Да, я увидел Квайр, и это все меняет. До сих пор - в лесу - я не то
чтобы представлял его другим - просто не представлял. Непривычная речь,
дурацкая одежда, нелепые ружья - это все антураж, а за ним обычные люди. А
оказалось, что все не так. Действительно, по-настоящему чуждый мир,
настолько чужой, что только усилием воли я заставлю верить в его
реальность. И в этом чужом, чуждом мне мире мне теперь предстоит жить и
умереть.
"Чужой" - говорю я себе - и знаю: не настолько чужой, чтобы я не
сумел в нем жить, и я скоро его пойму, но я совсем не хочу понимать, мне
нужен _м_о_й_ мир, единственный, распроклятый, который я не понимал
никогда, и ошибался, и жестоко платил за ошибки, но он был мой, и я теряю
его, теряю сейчас, в эту самую минуту, а не тогда, когда убежал из него.
"Чужой", - говорю я себе - и знаю: он ненадолго будет чужим, у меня
уже есть друзья и есть дело, да, хочу я того или нет, но оно есть, я решил
- это бесповоротно, но это совсем не мое дело, не то единственное, которое
я люблю. Хорош или плох этот мир, но физику Бэрсару в нем делать нечего.
Я вспомнил о том, что еще не успел завершить, о главной, еще никому
не известной работе, и чуть не завыл от отчаянья и тоски. Хотя они и
ославили меня наглецом, авантюристом в науке, оскорбителем авторитетов, я
так и не посмел никому сказать, что сражаюсь со знаменитым уравнением
Атусабра, и мне немного осталось, чтобы его решить. Не посмел, потому что
за этим стояла вещь, еще более кощунственная, чем движение сквозь время -
власть над гравитацией, и я бы ее победил! Да, я бы ее победил!
В корчах утраты я почти позабыл о Баруфе, а он сидел себе тихо, ждал,
пока я перестану ерзать и меняться в лице, и его снисходительность
разозлила меня.
- Ну и что? - спросил я его. - С моей головой и руками я никогда не
пропаду. Еще и разбогатею, дом куплю... не хуже, чем у вас. Что
улыбаетесь? Не верите?
- Почему же? Дядя говорил, что в машине вы даже колбы для хронотрона
и интаксора сами выдули. Просто будь _э_т_о_ для вас важно, вы бы здесь не
оказались. Нет, Тилам. Наукой заниматься вам здесь не позволят, сами скоро
убедитесь. Куда вы тогда денете свой мозг?
- А вы ему применение найдете.
Баруф устало улыбнулся.
- Суил пересказала мне ваш разговор с Таласаром. Если учитывать, как
мало вы знаете, совсем неплохой прогноз.
- Тут все ясно.
- Да. Но вам, чтобы понять, потребовалось два-три факта, а мне
намного больше. Видите ли, Тилам, будь я... ну, хоть немного иным... я бы
сказал: судьба. Судьба, что вы попали сюда именно теперь, когда вы мне так
нужны. Я - хороший организатор и неплохой техник, и пока события шли не
спеша, я был уверен в себе. А теперь конец писаной истории, все понесется
вскачь, и я не уверен, что меня хватит на все. Напрасно вы морщитесь,
Тилам. На это ведь можно смотреть и по-другому. Не допустить гибели
нескольких стран и сотен тысяч людей. Не позволить откинуть регион на
сотню лет назад. Разве это плохо?
- Даже благородно, если забыть о цене.
- А вы знаете эту цену? Я тоже нет. Я знаю только, во что обойдется
законный ход истории. Погибнет треть населения материка и родится Олгон.
- А если вы убьете еще десятки тысяч людей, а Олгон все равно
родится?
Мы глядели друг другу в глаза, и в глазах его была жестокая,
неотвратимая решимость.
- Я - не гадалка, Тилам. Будущее тем и отличается от прошлого, что
его еще надо сделать. Всегда найдется уйма причин, чтобы отказаться от
действия - и они весьма убедительны. А для действия причина одна: я должен
это сделать. Именно я.
- Почему же именно вы? Кто вас на это уполномочил?
- Олгон, - сказал он серьезно. - Олгон, который сделал меня таким,
какой я есть. Мои товарищи, которых он убил и убьет. Все человечество, для
которого нет спасения в нашем будущем. Послушайте, вы же смелый человек -
чего вы испугались? Красивых слов? Не будет. Работа будет - грязная и
кровавая. И смерть - довольно скоро. А история о нас не вспомнит - и
правильно! Или, может, самолюбие - в упряжку не хочется? Плюньте. Сами о
своем самолюбии забудете. Обо всем забудьте, кроме дела. Ну?
- Есть и третье. Вы понимаете, что вам меня не скрутить? Это
предупреждение, а не похвальба. Делу я могу служить - вам не стану.
Смотрите сами, это может нам дорого стоить.
- Ничего, - сказал он с улыбкой. - Служите делу, а остальное... черт
с вами, выдержу!
И я с тревогой и облегчением протянул руку навстречу его руке.

2. КВАЙРСКАЯ ЗИМА
Я захлопнул книгу и потер глаза. Обещал себе не читать при лучине, но
после свидания с Угаларом меня опять потянуло к Дэнсу. Который раз
попадаюсь в эту ловушку: стоит абстрактному имени стать лицом - и
подлость, что именуют историей, становится невыносимой. Оч-чень тошно
говорить о будущем с человеком и знать, когда он умрет, и - главное - как.
И остается одно перетащит Угалара к нам. Конечно, есть люди умнее, но
именно он - единственный из всех квайрских полководцев - пять лет в
одиночку сражался против кеватцев и был так ужасно казнен в Кайале. Будет
казнен через одиннадцать лет.
Эргис вскинул голову, прислушиваясь к чему-то. Он сидел на нарах
напротив меня и чинил меховой сатар.
- Что? - спросил я лениво.
- Кричат, что ли?
Я тоже прислушался, но услышал лишь вопли вьюги.
- Погляжу, - со вздохом сказал Эргис, накинул на плечи сатар и вышел.
Выла и колотилась о стены метель, метались тени, щелкали в печке
секунды... А потом коротко рявкнула дверь, вкатилось белое облако пара, а
за ним высокая белая тень.
- Огил?
Он не ответил; откинул капюшон и весь потянулся к огню.
- Ты что, один?
- Ага, - он зябко передернул плечами. - Дибар говорил... а я
понадеялся... что с утра ясно. Хорошо, конь дорогу знает.
Вернулся Эргис и тоже стал у печки. Иней на его бровях свернулся в
капли, и в каждой горел оранжевый отблеск огня.
- Тебе из Каса привет, - сказал ему Баруф. - Аслар вернулся. Говорит,
все твои здоровы.
- Спасибо! Бедуют, небось?
- Как все. Аслар им подкинул деньжонок, только у самого негусто было.
- А зиме только середина.
- Середина, - а в деревнях уже голодают, мрачно сказал Баруф. Хлеба
нет и охотников война подобрала.
Кстати, наших опять разбили под Гардром. Спасибо, морозы выручили,
Тубар не стал добивать.
- Морозы! - бросил Эргис с усмешкой. - Это у Тубара, небось,
хитрость! Я-то знаю, три года с ним ходил! Ну, давай к столу!
Баруф нехотя сел к столу, взял ложку в кулак, чтобы не дрожала. Съел
пару ложек - и отложил.
- Что не ешь?
- Неохота. - Посидел, устало сутулясь, и сказал, словно между прочим:
- Тубар согласен встретиться с моим человеком.
Я подавился. Откашлялся и кинулся на него:
- Тебе что, приспичило от меня избавиться? Вчера Угалар... такого
страху натерпелся, что вспомнить стыдно... а толку?
- Как посмотреть. Если он тебя не вздернул на первом же суку...
- За этим ты меня и посылал?
- Не совсем, - ответил Баруф спокойно.
- Вот и ступай к Тубару сам!
- Брось, Учитель, - вступился Эргис. - Ты черта переговоришь, а деда
и подавно!
- Вот я с чертом и потолкую!
- Ладно, - сказал Баруф, сдвинул котелок в сторону и выложив на стол
самодельную карту.
- Тут обстановка на вчерашний день. Запоминай.

К утру вьюга перебесилась. В хрустком безмолвии встал ледяной
рассвет, сгущая в иней дыхание, обжигая глаза. Почти по брюхо в снегу
брели наши кони, тащились, пропахивая извилистые канавы, и шерсть моего
вороного Блира поседела от замерзшего снега.
Баруф молчал, угрюмо сутулясь в седле. Я знал, что он не хочет меня
посылать, и если посылает, то просто нельзя иначе. Я знал, что он за меня
боится, а я свое отбоялся ночью.
Кони выбрались за старую лесную дорогу и пошли немного живей. Баруф
остановился. Мы уходили, а он стоял и глядел нам вслед, и это было
довольно забавно. Картина, достойная кисти Аргата: так провожают героев.
Слишком прозрачно и звонко было морозное утро, слишком бел и наряден
придавленный снегом лес, чтобы хотелось думать о смерти. Смерть - это
когда над тобою дождь и ненастье, когда на душе камнем лежит тоска, а
сейчас все светло и просторно, как этот белый лес, как этот белый
прозрачный день. Может быть в этом есть немного игры - но очень немного.
Просто пора сменить раздумье на дело, просто хочется жить, просто
поскрипывает заледеневшая кожа седла и позвякивает сосульки в конском
хвосте, а Эргис молчит, и можно подумать о том, о чем не надо бы, но очень
хочется думать.
Я ехал и думал о Суил. За одно я могу поблагодарить этот мир:
наконец-то Миз ушла из моей души. Не сразу и не легко - я и сам не знал,
как крепко это во мне сидело. Словно невзрачный сорняк с огромными
корнями; как будто немного места занимала она в моей жизни: жалкий
остаток, не отнятый работой - а оказывается, нет местечка, куда бы не
пророс один корешок, и всякая мысль отзывается болью - нет, уже не о ней.
О том, что целых восемь лет она не любила меня. Оказывается, я покупал ее
за деньги и за тряпки, и думал, что она меня любит, и прощал ей за это все
- даже то, что не надо было прощать. Я почти не думал об этом в аду двух
последних лет, но в Квайре эта боль вдруг проснулась во мне, и мучила, и
будила по ночам... еще долго болело бы, если бы не Суил.
Я не заметил, как это все началось. Просто думал о хуторе Зиран, а
оказалось: о Суил, о Квайре - а оказалось: о Суил. О работе - а оказалось:
о Суил. Я сам удивился, когда это вдруг понял. Что для меня Суил? Милая
девочка, деревенская простушка себе на уме. Что бы могло нас связать? У
меня не было даже влечения к ней. Сколько раз во время наших осенних
походов мы лежали вдвоем за кустами, пережидая стражу, однажды нам
пришлось ночевать в каком-то складе, потому что мы не успели уйти из
Квайра до закрытия ворот; сколько раз я брал ее на руки, перенося через
ручей, - и ни разу ничего не шевельнулось во мне. Она оставалась для меня
почти ребенком, приемной дочерью Баруфа - и это исчерпывало все.
А теперь я думал о ней. Думал сладко и безнадежно, не как мужчина о
женщине; я не мог представить ее ни возлюбленной, ни подругой - мне просто
нужно было, чтобы она была в моей жизни, и я мог бы вот так безнадежно и
томительно думать о ней.
Состояние, характерное для подростка, очень забавно для немолодого
мужчины, над этим стоило посмеяться, я и смеялся, смеялся, пока путался в
снегах бесконечной морозный день, но снова зарозовело небо, кони вышли на
утоптанную тропу, и Эргис обернулся ко мне:
Скоро. Чуешь, дымом тянет?
Пожелтели и умерли розовые блики; тропа вильнула в последний раз и
вытекла на поляну. Просто сказка: дремлет под белой шапкой избушка, теплый
свет из окошка упал на снег - только вот трое солдат у крыльца не
вписываются в картину.
Я спешился, бросил кому-то поводья, с трудом открыл разбухшую дверь.
Привычные декорации: тяжелые бревна стен, блестящий от копоти
потолок, грубый стол посредине. Только на нарах роскошная черно-багровая
шкура, и на столе не лучина, а саккарский светильник-ладья.
Тубар не встал мне навстречу - только чуть отодвинулся от стола и
подчеркнуто уронил ладонь на рукоятку сабли.
Я поклонился.
- Приветствую вас, доблестный тавел.
- И я вас, биил...
- Бэрсар.
- Известная фамилия.
- Я не делаю ей чести.
- Что же так?
- Я - первый бунтовщик среди Бэрсаров.
Он хмуро поглядел на меня, пожал плечами и приказал:
- Раздевайтесь!
Вовремя, потому что я был озадачен. Что-то тут было не то. Если Тубар
сам тайно приехал на эту встречу, почему он так осторожен? И я неторопливо
- много дольше, чем надо - снимал сатар, куда его деть, и, наконец, кинул
на нары в стороне от роскошной шкуры. Отправил тапас, пригладил волосы и
спокойно встал перед Тубаром.
Он зорко разглядывал меня небольшими темными глазами. Совсем простое
лицо - лицо старого охотника или солдата: обветренное, с жесткими
морщинами, с щетинистой седоватой бородкой.
- Садитесь, - велел он, наконец, и я с удовольствием сел, а Табур все
молчал, сверлил меня взглядом, и его молчание уже попахивало угрозой. Мне
стало легче, когда он заговорил:
- Я ждал Калата.
- И в лесу есть глаза, - сказал я спокойно. - Огил не хотел, бы вам
повредить.
- А вы?
- А я никогда не бывал в Лагаре.
Он усмехнулся.
- Так чего ему от меня надо?
- От вас? Ничего.
Тубар нахмурился и положил на стол руки. Руки тоже были плебейские:
большие, красные, с короткими пальцами.
- А какого черта я сюда перса?
- Не сочтите за дерзость, славный тавел, но я хотел бы, чтобы вы
позволили мне говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46