— Мне сказали, как вас зовут, но я позабыла.
— Аара, — проговорила я и добавила: — Госпожа.
— Принцесса Аара, — как мне показалось, с некоторым ехидством в голосе поправила она. Но ею двигало озорство, а не злоба. — Теперь вот что я вам скажу. Мой титул в разговоре полагается использовать как основу предложения. Например: да будет известно госпоже, меня зовут Аара. Или: Госпожа, по-видимому, догадывается, что это вино мне внове.
Наверное, у меня открылся рот. Собравшись с мыслями, я проговорила:
— Госпожа очень добра. Приношу Госпоже извинения за свое невежество в области здешних обычаев.
Она залилась переливчатым смехом.
— Милая девушка, — сказала она. И шутливо ткнула в мою сторону пальцем. Сегодня она надела кольца, в мою честь или по случаю появления вина.
О Кире Гурце никто не заговаривал. (Нет, он точно ничего не рассказывал мне о ней, он говорил о лесах и озере, о лебедях и волках или о Мельме. А прочем, часто ли я прислушивалась к его словам?)
Спустя некоторое время явился Мельм с вином, уже перелитым в графин из толстого хрусталя. Цвет напитка соответствовал его названию.
Мельм предупреждал меня заранее, что первый бокал следует поднести богу, поскольку это вино нацежено из бочек новой партии, урожая пятилетней давности.
Оно оказалось очень холодным и жгучим, выдержанным и сухим. Аромат как у цветов. Во рту остался двойственный привкус, очень стойкого и в то же время чистого вина, словно я испила воды из незамутненного источника.
— Славно, — сказала бабушка и причмокнула запавшими губами. Ее подернутые дымкой, зрячие глаза остановились на моем лице. — Когда вместе с выпавшим снегом здесь появлялись волки, мы выносили на улицу миску, для принца или короля стаи. Иной раз ему приходилось сражаться за нее. А потом он принимался лакать вино. В особенно скверные зимы они скребутся в двери дома: зала, гостиной, библиотеки и хозяйского кабинета — они выходят на дорожку, окружающую дом. Мельм покажет вам отметки. А иногда случается увидеть черного волка, который принадлежит к племени богов.
Не в силах сдержаться, я судорожно передернула плечами. Это доставило ей удовольствие.
Вскоре она вышла из-за стола.
Топаз ударил мне в голову, и пока она поднималась на галерею, я шепнула Мельму:
— Какая замечательная женщина!
Не знаю, что я при этом имела в виду; возможно, на меня просто напала сентиментальность, но Мельм то ли не принял мое замечание в расчет, то ли согласился с ним: он промолчал.
3
С розовых кустов облетели листья, ветры пробудились ото сна, и тогда я обнаружила в лесу храм Вульмардры.
С заходом солнца наступали долгие северные сумерки. Мне говорили, что в середине лета всю ночь не темнеет и полусвет стоит до самой зари, но я была тогда нездорова, и сама этого не видела. Теперь закат приходился на четыре часа, но в шесть можно было бродить вокруг озера по лужайкам, раскинувшимся под небом, похожим на синие стразы, из которых ювелиры делают фальшивые сапфиры. Все еще пели птицы. Скоро они улетят на юг, их песнями нужно запасаться, как фруктами и вином. Должно быть, здешние зимы безмолвны.
Предвестие зимы пробудило во мне неясный страх, опять. Это тень, оставшаяся после отступления. А лето тоже наводило на мысли о тревожном: даже в Крейз Хольне среди аромата роз и желтофиолей порой мне казалось, что я чувствую запах пороха. Тем не менее страхи мои лежали в доступных разуму пределах. Мне удавалось их побороть, и они угасали. Я шла среди росших кучками камышей, доходивших мне до пояса, мимо прогнувшихся мостков пристани. В тихих водах отражался раскрашенный дом; время от времени озерную гладь будоражили водяные курочки, отражение распадалось на части, а затем вновь возникало у них за спиной, целое и невредимое.
Черная гробница давнишнего владельца усадьбы Гурц не казалась мне воплощением смерти. Смерть — это широкое заснеженное поле; участок сада, где навалены бревна, пушка, залп… я отогнала смерть прочь и увидела в озере отражение перламутрового строения, стоявшего среди деревьев на восточном берегу; прежде я его не замечала.
Обойдя вокруг озера, я обнаружила за соснами липовую рощу. Деревья сбросили листву, и храм открылся взгляду.
Он был не больше черной гробницы, но бледно-сизого цвета; на восьми тонких колоннах, как на стебельках, покоилась похожая на верхушку яичной скорлупы кровля. Два куста сирени с голыми ветвями стояли на страже у входа. Капители колонн украшал фриз с изображениями женских фигур. Зимний мох, словно плющ, покрывал потрескавшийся пол. Пока липы не стряхнут листву, дом отсюда не виден. И сам храм в летнее время скрыт от взгляда.
Я прошла чуть-чуть вперед, поднялась на первую разбитую ступеньку. Мне не хотелось заходить внутрь. Алтарь обнесен цепями из побегов плюща, здесь недавно прибирали. Со склонившегося пшеничного колоса осыпается шелуха, разбросанные по алтарю цветы и виноградины пригодились в пищу дроздам и зябликам.
Там не оказалось статуи.
В прежние времена, на юге, где она звалась Вульмартис, а я была ребенком, я делала для нее все, что положено, по крайней мере когда это вменялось мне в обязанность. Но Вульмардра мне незнакома. Гурц говорил, что крестьянки ее почитают.
Быстрым движением я склонила голову.
Я повернулась, собравшись уходить, и вдруг мне показалось, будто чьи-то пальцы слегка коснулись моего плаща. В храме царила напряженная тишина, и от одного этого ощущения я подскочила как ужаленная. Я оглянулась — все выглядело по-прежнему.
— Принести тебе что-нибудь, владычица? — проговорила я вслух. И заметила, что меня бьет дрожь. — За мной еще остался долг?
Долг? А как же. За клинок, рассекший шею Драхриса под ухом, за первый и четвертый укол в саду, где звенели шпаги.
Меня словно зажало меж двух гигантских ладоней, и я повисла над землей; казалось, невидимые глаза пристально всматриваются в меня. Неужели я по неведению нанесла страшное оскорбление? Быть может, мои грехи и преступления куда тяжелей, чем я предполагала. Не предстоит ли мне снова стать рабыней ужаса и боли, чтобы умиротворить ее?
Меня отпустило. Как будто огромные волны сжатого воздуха быстрым движением пронеслись сверху вниз и ушли в землю.
Утром я принесу ей меду и вина. Даже если все это мне почудилось, в проявлении почтения к богам любых краев нет ничего дурного.
4
Спустя день-другой приехал посыльный, и в мою жизнь вторгся внешний мир.
Он был одет в ливрею дома Воллюс, а потому на мгновение показался чем-то знакомым, повседневным. Пройдя через всю гостиную, он передал мне в руки послание. Ковельт повел его в расположенные за домом помещения при кухне, чтобы он смог подкрепиться. Зашедший вместе с ними мальчик-истопник подкинул полено в огонь, а затем любопытство погнало его следом за ними.
Пожалуй, мне не хотелось вскрывать письмо. Да и откуда взяться причинам для подобного желания? Еще до моего отъезда из Крейза Воллюс получила возмещение денежных затрат и обусловленную плату за услуги. Впрочем, я не могла не понимать, что она пожелает получить что-то сверх того.
Я разрезала бумагу ножом из слоновой кости с рельефным тиснением.
«Дражайшая моя принцесса Аара », — такими словами начиналось послание. Я почувствовала, что задушевный его тон призван послужить мне напоминанием о том, что высокий титул достался мне благодаря помощи Воллюс, а ласковое обращение я вольна рассматривать как угодно. Она выражала надежду, что я здорова, что поездка не вызвала повторных недомоганий. Что поместье оказалось таким же очаровательным, каким она всегда его находила. Она высказала сожаление по поводу отсутствия весточки от меня (Ах, значит, мне следовало послать ей какую-нибудь бессмысленную писульку с очередными заверениями и выражениями благодарности), но, вероятно, дела и вправду не позволяют мне оторваться ни на минутку. Впрочем, случилось так, что теперь ей самой придется совершить поездку на побережье, пока зима еще не вступила полностью в свои права. Многочисленного сопровождения она не берет, всего пять-шесть человек да горстка слуг. Нельзя ли ей заглянуть сюда по дороге и навестить меня? Быть может, после жизни в городе, насыщенной событиями и людьми, пара дней, проведенных в этом укромном мирном уголке среди гостей, покажется мне даже приятной. (Меня передернуло от манеры, в которой она изъяснялась. Казалось, она нарочно подбирала слова, чтобы выставить напоказ собственную неискренность, а не то вдруг я ее не замечу.) Что же касается ее визита в поместье — разве я могла отказать?
Я сидела, обрывая зубчатые края бумаги.
Моя экономка со всем управится. Мне нужно будет только присутствовать, улыбаться, да вспомнить, как вести беседу с горожанами.
И наконец я дочитала последние строки. По ее предположениям, мне ничего не известно о ходе войны. В городе только об этом и говорят, но известия успели наполовину устареть. Сообщают, что Альянс Чавро, воодушевленный незначительной победой над этим простофилей, Длантом, поднялся с оружием в руках и оказывает сопротивление, а бунтовщики юга нащупывают другие слабые места империи. (Теперь стиль ее стал резче. Быть может, это — дополнительная предосторожность, ведь письма ко мне могли перехватить — разве я не южанка?) Естественно, половина легионов, подобно стаям диких гусей, уже помчались на юг и на восток. Говорят, скоро в бывшей столице не останется ни одного приглядного мужчины благородного происхождения.
«Пришлите ответ с моим посыльным. Ему велено отправиться в обратный путь с заходом солнца, но, по-видимому, он еще пробездельничает в какой-нибудь придорожной таверне. Если Вы согласны меня принять, я приеду к празднику Уртки».
Дата празднества в честь бога в медвежьем обличье менялась из года в год, в этот раз оно выпадает позже по календарю, чем в прошлый. Я знала об этом, и все же при одном упоминании у меня резко сжался желудок. Лишь однажды довелось мне видеть, как отмечают этот день, среди факелов в палатке генерала Дланта.
Неужели она нарочно выбрала такую дату, чтобы вывести меня из равновесия?
Прежде я надеялась найти в ней друга. И она превосходно играла эту роль. Может, так будет и в дальнейшем. Или близится час расплаты?
Прибыли три экипажа. Второй был набит лишь багажом, третий лишь слугами. Из кареты, возглавлявшей кортеж, вышли две дамы, затем Воллюс и два господина; один из них, весьма зрелых лет, чуть не упал, споткнувшись о поводок огромного полосатого кота.
Экипажи сопровождали скакавшие верхом два офицера кронианской армии и их денщики, все в черной форме с различными ремнями, полосками, эполетами и галунами золотого и серебряного шитья.
Я почувствовала себя ребенком, неловким и застенчивым. И вдобавок раздраженным. Эти люди хлынули на меня потоком, устремившись вверх по лестнице, на веранду, рассыпая кругом себя приветственные возгласы, словно никчемные букетики цветов, и даже кот прошелся когтями по колонне на веранде — разумеется, его остановили слишком поздно, — хотя какая разница, ведь волки уже оставили на них свои зарубки. Я попятилась, отступая в зал. Конюхи разгружали багаж. Стук копыт пробудил птиц и эхо среди придорожных сосен.
— А вот и Мельм! — воскликнула Воллюс. — Как поживаете, дражайший?
Она подала ему руку, беспрецедентный случай. Он согнулся над ней в поклоне, но не дотронулся до нее.
Роза в цветастом платье дожидалась под лестницей. Воллюс протянула к ней руки, и Роза, бросившись к ней, обхватила ее за запястья и стала их целовать.
Опершись на трость, пожилой принц сообщил, что его растрясло в дороге, и он с радостью поднялся бы в отведенную ему комнату теперь же. Вперед выступил Ковельт, он повел принца наверх. Второй принц (я не расслышала их имен) пожелал остаться, он застенчиво поглядывал на меня в алмазный лорнет, укрепленный на украшенной филигранью ручке.
Обе дамы, крашеные блондинки не первой молодости, кружили по залу, шумно восхищаясь галереей, балками и печью.
— Ну и громадина, — сказала Воллюс. — Когда вы начинаете ее топить?
— Пожалуй, мы сделаем это сегодня, — ответила я.
Мельм кивнул, потворствуя мне. Я ухватилась за этот кивок как утопающий за соломинку. Но Мельм и полюбил меня за ложь.
Кот вцепился когтями в ножку огромного стола.
— Голубчик! Как не стыдно! — прикрикнула на него Воллюс и натянула поводок.
— Смею заявить о своей невиновности, — послышался голос молодого человека.
Обернувшись, мы увидели в дверях на фоне дневного света и неожиданно хлынувшего дождя двух офицеров.
Тот, что был повыше ростом и имел чин квинтарка, отошел чуть в сторону; подобная скромность говорила о том, что этот человек наделен сильным эго или властью. Лица у обоих были гладко выбриты, а волосы отпущены по новой моде до самого воротника. Второй молодой человек, произнесший эти слова, был Вильс.
— Как видите, я привезла и старых друзей, — проговорила Воллюс с обычным лукавством в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Аара, — проговорила я и добавила: — Госпожа.
— Принцесса Аара, — как мне показалось, с некоторым ехидством в голосе поправила она. Но ею двигало озорство, а не злоба. — Теперь вот что я вам скажу. Мой титул в разговоре полагается использовать как основу предложения. Например: да будет известно госпоже, меня зовут Аара. Или: Госпожа, по-видимому, догадывается, что это вино мне внове.
Наверное, у меня открылся рот. Собравшись с мыслями, я проговорила:
— Госпожа очень добра. Приношу Госпоже извинения за свое невежество в области здешних обычаев.
Она залилась переливчатым смехом.
— Милая девушка, — сказала она. И шутливо ткнула в мою сторону пальцем. Сегодня она надела кольца, в мою честь или по случаю появления вина.
О Кире Гурце никто не заговаривал. (Нет, он точно ничего не рассказывал мне о ней, он говорил о лесах и озере, о лебедях и волках или о Мельме. А прочем, часто ли я прислушивалась к его словам?)
Спустя некоторое время явился Мельм с вином, уже перелитым в графин из толстого хрусталя. Цвет напитка соответствовал его названию.
Мельм предупреждал меня заранее, что первый бокал следует поднести богу, поскольку это вино нацежено из бочек новой партии, урожая пятилетней давности.
Оно оказалось очень холодным и жгучим, выдержанным и сухим. Аромат как у цветов. Во рту остался двойственный привкус, очень стойкого и в то же время чистого вина, словно я испила воды из незамутненного источника.
— Славно, — сказала бабушка и причмокнула запавшими губами. Ее подернутые дымкой, зрячие глаза остановились на моем лице. — Когда вместе с выпавшим снегом здесь появлялись волки, мы выносили на улицу миску, для принца или короля стаи. Иной раз ему приходилось сражаться за нее. А потом он принимался лакать вино. В особенно скверные зимы они скребутся в двери дома: зала, гостиной, библиотеки и хозяйского кабинета — они выходят на дорожку, окружающую дом. Мельм покажет вам отметки. А иногда случается увидеть черного волка, который принадлежит к племени богов.
Не в силах сдержаться, я судорожно передернула плечами. Это доставило ей удовольствие.
Вскоре она вышла из-за стола.
Топаз ударил мне в голову, и пока она поднималась на галерею, я шепнула Мельму:
— Какая замечательная женщина!
Не знаю, что я при этом имела в виду; возможно, на меня просто напала сентиментальность, но Мельм то ли не принял мое замечание в расчет, то ли согласился с ним: он промолчал.
3
С розовых кустов облетели листья, ветры пробудились ото сна, и тогда я обнаружила в лесу храм Вульмардры.
С заходом солнца наступали долгие северные сумерки. Мне говорили, что в середине лета всю ночь не темнеет и полусвет стоит до самой зари, но я была тогда нездорова, и сама этого не видела. Теперь закат приходился на четыре часа, но в шесть можно было бродить вокруг озера по лужайкам, раскинувшимся под небом, похожим на синие стразы, из которых ювелиры делают фальшивые сапфиры. Все еще пели птицы. Скоро они улетят на юг, их песнями нужно запасаться, как фруктами и вином. Должно быть, здешние зимы безмолвны.
Предвестие зимы пробудило во мне неясный страх, опять. Это тень, оставшаяся после отступления. А лето тоже наводило на мысли о тревожном: даже в Крейз Хольне среди аромата роз и желтофиолей порой мне казалось, что я чувствую запах пороха. Тем не менее страхи мои лежали в доступных разуму пределах. Мне удавалось их побороть, и они угасали. Я шла среди росших кучками камышей, доходивших мне до пояса, мимо прогнувшихся мостков пристани. В тихих водах отражался раскрашенный дом; время от времени озерную гладь будоражили водяные курочки, отражение распадалось на части, а затем вновь возникало у них за спиной, целое и невредимое.
Черная гробница давнишнего владельца усадьбы Гурц не казалась мне воплощением смерти. Смерть — это широкое заснеженное поле; участок сада, где навалены бревна, пушка, залп… я отогнала смерть прочь и увидела в озере отражение перламутрового строения, стоявшего среди деревьев на восточном берегу; прежде я его не замечала.
Обойдя вокруг озера, я обнаружила за соснами липовую рощу. Деревья сбросили листву, и храм открылся взгляду.
Он был не больше черной гробницы, но бледно-сизого цвета; на восьми тонких колоннах, как на стебельках, покоилась похожая на верхушку яичной скорлупы кровля. Два куста сирени с голыми ветвями стояли на страже у входа. Капители колонн украшал фриз с изображениями женских фигур. Зимний мох, словно плющ, покрывал потрескавшийся пол. Пока липы не стряхнут листву, дом отсюда не виден. И сам храм в летнее время скрыт от взгляда.
Я прошла чуть-чуть вперед, поднялась на первую разбитую ступеньку. Мне не хотелось заходить внутрь. Алтарь обнесен цепями из побегов плюща, здесь недавно прибирали. Со склонившегося пшеничного колоса осыпается шелуха, разбросанные по алтарю цветы и виноградины пригодились в пищу дроздам и зябликам.
Там не оказалось статуи.
В прежние времена, на юге, где она звалась Вульмартис, а я была ребенком, я делала для нее все, что положено, по крайней мере когда это вменялось мне в обязанность. Но Вульмардра мне незнакома. Гурц говорил, что крестьянки ее почитают.
Быстрым движением я склонила голову.
Я повернулась, собравшись уходить, и вдруг мне показалось, будто чьи-то пальцы слегка коснулись моего плаща. В храме царила напряженная тишина, и от одного этого ощущения я подскочила как ужаленная. Я оглянулась — все выглядело по-прежнему.
— Принести тебе что-нибудь, владычица? — проговорила я вслух. И заметила, что меня бьет дрожь. — За мной еще остался долг?
Долг? А как же. За клинок, рассекший шею Драхриса под ухом, за первый и четвертый укол в саду, где звенели шпаги.
Меня словно зажало меж двух гигантских ладоней, и я повисла над землей; казалось, невидимые глаза пристально всматриваются в меня. Неужели я по неведению нанесла страшное оскорбление? Быть может, мои грехи и преступления куда тяжелей, чем я предполагала. Не предстоит ли мне снова стать рабыней ужаса и боли, чтобы умиротворить ее?
Меня отпустило. Как будто огромные волны сжатого воздуха быстрым движением пронеслись сверху вниз и ушли в землю.
Утром я принесу ей меду и вина. Даже если все это мне почудилось, в проявлении почтения к богам любых краев нет ничего дурного.
4
Спустя день-другой приехал посыльный, и в мою жизнь вторгся внешний мир.
Он был одет в ливрею дома Воллюс, а потому на мгновение показался чем-то знакомым, повседневным. Пройдя через всю гостиную, он передал мне в руки послание. Ковельт повел его в расположенные за домом помещения при кухне, чтобы он смог подкрепиться. Зашедший вместе с ними мальчик-истопник подкинул полено в огонь, а затем любопытство погнало его следом за ними.
Пожалуй, мне не хотелось вскрывать письмо. Да и откуда взяться причинам для подобного желания? Еще до моего отъезда из Крейза Воллюс получила возмещение денежных затрат и обусловленную плату за услуги. Впрочем, я не могла не понимать, что она пожелает получить что-то сверх того.
Я разрезала бумагу ножом из слоновой кости с рельефным тиснением.
«Дражайшая моя принцесса Аара », — такими словами начиналось послание. Я почувствовала, что задушевный его тон призван послужить мне напоминанием о том, что высокий титул достался мне благодаря помощи Воллюс, а ласковое обращение я вольна рассматривать как угодно. Она выражала надежду, что я здорова, что поездка не вызвала повторных недомоганий. Что поместье оказалось таким же очаровательным, каким она всегда его находила. Она высказала сожаление по поводу отсутствия весточки от меня (Ах, значит, мне следовало послать ей какую-нибудь бессмысленную писульку с очередными заверениями и выражениями благодарности), но, вероятно, дела и вправду не позволяют мне оторваться ни на минутку. Впрочем, случилось так, что теперь ей самой придется совершить поездку на побережье, пока зима еще не вступила полностью в свои права. Многочисленного сопровождения она не берет, всего пять-шесть человек да горстка слуг. Нельзя ли ей заглянуть сюда по дороге и навестить меня? Быть может, после жизни в городе, насыщенной событиями и людьми, пара дней, проведенных в этом укромном мирном уголке среди гостей, покажется мне даже приятной. (Меня передернуло от манеры, в которой она изъяснялась. Казалось, она нарочно подбирала слова, чтобы выставить напоказ собственную неискренность, а не то вдруг я ее не замечу.) Что же касается ее визита в поместье — разве я могла отказать?
Я сидела, обрывая зубчатые края бумаги.
Моя экономка со всем управится. Мне нужно будет только присутствовать, улыбаться, да вспомнить, как вести беседу с горожанами.
И наконец я дочитала последние строки. По ее предположениям, мне ничего не известно о ходе войны. В городе только об этом и говорят, но известия успели наполовину устареть. Сообщают, что Альянс Чавро, воодушевленный незначительной победой над этим простофилей, Длантом, поднялся с оружием в руках и оказывает сопротивление, а бунтовщики юга нащупывают другие слабые места империи. (Теперь стиль ее стал резче. Быть может, это — дополнительная предосторожность, ведь письма ко мне могли перехватить — разве я не южанка?) Естественно, половина легионов, подобно стаям диких гусей, уже помчались на юг и на восток. Говорят, скоро в бывшей столице не останется ни одного приглядного мужчины благородного происхождения.
«Пришлите ответ с моим посыльным. Ему велено отправиться в обратный путь с заходом солнца, но, по-видимому, он еще пробездельничает в какой-нибудь придорожной таверне. Если Вы согласны меня принять, я приеду к празднику Уртки».
Дата празднества в честь бога в медвежьем обличье менялась из года в год, в этот раз оно выпадает позже по календарю, чем в прошлый. Я знала об этом, и все же при одном упоминании у меня резко сжался желудок. Лишь однажды довелось мне видеть, как отмечают этот день, среди факелов в палатке генерала Дланта.
Неужели она нарочно выбрала такую дату, чтобы вывести меня из равновесия?
Прежде я надеялась найти в ней друга. И она превосходно играла эту роль. Может, так будет и в дальнейшем. Или близится час расплаты?
Прибыли три экипажа. Второй был набит лишь багажом, третий лишь слугами. Из кареты, возглавлявшей кортеж, вышли две дамы, затем Воллюс и два господина; один из них, весьма зрелых лет, чуть не упал, споткнувшись о поводок огромного полосатого кота.
Экипажи сопровождали скакавшие верхом два офицера кронианской армии и их денщики, все в черной форме с различными ремнями, полосками, эполетами и галунами золотого и серебряного шитья.
Я почувствовала себя ребенком, неловким и застенчивым. И вдобавок раздраженным. Эти люди хлынули на меня потоком, устремившись вверх по лестнице, на веранду, рассыпая кругом себя приветственные возгласы, словно никчемные букетики цветов, и даже кот прошелся когтями по колонне на веранде — разумеется, его остановили слишком поздно, — хотя какая разница, ведь волки уже оставили на них свои зарубки. Я попятилась, отступая в зал. Конюхи разгружали багаж. Стук копыт пробудил птиц и эхо среди придорожных сосен.
— А вот и Мельм! — воскликнула Воллюс. — Как поживаете, дражайший?
Она подала ему руку, беспрецедентный случай. Он согнулся над ней в поклоне, но не дотронулся до нее.
Роза в цветастом платье дожидалась под лестницей. Воллюс протянула к ней руки, и Роза, бросившись к ней, обхватила ее за запястья и стала их целовать.
Опершись на трость, пожилой принц сообщил, что его растрясло в дороге, и он с радостью поднялся бы в отведенную ему комнату теперь же. Вперед выступил Ковельт, он повел принца наверх. Второй принц (я не расслышала их имен) пожелал остаться, он застенчиво поглядывал на меня в алмазный лорнет, укрепленный на украшенной филигранью ручке.
Обе дамы, крашеные блондинки не первой молодости, кружили по залу, шумно восхищаясь галереей, балками и печью.
— Ну и громадина, — сказала Воллюс. — Когда вы начинаете ее топить?
— Пожалуй, мы сделаем это сегодня, — ответила я.
Мельм кивнул, потворствуя мне. Я ухватилась за этот кивок как утопающий за соломинку. Но Мельм и полюбил меня за ложь.
Кот вцепился когтями в ножку огромного стола.
— Голубчик! Как не стыдно! — прикрикнула на него Воллюс и натянула поводок.
— Смею заявить о своей невиновности, — послышался голос молодого человека.
Обернувшись, мы увидели в дверях на фоне дневного света и неожиданно хлынувшего дождя двух офицеров.
Тот, что был повыше ростом и имел чин квинтарка, отошел чуть в сторону; подобная скромность говорила о том, что этот человек наделен сильным эго или властью. Лица у обоих были гладко выбриты, а волосы отпущены по новой моде до самого воротника. Второй молодой человек, произнесший эти слова, был Вильс.
— Как видите, я привезла и старых друзей, — проговорила Воллюс с обычным лукавством в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78