Начальник покопался в бумагах на столе, приподнял палец — собственно говоря, уже и не палец, а целую колбасу — и ткнул им в меня.
— Вы — любовница Завиона?
Этот высокий голос принадлежал как бы не мужчине, не женоподобному существу, а лишенной всякой женственности женщине. Карикатура.
— Да.
— Так вы признаетесь в этом теперь? Мне кажется, поначалу вы проявили большую скрытность. Хотите сказать мне что-нибудь еще?
— Я не повинна ни В одном преступлении, совершенном против королевства Тулия.
— Вероятно, вы не прочь узнать кое-какие новости, — сказал он.
Я стояла перед ним со связанными руками, мне оставалось лишь покорно выслушать все, что он пожелает мне сообщить.
— Человек по имени Ретка схвачен толпой в Эбондисе. Жители города открыли ворота и выдали главных зачинщиков мятежа тулийским войскам. Возможно, в ответ на их действия король проявит снисходительность. Некий Оберис — вам доводилось слышать это имя? — сыграл определяющую роль в принятии такого решения.
Чудовищная судорога, не причинив боли, свела мне тело и словно пронзила насквозь чрево, будто якорь удерживающее во мне тяжесть. Пронзить его и отступиться. Пострадает ли от этого зародыш? Не стану ничего подсказывать начальнику Дома Ночи. Пусть привносит детали по собственному усмотрению.
— Ретке не приходится рассчитывать на милосердие, — сказал начальник. Он долго смотрел на меня блестящими сощуренными глазками, а потом добавил: — Как и всем вам.
Но он так и не упомянул о Фенсере Завионе. Значит, он ничего о Фенсере не знает. Фенсера не схватили.
Возможно, и Ретка… что стоит соврать этому тулийцу, засевшему в крепости на Китэ?
— Позвольте осведомиться, какое впечатление произвели на вас эти известия? — спросил начальник.
— Почему вас интересует мое мнение?
— Милая дама, вы слишком дешево себя цените. Неужели у вас не найдется полезных для короля сведений?
— Ни малейших.
— Я склонен полагать, что вы сказали правду, — медленно проговорил он. — Сеть расползается все шире, и все вы попадетесь в нее рано или поздно. Судебная процедура изрядно упрощена. К чему свидетельства против людей, которые сами обрекли себя на казнь? — Даже тень какого-либо выражения не проскользнула по гладкому пузырю, его лицу. Глаза его почти не двигались, он вроде бы ни разу не моргнул. — Я мог бы повесить вас хоть завтра, — сказал он, — или прямо сегодня.
Внутри меня ничто не отозвалось на его слова. Неужели я ему не верю?
Гном заерзал на месте, и начальник повернулся на несколько дюймов в его сторону, казалось, что его тело — монолит.
— Что?
— Надо бы уговорить ее, — сказал гном.
Начальник улыбнулся в ответ. Я и не предполагала, что такое возможно, но щеки его поползли вверх, а глазки на секунду накрыла приливная волна плоти.
— Нет. Твои навыки, которые так пригодились в прошлых случаях, тут ни к чему. Откуда ей знать что-либо важное?
Они стали обсуждать, насколько эффективны окажутся пытки.
Но и это не произвело на меня впечатления.
— Видишь, — сказал начальник, — она и теперь молчит. Она вообще мало разговаривает. Немногословность — достоинство для женщины. А вот повешение — совсем другая история. Повешение — конечный предел немногословности. Крепкая шея, стройная, но довольно сильная. По-моему, эта самая Арадия не очень-то быстро умрет. — Он опять повернулся к гному: — Достань-ка моих барышень.
Гном рысцой затрусил к шкафчику и с некоторой церемонностью и усердием извлек оттуда длинный поднос, на котором покоились какие-то белые предметы. Когда их принесли и разместили на столе, начальник жестом велел мне подойти поближе. Я не пошевельнулась. Тогда он снова мерзко улыбнулся, поелозил руками по подносу, выбрал два из лежавших на нем предметов, а потом приподнял их и развернул, чтобы мне было видно.
Слепки, снятые с искаженных лиц.
Я смотрела на них, а он говорил:
— Посмертные маски преступников, казненных через повешение. Женского пола. Работы над ними проходили под моим руководством. Я провел небольшое исследование процедуры казни. Та дама, что слева от меня, умерла мгновенно. Отметьте различие во внешности меж ней и той, что задыхалась на протяжении двух минут. Подойдите, если угодно, тут есть еще две. И каждая совершенно не похожа на остальные. В отношении мужчин исследования не проводились. За последние шестьдесят с лишним лет в замке не повесили ни одного мужчины. А этим маскам уже лет десять. В чем их вина? — проговорил он, словно отвечая на мой вопрос. — Они занимались колдовством. Их прислали ко мне после вынесения приговора. Надлежало привести его в исполнение, соблюдая осмотрительность, не вынося сора из избы. И захоронить трупы в стенах замка.
Он опустил слепки и положил их обратно на поднос. Взгляд начальника остановился, целиком сосредоточившись на них. В лице его нельзя было прочесть ни малейшего признака вульгарности или жадности. Возможно, потому, что владевшие им чувства никакими силами не могли пробиться наружу.
Немного погодя он сухо сказал гному:
— Отведи ее вниз.
И гном, назойливо прищелкивая языком, повел меня прочь из комнаты, вниз по лестнице туда, где сидели надзирательница и человек с соломенными волосами, она на стуле, а он на ковре, покрывавшем площадку.
Они водворили меня обратно в камеру. Вскоре после этого у меня случилась такая вулканическая рвота, что мне подумалось: вот тут-то я и умру; кончина от болезни показалась мне вероятной, хотя в кабинете начальника я сочла смерть чем-то немыслимым.
Приступ рвоты закончился, я лежала на тюфяке, дрожа всем телом. Мысли мои не занимали ни Ретка, ни Фенсер, ни пять колдуний, призраки которых скончались от удушья в толще камня. Я не думала о том, как трет шею веревка, хотя истерзанное рвотой горло сильно болело. Наверное, я о чем-нибудь да размышляла, мучилась страхом, молилась или же предавалась воспоминаниям, а может, слепо цеплялась за будущее. Но нет, и словно утратила способность к мышлению. Я смотрела в небо, перечеркнутое оконной перекладиной, пока не заснула.
4
Я понимала, что обращаться с просьбами к выносившей помои девушке бессмысленно, и сообщила ей, не зная, получится ли что-нибудь из этого, что мне нужно переговорить с надзирательницей. В полдень ключ, как и прежде, заскрежетал в скважине, и в камеру вошла надзирательница.
— Что с вами случилось? — спросила она.
— Мне необходима другая одежда. Посмотрите, все швы полопались.
Она бросила на меня подозрительный взгляд и сказала:
— Вы располнели на здешнем рационе.
— Я беременна, — сказала я.
Она подошла ко мне и обхватила, как грубоватый ухажер, за талию.
— Я не могу затягивать корсет туже, чем теперь. Либо мне дадут подходящую одежду, либо придется ходить голой.
— Да, месячных у вас не было, я заметила, — проговорила она. — На каком вы сроке?
— Я думаю… два месяца. — В последнее время я забывала отмечать даты в исписанном блокноте. Через окошко не разглядеть смены времен года, единственным ориентиром служило чередование темноты и света. И это существо, пришедшее извне и воцарившееся в моем теле, из-за которого тело разбухло, а платья стали рваться.
— Ложитесь, — сказала надзирательница, — я должна вас осмотреть.
На это я не рассчитывала. Нелепая тревога охватила меня. Я отнеслась к угрозе смерти с тупоумным безразличием, а теперь вся взмокла и покрылась холодным потом. Но иного выхода нет. Надзирательница опустилась на колени; я еле вынесла этот тщательный, болезненный, унизительный осмотр, но с облегчением заметила, как она вымыла руки в умывальнике, прежде чем взяться за меня.
Закончив, она сказала:
— Удивительно, как это вы вообще догадались, что с вами такое, дурочка вы маленькая. — (Я действительно едва не приняла беременность за что-то другое.) — А срок вы определили неправильно. Плод небольшой, но ему добрых четыре месяца.
После осмотра у меня все болело, но я села и уставилась на нее.
— Четыре месяца… этого не может быть.
— Не спали с мужчинами? Ну, тогда это чудо.
Я обхватила живот руками, чтобы приглушить протесты боли. И вспомнила, как люди думают, как восстанавливают события в памяти. Я спала с Фенсером в нашей с ним постели в деревне Ступени. До появления Фирью и бегства в Эбондис; прежде чем оборвалась любовь и все это случилось; до того, как Ретка…
— Но у меня были кровотечения, — воскликнула я, обращаясь к надзирательнице, — в положенное время.
— Такое случается. Много крови?
— Нет, очень мало.
— Она шла через плод. А вы уже забеременели. Многие женщины обманываются таким образом.
Она вытерла руки, сказала, что пришлет одежду посвободней. И что мне можно носить несильно затянутый корсет, он будет поддерживать живот. А также следует расширить рацион питания.
Говоря об этом, она смотрела на меня с презрением. Список предусмотренных тюремным уставом мер. А сколько еще несчастных женщин успело пройти через ее руки, женщин, у которых рос живот, которые рожали среди каменных стен и теней? Удалось ли кому-нибудь из них доносить дитя до срока? А мне удастся? И что ожидает болезненного ребенка, появившегося на свет в аду, где в конечном счете все подвластно черной Старухе?
И все же я не смогла устоять перед захлестнувшей меня волной блаженства.
До сих пор я не воспринимала его как живое существо. Но с каждым мгновением все, что казалось лишь утомительным недугом, странной водянкой, от которой вздулся живот… теперь это превратилось в чудо. Однажды, давным-давно, я испугалась, при обстоятельствах, которые в сравнении с нынешними были идеальны, и освободивший меня поток крови явился как благословение богини. Но этот островок света — здесь, в одиночестве, во мраке, — я всей душой потянулась к нему Ведь я ношу ребенка Фенсера. Дитя любви.
В обрамлении ветвей темно-зеленого дерева сидела моя светловолосая мама и весело разговаривала с маленькой девочкой, чьи волосы были еще светлей.
Я ощутила прилив отчаянной зависти, а потом вспомнила: ведь это моя дочка. И тогда полнейшее умиротворение снизошло на меня. Чувствуя, как на губах играет улыбка, я вскинула лицо навстречу теплому-теплому солнцу.
Повеяло запахом сирени. Я шла вперед, и мягкие коготки кустов легонько цеплялись за меня. Под лавровым деревом лежала тигровая змея, и я решила отнести ее своей дочке, пусть поглядит на этот царственный золотисто-оранжевый кушак, небрежно брошенный среди камней.
Но не успела я пройти лужайку, как началось землетрясение, а они еще не подняли глаз, не увидели меня и не поздоровались. Меня швырнуло наземь, стало бросать из стороны в сторону, я погрузилась в черную пустоту, а чей-то голос нетерпеливо повторял: «Вытяни руки, вытяни руки, давай живей».
Я покорно позволила этому неизвестному существу завладеть моими руками, но оказалось, это человек с соломенными волосами, который снова туго их связал.
Заметив, что ему удалось меня разбудить, он сказал:
— Вы отправляетесь вниз.
И все. Никаких пояснений.
Я не знала, что предвещают его слова, но внезапный страх — до чего же запоздалый — привел меня чуть ли не в умопомрачение, я стала громко кричать.
Он ударил меня; кажется, не очень сильно.
— Тихо, — сказал он.
И тут я заметила, что выносившая помои девушка тоже здесь, она собирала мои вещи и белье с постели.
Он вывел меня из камеры. Ругаясь и ворча, девушка пошла следом.
Мы начали спускаться.
Мы спускались в каменный колодец лестницы.
Теперь тьма стала почти осязаемой.
Моя новая камера: сделав пять шагов, ее можно обойти кругом. Окна в ней нет. Мне оставили несколько свечей. Их совсем мало. Появятся ли другие, когда сгорят эти?
Здесь холодно, но по-другому, чем наверху. Воздух тяжелый, как жидкость, и этот холод тоже жидкий, ты целиком погружаешься в него, он затекает под матрас.
А тишина зазвучала еще громче; иногда слышались быстрые, едва приметные шажки крыс, вероятно, за дверью.
Вот оно, возмездие. Это я поняла, но причина по-прежнему мне неизвестна.
Только ведь я беременна, а во многих странах существую законы, согласно которым тело преступника неприкосновенно, если в нем зародилась новая жизнь. Пока я ношу ребенка, у него нет никакой возможности меня повесить. Он и мечтать об этом не смеет.
Пока горела первая свеча, я изнемогла от страха, боясь сойти с ума.
Я судорожно пыталась сохранить рассудок — так утопающий цепляется за спасительный обломок доски.
Через несколько часов у меня кончились все свечи, я зажигала их друг от друга, ведь мне не оставили кресала. Если пламя угаснет, то насовсем.
Свет окончательно померк.
Что-то заскреблось в дверь.
Я прислушалась.
Что-то сказало:
— Пока ты здесь сидишь, все забудут про тебя.
Я решила, что это гном. Всякие мольбы бессмысленны.
— Ты не спишь? — прошипел чей-то голос.
Я спросила:
— Что мне сделать, чтобы вернуться в другую камеру?
— Уже поздно, — прошипел в ответ чей-то голос.
Не сон ли это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78