, беря его за руку. - Нам надо еще за Морией успеть. Крит сам тут справится.
И привлекла Стилчо к себе, но в последний момент остановилась, видимо, чем-то смущенная. Но все же повернула к себе его лицо и коснулась пальцами щеки, стирая память об этом подвале, а потом повлекла его за собой к свету.
***
По счастливой случайности один из стражников заметил в переулке гнедого жеребца Стратона. Этот переулок в течение дня осматривали сотни раз, но стражник, увидев открытый люк, решил еще раз все проверить. Крит уже совсем выбился из сил, пока тащил находящегося в полубессознательном состоянии тяжеленного Страта к лестнице, возле которой и упал. Теперь он лежал в темноте, а Страт рядом с ним истекал кровью, однако преодолеть этот подъем у него уже не было сил.
Когда их наконец обнаружили, погрузили на конные носилки и доставили в лазарет, оказалось, что Крит сильно изможден, весь в ссадинах и синяках, и у него сломано несколько ребер, что, впрочем, не так уж и трудно было исправить с помощью гипсовой повязки. Страт же пострадал гораздо сильнее.
У Страта хватило сил пройти через все это и постараться спасти своего напарника от проклятого безумца, грозившего ему медленной смертью. Это Страт отвлек от него убийцу и принял в свое плечо арбалетную стрелу, зная, что она в него попадет, потому что только так мог успеть преодолеть оставшееся расстояние и всадить кинжал в ублюдка, собиравшегося распороть Криту горло.
Из последних сил он разрезал на нем веревки. А потом потерял сознание.
Криту и самому еще нужно было лежать в постели. Но он встал. И сидел возле Страта, молча держа его за руку и думая: "Будь я проклят, но все равно пойду к той ведьме, в этот ее дом у реки, непременно пойду! Я буду умолять ее, если это потребуется..." Он знал, что теперь его вечно будут преследовать воспоминания о том, как Страт отвлекает внимание того ублюдка, как намеренно подставляет себя под выстрел, как успевает из последних сил вонзить кинжал точно в цель... А еще он всегда будет помнить слова Страта, которые тот сказал, когда, невзирая на боль, разрезал его путы: "Проклятье, ну и попали мы, Крит, ну и вляпались!
И как ты тут очутился?"
Да, только так и мог сказать Страт, тот, прежний, Страт. Такой, каким он был до того, как эта ведьма прибрала его к рукам. Страт, его напарник!
Страт примерно так и выразил свои мысли, когда наконец очнулся и обнаружил, что Крит сидит у его постели при свете почти догоревшей и здорово оплывшей свечи, что стояла на столике у кровати:
- Проклятье, вот так вляпались мы с тобой! - сказал он. - Но я вроде все делал, как надо, а? Ты как думаешь?
ВЛАСТЬ КОРОЛЕЙ
Джон ДЕКЛЕС
- Боюсь, дорогой, наживем мы себе неприятностей с этим спектаклем. Глиссельранд взяла еще один клубок ярко-желтой шерсти и смешала ее с темно-коричневой, из которой вязала все утро. Бесконечная возня с шерстью была единственным занятием, которое связывало ее с прошлой жизнью и которое она еще не забросила; с течением лет у нее все чаще бывали приступы сожаления о былом, о том давнем времени, когда она сбежала из дому и стала актрисой бродячей труппы.
- По-моему, милая, ты совершенно зря беспокоишься, - откликнулся Фелтерин, прихлебывая из кружки ячменный отвар.
Он просматривал очередную пьесу.
- Ну, ты, наверное, был слишком занят, чтобы прислушиваться к сплетням, а между прочим, в этом ужасном городе только и говорят теперь, что о грядущей свадьбе принца Китти-Кэта и Бейсы! - Голос Глиссельранд звучал немного пронзительнее, чем это нравилось Фелтерину. - Тебе разве не приходило в голову, что пьеса, которую попросил нас сыграть Молин Факельщик, может быть воспринята как политическое заявление?
- С какой стати? - рассеянно спросил Фелтерин. Он лишь краем уха слышал, что она говорит.
- Ну, во-первых, в ней изображен крайне неудачный династический брак, - сказала Глиссельранд. - А во-вторых, там есть совершенно замечательная сцена - Верховный жрец вынуждает короля подчиниться своей воле. Надо полагать, она была написана в такие времена, когда некий король явно попытался превысить свои полномочия и некий маг, собственно и написавший эту пьесу, счел необходимым изобразить этого монарха преклонившим колена перед мудростью служителей храма.
- Ну, хорошо... - Фелтерин оторвал наконец взгляд от старинного пергамента, на котором был написан текст пьесы. Его голубые глаза уставились на Глиссельранд; и, как всегда, он не мог не восхититься ее красотой - просто удивительно, что она продолжает оставаться такой красавицей... Вежливому кавалеру и вспоминать не следует, сколько ей в действительности лет. По меньшей мере пятьдесят! - Но какое отношение все это имеет к тебе, дорогая, и ко мне?
- Фелтерин, милый мой, - Глиссельранд говорила с ним терпеливым тоном, словно с ребенком, - ты же сам прекрасно знаешь, как эти пьесы воздействуют на людские умы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40