Ты бы и сам как-нибудь сумел ее отыскать, но я хочу быть уверена. Если не будешь натягивать поводья, то нагонишь Дро еще до заката.
- Мне не на что купить лошадь, - сказал музыкант.
- Я и не продам ее тебе. Когда догонишь Дро, обязательно дай ей попастись вволю, потом разверни и отошли обратно ко мне. Она знает дорогу.
- И нанять лошадь мне тоже не на что, - надулся Миаль. Он прижимал инструмент к себе так крепко, словно боялся, что его отнимут. У него даже руки дрожали от напряжения.
- Платы не нужно. Я одолжу ее тебе.
- А в чем тут подвох?
- Какой ты подозрительный!
- Жизнь научила.
- Так разучись! - женщина улыбнулась ему, ее улыбка была как солнечный луч. И ушла.
Он лежал, напряженный и съежившийся, ужасаясь всему на свете, даже себе самому. Потом страх ушел. Оставшись наедине и в безопасности, Миаль стал видеть все в радужном свете. В конце концов, он же понравился этой женщине, позабавил ее, потому она и решила помочь ему. Что до Дро, который давно привык к своей славе, то Миаль найдет, что ему сказать. А Гисте Мортуа - всего-навсего плод чьей-то безудержной фантазии, менестрель сам умел выдумывать такое и охотно притворялся, что верит чужой выдумке. Чудесная песня о призрачном городе, о рухнувших башнях, о зеленых светляках, что кружат в его вечных сумерках - да, он обязательно сочинит эту песню. Она уже почти сложилась у него в голове, его пальцы предчувствовали ее. Увлекательное путешествие - как раз то, что ему сейчас нужно. То есть он очень надеялся, что это будет всего лишь путешествие, но никак не прибытие к конечной цели.
Миаль задремал, а ранним вечером его разбудил колокол, созывавший монахов на обед. Никто не потрудился принести менестрелю поесть, но сейчас он был полон сил и уверенности в себе. С важным видом он заявился в трапезную. Длинные ноги уже вполне сносно держали его.
Монахи встревоженно уставились на него, щеки на их жирных круглых лицах еще сильнее раздулись от пищи во рту.
Пройдясь вдоль столов, Миаль оторвал крылышко цыпленка, подхватил полную кружку золотистого сидра.
- Сын мой, - запротестовали монахи наперебой, - гостям не дозволяется есть в трапезной.
- Мой друг Парл заплатил вам за это, разве не так? - возразил менестрель, нахмурившись. - Он уже ушел, а я нагоню его завтра. Так что передайте мне вон тот каравай и соль.
Он бросил беглый взгляд на свое отражение в блестящем кувшине. Сейчас Миаль пребывал в одном из самых обаятельных своих состояний, иногда с ним случалось такое. Его волосы сияли золотом, а черты были точеными, как у наследного принца, которым Миаль втайне от всех считал себя. Ну разве мог тот пьяница с ремнем быть его истинным отцом?
Миаль развалился на стуле. Он поел сыра и ветчины с хлебом, сгрыз пару персиков и велел приготовить себе ванну. Да еще стащил три кошелька по давней привычке.
Глубокой ночью, довольный и благодушный, после того, как сам он долго отмокал в горячей ванне, а печень его отмокала в добром сидре, менестрель побрел через двор по нужде. В отхожем месте его настиг приступ шутовской щедрости, и он вернул украденные кошельки - правда, не совсем в карманы владельцев. Вместо этого он метко зашвырнул их в самую середину навозной кучи.
Утром Миаль проснулся, полный сил и благих намерений. Даже вчерашний сидр не оставил по себе похмелья.
Он прихватил инструмент, вышел к колодцу и долго плескал себе в лицо водой из ведра. Когда он покончил с умыванием, в небе занимался рассвет, а в воротах стояла рыжеволосая женщина. Теперь менестрель уже знал, как ее зовут - спросил прошлым вечером у одного из монахов. Святой брат был потрясен до глубины души. Его передергивало от одного звука ее имени.
Синнабар пересекла двор и дала Миалю яблоко. Символичность угощения не смутила музыканта - из ее рук ничто не могло смутить. Он с удовольствием откусил от него, вспоминая, как дочь Серого Герцога однажды заставила его вместе с нею грызть яблоко, подвешенное на нитке к потолку. Они пару раз столкнулись зубами, и менестрель все время боялся, что девица укусит его. Тому, кто будет последним, полагался штраф. Миаль проиграл. Впрочем, если бы он выиграл, награда была точно такой же.
Но с Синнабар ему было легко и спокойно. Даже если она безмерно им восхищалась, то вела себя сдержанно и ничего не добивалась.
За воротами смирно стояла чалая кобыла. Миаль не садился верхом уже много месяцев, даже лет, но у кобылки была такая милая морда! Она понравилась ему в первого взгляда, и он с радостью поделился с ней яблоком.
Когда менестрель уже сидел в седле, как всегда, с инструментом за спиной, Синнабар указала на седельную сумку с провизией.
- Это можешь оставить себе. Но лошадь верни назад.
- Обязательно, - заверил он ее очень искренне.
Синнабар взяла его руку и вложила в нее изумительную глиняную собачку. Песик был совсем как живой, и Миаль рассмеялся. Фигурка еще хранила тепло после обжига. Менестрель посмотрел на Синнабар и сглотнул подступившие к горлу слезы умиления. Каждый раз, когда ему делали подарок - настоящий, бескорыстный подарок - он бывал тронут до боли, до глубины души.
- Езжай, - сказала женщина. По щекам у нее текли слезы, но она улыбалась менестрелю. Он тоже прослезился и глупо ухмыльнулся ей, несколько раз кивнул и тронул лошадь.
Кобылка с места взяла в бодрый галоп, чем едва не вытряхнула из седла и немало удивила Миаля.
* * *
Лишь когда лошадь унесла его далеко от деревни своим бодрым галопом, менестрель спохватился, что Синнабар так ничего и не сказала ему про дорогу. То, что ему удалось отыскать Дро в прошлый раз, говорило о блестящих способностях Миаля размышлять и делать выводы. Но теперь он скакал вслепую, точнее, скакала кобыла. Тут он вспомнил, как Синнабар говорила ему, что лошадь знает дорогу. Немного подумав, он решил, что движется в правильном направлении, ибо они неслись как раз навстречу восходящему солнцу.
Сперва они двигались по тропкам, вьющимся вдоль изгибов реки, потом свернули. Слева поднялись пологие холмы. По правую руку без конца и края простиралась долина реки, чистые и прозрачные воды ее, чуть подернутые дымкой, блестели в лучах низкого утреннего солнца.
Потом над всадником и лошадью сомкнулись своды леса. Река, холмы и тропки остались позади. Шелестели кроны. Птицы порхали перед самым лицом менестреля. Лошадь умерила свой бег и перешла на ровную рысь.
Миаль вообразил, как выглядит со стороны, и пришел в восторг.
Он пристроил инструмент так, чтобы он висел не за спиной, а спереди. Грубая перевязь, небрежная роспись деревянного корпуса и неровные вкрапления слоновой кости вселили в него спокойное уверенное вдохновение. От жесткого прикосновения струн к старым мозолям на пальцах менестреля захлестнула волна чистейшего умиротворения. Не прикасаясь к дудочке, он принялся наигрывать на одних струнах, импровизируя танец для лошади.
Порой, когда ему случалось задуматься о сложности инструмента, он только диву давался. Для Миаля он был прост и понятен, но многие ли еще в этом мире смогли бы играть на нем? Лично он знал только двоих - покойного изобретателя и своего папашу, который управлялся с ремнем куда более мастерски, чем с инструментом. Миаль с любопытством смотрел на свои пальцы. Секрет крылся в мистическом сочетании предвидения, внутреннего слуха и действия. Каждое касание рождало не только звук данной струны, но и давление, которое заставляло отозваться струну на противоположном грифе, а тот звук, в свой черед, влиял на первую ноту. Если играть не только на струнах, но и на дудочке, пальцы закрывали клапаны, которые опять-таки заставляли звучать дополнительные ноты. Но как один человек мог управляться с двумя или тремя разными, но тесно связанными и зависящими друг от друга гармониями, как разом удержать все это в голове? На самом деле, когда Миаль использовал все возможности инструмента, то мог выводить семь или даже восемь мелодий одновременно: аккорды, переплетающиеся темы или фуги, построенные на контрапунктах.
Так или иначе, но кобылке музыка нравилась.
Солнечный свет лился сквозь кроны. Миаль оставался в седле, пока они не выбрались из лесу и не оказались высоко на скалистом склоне.
Внизу и впереди, насколько хватало глаз, расстилался незнакомый край. С высоты открывался странный пейзаж, похожий на доску для настольной игры: тут и там его пересекали дымчатые полосы деревьев, ленты ручьев, впадины долин. Река, теперь такая далекая, что казалась узкой, как след от слезы на щеке, несла свои воды на юг. И нигде не было видно ничего, что можно было бы назвать дорогой. Миаль спешился, взял лошадь под уздцы и долго стоял, обозревая окрестности.
- Не знаешь, куда нам дальше? - спросил он кобылку. Вместо ответа она потянула его вперед.
Спустившись, они очутились в высохшем русле небольшой реки, и пошли по гальке и мху, выстилающим его дно. Вскоре после полудня русло вывело их на равнину, чем-то напоминающую парк, с живописными группами деревьев тут и там. Миаль обследовал сумку с едой и перекусил. Лошадь аккуратно пощипала травку.
Не быстро и не медленно они продвигались по плоской равнине, которая едва заметно понижалась к востоку. С севера и юга поднимались скалы, но до них было много миль. Над головой проплывали облака, словно днища исполинских небесных кораблей. День разгорелся в полную силу и стал понемногу гаснуть.
Миаль заметил Дро еще издали - крошечный черный силуэт, сперва просто темная точка на горизонте, потом букашка.
Менестрель тут же испуганно натянул поводья. Кобыла остановилась. По спине Миаля бегали мурашки, в животе что-то шевелилось, и все это приводило его в бешенство. Он пустил лошадь в стремительный галоп.
Если Дро услышал его приближение - а вряд ли он мог его не слышать - то не потрудился не только обернуться и посмотреть, кто пожаловал, но даже уйти с дороги.
Миаль промчался мимо него на полном скаку, только комья из-под копыт летели. Он развернул кобылу, остановил ее поперек пути Дро и вытаращил глаза в притворном удивлении:
- Вот это да! Чертовски забавно встретить тебя здесь!
Глава 7
- Где ты украл лошадь? - Дро остался совершенно равнодушен к появлению Миаля, и голос его был безучастным.
Менестреля охватила тоска.
- Ничего я не крал. Мне одолжила ее твоя подружка.
Охотник не ответил. Миаль вдруг почувствовал себя слабым и измотанным. Он вспомнил, что еще пару дней назад лежал в лихорадке, не имея сил встать, и его накрыла волна жалости к себе.
- Я не сам решил ехать за тобой, - сказал он. - Это твоя рыжая направила меня. Она, кажется, вбила себе в голову, что я могу тебе пригодиться.
Дро рассмеялся, резко и коротко.
- Угу, - уныло согласился Миаль. - Очень смешно, живот надорвешь.
Он слез с лошади и грустно погладил ее. Кобылка опустила голову и стала щипать траву. Воздух здесь был густой, ветер приносил благоухание то ли клевера, то ли деревьев. Неотвратимо наползающий вечер заставлял Миаля настойчиво искать человеческого общества. Он посмотрел на Дро.
- Я должен отослать лошадь обратно в поселок.
- Почему бы тебе самому не вернуться вместе с ней?
- Я же говорил тебе - я иду в Гисте Мортуа. Как и ты.
Дро сделал широкий театральный жест, словно приглашая Миаля на несуществующую дорогу, ведущую на восток:
- Прошу.
- Давай так, - в отчаянии сказал менестрель. - Я должен тебе деньги. Не люблю быть в долгу.
Он оборвал себя, не понимая, откуда взялось это отчаяние. Наверное, это был просто страх ночевать одному в этих чужих краях, без единого следа людей вокруг, если не считать их двоих.
- Я прощаю тебе долг, - сказал Дро. Он обошел менестреля и двинулся дальше на восток.
Миаль остался стоять и смотреть ему вслед, безнадежно пытаясь придумать, что возразить и как побороть глупый детский страх. Черный силуэт снова становился все меньше и меньше, небо окрасилось алым. Менестрель взглянул на запад. Солнце садилось в живописную рощицу. Деревья пылали, но не сгорали, а светило дюйм за дюймом погружалось в переплетение их крон.
Дро был уже в паре сотен ярдов.
Кобыла, пощипывая траву, убрела в сторону. Миаль позвал ее - лошадка подняла голову и посмотрела на него большими умными глазами. В медных лучах заката она тоже казалась медной. Когда музыкант снова окликнул ее и подошел на шаг, она вскинула голову, взбрыкнула и поскакала прочь, туда, откуда они прибыли. Спустя полминуты ее уже не было видно за деревьями. Может быть, она поняла возглас Миаля как разрешение вернуться домой, но на его взгляд, это был просто упрямый норов. Сумка с едой так и осталась притороченной к седлу. Миаль повернулся и посмотрел вслед Дро - тот уже опять казался черной букашкой вдалеке. Менестрель побежал за ним на затекших и нетвердых после долгой верховой езды ногах. Голова гудела. Когда силуэт Дро вырос до размера ладони, музыкант перешел на торопливый шаг.
Дро время от времени оглядывался через плечо - оглядывался, но продолжал идти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27