Нет, он просто не мог сказать «да» — во всяком случае не так.
— Чарли? — Казалось, она где-то далеко-далеко.
— Может встретимся? — спросил он — и тут же возненавидел себя за слабость.
Ее голос заметно потеплел.
— У тебя?
Он окинул взглядом комнату, поморщился, увидев разбросанные повсюду книги и документы, и ответил:
— Нет, давай лучше в «Корабле» — примерно через час.
— А потом — к тебе?
— Посмотрим, — сказал Чарли. И обратил внимание, что она не вешала трубку до тех пор, пока он не повесил свою.
Потом он немного походил по комнате, нагнулся, поднял с пола тетрадь Каструни… и тут же швырнул ее на ковер, да так сильно, что она даже подпрыгнула. Куда к черту покатилась его жизнь? Когда же наступит мир и покой?
Конечно, он в основном предпочитал активный образ жизни, но нужно же человеку время от времени и отдохнуть хоть немножко?
Он быстро привел себя в порядок и уже собирался уходить на встречу с
Джилли, как вдруг сделал то, что было ему совершенно несвойственно. Можно сказать, совершил отчаянный поступок. Он достал из тайника сверток с краденым золотом и выбрал одну вещицу — крошечный золотой спичечный корбочек на тоненькой, филигранной работы золотой цепочке. Пусть это будет его прощальным подарком.
Да, конечно, не стоило бы этого делать, но… черт с ним! Вероятность того, что Джилли когда-нибудь столкнется со старым Котом Картером равнялась приблизительно одному шансу на миллион.
К тому времени как Трэйс был окончательно готов выходить, у него в запасе оставалось еще целых двадцать минут. Он снова открыл тетрадь Каструни и хмурясь принялся изучать колонки чисел.
347 н. э. — менее 20
327 — .. 25
Что ж, 347 минус 20 действительно составляло 327, а 327 минус 25 соответственно равнялось 302. И так далее. Но что означало "н. э. "? Нашей эры? (Вроде бы они проходили это в школе.) От рождества Христова?
«См. МС, 47».
Трэйс взял книгу Моргана Селби «Мои путешествия и открытия в Святой Земле» и нашел 47-ю страницу. Оказалось, что Каструни ничего не оставлял на волю случая: информация, которую он хотел передать — или по крайней мере та, что больше всего интересовала самого Каструни — была четко отмечена на полях жирными линиями. Ими были испещрены почти все поля на страницах 47 и 48, а некоторые слова и фразы были даже целиком обведены чернилами.
Отрывок оказался длинным и касался какого-то «утраченного» писания, писания столь богохульного (это показалось Трэйсу каким-то противоречием в терминах), что его так никто и не осмелился напечатать. Откуда автор книги почерпнул подобную информацию не сообщалось, но предполагаемое содержание утраченного писания все же приводилось:
СОГЛАСНО писанию Иисус проклял Капернаум, Вифсаиду и Хоразин. Совсем
недавно специалисты по оккультным наукам и дьяволистике в основном
сошлись на том, что местом рождения антихриста должен стать Хоразин.
Как это следует понимать, учитывая то, что Хоразин на протяжение вот
уже четырнадцати столетий стоит в развалинах, совершенно неясно. Но с
географической точки зрения оккультисты совершенно правы. Единственное
в чем они ошибаются так это в своих хронологических выкладках.
Поскольку, в соответствии с поверьями местных жителей, Хоразин,
расположенный на берегу Галилейского моря, уже БЫЛ местом рождения
антихриста.
В утраченном писании (по моим данным) говорится следующее:
На самом деле в озере «потонули» не все гадаринские свиньи — по
крайней мере одна из них уцелела. Легион бесов поначалу вошедших в
захлебнувшихся животных перебрался в уцелевшую свинью, которую
впоследствии Демогоргон, посланец Сатаны оплодотворил семенем
самого дьявола. И в тот момент когда Иисус умер на кресте, эта
свинья родила уродливого отпрыска в человеческом образе.
Когда ребенок немного подрос, его усыновила обитающая в
пустыне в окрестностях Хоразина ведьма. Мальчик "вещал на разные
голоса" и был одержим «многими демонами». Его приемная мать, женщина
довольно образованная и сведущая в некромантии, на основании
сказанного исходящими из приемыша голосами составила два текста
огромной демонической силы, один из которых обладал свойством
умилостивлять Демогоргона и самого дьявола, а другой — лишать их силы
и таким образом их изгонять. С помощью одного можно было
выпустить на волю все силы ада, с помощью другого — лишить Демогоргона
его могущества. Эти высеченные на каменнх плитах тексты, как и
вышеуказанное «писание» считаются утраченными, хотя в действительности
в одном из редких гностических обрядов изгнания «беса» применяется
«заклинание» или «заклятие» предположительно палестинского
происхождения, которое во всех отношениях можно считать заимствованным
с так называемого второго — «изгоняющего» — Хоразинского камня.
Что же касается Аба, сына Демогоргона (или, вернее, сына Сатаны —
антихриста), то в молодости он половину времени бывал безумен, а
половину пребывал в здравом рассудке. Приемная мать использовала его в
качестве оракула и неплохо зарабатывала на его предсказаниях.
Несмотря на то, что он был калекой и левая нога его была усохшей, он
прижил с приютившей его ведьмой множество детей, хотя все они были
ужасны на вид и умирали уже наутро первого же дня своей жизни. Аб все
рос и мужал, но по-прежнему сожительствовал со своей приемной
матерью-ведьмой. По мере же того как она начала стариться, похоть его
становилось только еще более ненасытной. Когда старухе исполнилось
семьдесят семь лет в припадке безумной похоти, продолжавшемся несколько
дней и ночей подряд, Аб замучал ведьму до смерти и жители Хоразина
нашли ее тело с промежностью разорванной так, будто она пала жертвой
какого-то животного, после чего Абу пришлось искать убежища в пустыне,
где он впоследствии и жил отшельником, совершенствуясь в черной магии.
Далее ему приписывают совершение великого множества
преступлений, включая похищения девушек и женщин, с последующим их
убийством, убийства животных, зачастую совершаемые таким ужасным
способом, что лучше его даже не описывать, осквернение святынь и разные
прочие злодеяния. Считается, что он, как и прочие библейские персонажи
до него, прожил необычайно долгую жизнь, а именно 347 лет!
Обстоятельства его смерти, документально никак не зафиксированные, тоже
легли в основу легенды: согласно сохранившемуся с незапамятных времен
преданию в 347 году н. э. в ночь, когда разыгралась ужасная гроза, Аб
явился в Хоразин и наложил заклятие на трех молодых людей. Результаты
этого заклятия — и, что, возможно, еще более важно, его цель —
неизвестны, но в ту же ночь жители
покинули город, вернувшись обратно лишь через несколько недель.
После этого на протяжение ста пятидесяти лет город постепенно
приходил в упадок и в конце концов совершенно опустел. В последующие
столетия здесь останавливались на ночлег лишь кочевые племена, а
постоянных обитателей так и не появилось. Когда я сам оказался там,
моим глазам предстали лишь развалины и совершеннейшее запустение.
Кочевник, поведавший многое из изложенного выше, вообще отказался
входить на территорию города и остался ждать меня за его
пределами. Он объяснил свое поведение тем, что место это проклято.
Таким образом, совершенно ясно, что пророчество Иисуса
исполнилось: воистину "Горе тебе, Хоразин! "
Трэйс еще раз пробежал глазами текст. Наиболее запомнились ему слова «Хоразинский камень», «усохшая левая нога», "347 н. э. ", «гроза» и слово «трех» во фразе «трех молодых людей».
По словам Каструни получалось, что Джордж Гуигос также взял с собой в Хоразин в ту ночь в 1936 году трех молодых людей. А потом еще эта дата, 347 год н. э. — кажется, дата смерти Аба? Тем не менее, Селби утверждает, что документальных сведений о смерти Аба нет…
Трэйс взглянул на часы. Пора на встречу с Джилли. С разгадкой тайны придется повременить. Но одно ему было ясно: раз уж он все-таки взялся за это дело, то непременно доведет его до конца. Чего Трэйс совершенно выносил, так это неразгаданных тайн…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Трэйс наконец появился в «Корабле», Джилли уже дожидалась его; какие-то двое незнакомых разудалых парней клеились к ней у стойки бара, что было вполне нормально: в пабе всегда было полно всякой богемы, голубых и ирландцев из Кроуч-Энда и Хорнси. Трэйс избавил Джилли от их заигрываний, взял выпивку — виски для себя и джин с тоником для нее — и отвел ее в только что освободившийся кабинет, который неожиданно покинули занимавшие его до этого четверо панков с торчащими во все стороны раскрашенными волосами и вразвалочку вышли из паба, громко стуча огромными башмаками на толстенной подошве.
Он не стал терять времени и начал прямо с подарка. Увидев, что он ей преподнес, она ошеломленно вытаращила глаза. Потом открыла крышечку золотого коробка и заглянула внутрь. Трэйс не подумал об этом, но там к счастью все равно ничего не оказалось. Оказывается, миниатюрный коробок мог служить заодно и медальоном.
— Я могу вставить туда твою маленькую фотографию, — сказала она. — А цепочка как раз такой длины, что коробок будет висеть у меня между грудями. И получится, что ты как бы все время касаешься меня.
Трэйс понял: или теперь, или никогда.
— Джилли, я пас.
Она в это время как раз аккуратно прятала его подарок в сумочку, но, услышав его слова медленно подняла голову и недоуменно посмотрела на него.
— Ты… что?
— Это тебе на прощание, — сказал он. — Так что можешь вставить туда фотографию кого-нибудь другого. Не гожусь я для оседлой жизни, Джилли.
Она медленно переваривала услышанное, затем заметила:
— Ты одной рукой даешь, а другой отбираешь.
— Мы же договаривались, что не будем прирастать друг к другу, — не удержался, чтобы не напомнить он. — Но, если мы и дальше будем вместе, то прирастем так, что просто удушим друг друга. Понимаешь, хоть я и занимался с тобой любовью, но я тебя не люблю.
Она же, будто не слыша его и просто продолжая разговор, заметила:
— Знаешь, я часто задумывалась — чем же ты меня так привлекаешь? Ведь ты мне очень нравишься. Но, будь я проклята, если знаю почему. В общем-то, ты не такой уж симпатичный — слишком худой, да и в постели так себе.
Просто, наверное, ты… Какой-то таинственный, что ли?
— Ты имеешь в виду непонятный?
— Да, наверное дело в этом, — согласилась она. — Непонятный. — Трэйс почувствовал, что она готова подняться и уйти. Она снова заглянула ему в лицо.
— Чарли, а ты уверен?
— Да, — кивнул он. И тут все еще не дававшие ему покоя мысли о Каструни, побудили его приукрасить свою ложь. — Понимаешь, у меня есть подружка в Париже. И мы с ней каждый год летом отдыхаем в Греции. Я должен встретиться с ней в Афинах, а потом мы отправимся куда-нибудь на острова. На неделю там, или на две. Мне просто не хотелось потом изворачиваться и врать тебе насчет того, куда я исчез, вот я…
— А когда вернешься.. ? — Она встала и взглянула на него в упор. Ноздри ее раздувались, а прищуренные глаза превратились в щелочки. Такой он ее еще никогда не видел.
— Не стоит, Джилли, — качая головой сказал он.
— Ладно, буду хранить твой подарок, — сказала она. — Всегда. Он будет напоминать мне о тебе.
— Спасибо. — Он просто не знал, что еще сказать.
— И напоминать о том, как легко ошибиться в человеке.
— Джилли, я…
— Да пошел ты! — беззлобно сказала она, повернулась и растворилась в толпе посетителей.
Трэйс допил свое виски, постарался успокоиться, погрузившись В СЕБЯ, и постепенно начал чувствовать себя лучше. Наверное, примерно такие ощущения испытывает человек, с которого сняли наручники, подумал он. Подойдя к стойке он заказал еще порцию. А потом, стоя со стаканом в руке, рассеянно покачивая им, и позволяя шуму паба омывать его со всех сторон, он вдруг понял, что за ним кто-то наблюдает. Какой-то человек, пристроившийся у самого дальнего конца бара — там, где стойка смыкалась со стеной.
Трэйс сначала взглянул на него лишь уголком глаза, а затем решился взглянуть на него открыто. Но всего лишь раз. Этого было вполне достаточно. Лицо незнакомца мгновенно отпечаталось у Трэйса в памяти так, что позже на досуге он мог внимательно рассмотреть его и отправить в один из ящичков своего мысленного архива.
Незнакомец сидел нееестественно прямо, будто кол проглотил. Одет он был в дорогой костюм, да и сам производил весьма внушительное впечатление. На вид ему было где-то между сорока пятью и пятьюдесятью пятью, голову украшала серо-стального цвета шевелюра, глаза отливали голубизной, а кожа была удивительно чистой и бледной. Он был не так худ, как Трэйс, зато чуть выше его ростом, и вид у него был какой-то замкнутый, неприветливый — даже скорее неприступный — а его речь, когда он отвел взгляд от Трэйса, чтобы заказать у бармена еще порцию бренди, оказалось исключительно правильной, как у настоящего итонца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Чарли? — Казалось, она где-то далеко-далеко.
— Может встретимся? — спросил он — и тут же возненавидел себя за слабость.
Ее голос заметно потеплел.
— У тебя?
Он окинул взглядом комнату, поморщился, увидев разбросанные повсюду книги и документы, и ответил:
— Нет, давай лучше в «Корабле» — примерно через час.
— А потом — к тебе?
— Посмотрим, — сказал Чарли. И обратил внимание, что она не вешала трубку до тех пор, пока он не повесил свою.
Потом он немного походил по комнате, нагнулся, поднял с пола тетрадь Каструни… и тут же швырнул ее на ковер, да так сильно, что она даже подпрыгнула. Куда к черту покатилась его жизнь? Когда же наступит мир и покой?
Конечно, он в основном предпочитал активный образ жизни, но нужно же человеку время от времени и отдохнуть хоть немножко?
Он быстро привел себя в порядок и уже собирался уходить на встречу с
Джилли, как вдруг сделал то, что было ему совершенно несвойственно. Можно сказать, совершил отчаянный поступок. Он достал из тайника сверток с краденым золотом и выбрал одну вещицу — крошечный золотой спичечный корбочек на тоненькой, филигранной работы золотой цепочке. Пусть это будет его прощальным подарком.
Да, конечно, не стоило бы этого делать, но… черт с ним! Вероятность того, что Джилли когда-нибудь столкнется со старым Котом Картером равнялась приблизительно одному шансу на миллион.
К тому времени как Трэйс был окончательно готов выходить, у него в запасе оставалось еще целых двадцать минут. Он снова открыл тетрадь Каструни и хмурясь принялся изучать колонки чисел.
347 н. э. — менее 20
327 — .. 25
Что ж, 347 минус 20 действительно составляло 327, а 327 минус 25 соответственно равнялось 302. И так далее. Но что означало "н. э. "? Нашей эры? (Вроде бы они проходили это в школе.) От рождества Христова?
«См. МС, 47».
Трэйс взял книгу Моргана Селби «Мои путешествия и открытия в Святой Земле» и нашел 47-ю страницу. Оказалось, что Каструни ничего не оставлял на волю случая: информация, которую он хотел передать — или по крайней мере та, что больше всего интересовала самого Каструни — была четко отмечена на полях жирными линиями. Ими были испещрены почти все поля на страницах 47 и 48, а некоторые слова и фразы были даже целиком обведены чернилами.
Отрывок оказался длинным и касался какого-то «утраченного» писания, писания столь богохульного (это показалось Трэйсу каким-то противоречием в терминах), что его так никто и не осмелился напечатать. Откуда автор книги почерпнул подобную информацию не сообщалось, но предполагаемое содержание утраченного писания все же приводилось:
СОГЛАСНО писанию Иисус проклял Капернаум, Вифсаиду и Хоразин. Совсем
недавно специалисты по оккультным наукам и дьяволистике в основном
сошлись на том, что местом рождения антихриста должен стать Хоразин.
Как это следует понимать, учитывая то, что Хоразин на протяжение вот
уже четырнадцати столетий стоит в развалинах, совершенно неясно. Но с
географической точки зрения оккультисты совершенно правы. Единственное
в чем они ошибаются так это в своих хронологических выкладках.
Поскольку, в соответствии с поверьями местных жителей, Хоразин,
расположенный на берегу Галилейского моря, уже БЫЛ местом рождения
антихриста.
В утраченном писании (по моим данным) говорится следующее:
На самом деле в озере «потонули» не все гадаринские свиньи — по
крайней мере одна из них уцелела. Легион бесов поначалу вошедших в
захлебнувшихся животных перебрался в уцелевшую свинью, которую
впоследствии Демогоргон, посланец Сатаны оплодотворил семенем
самого дьявола. И в тот момент когда Иисус умер на кресте, эта
свинья родила уродливого отпрыска в человеческом образе.
Когда ребенок немного подрос, его усыновила обитающая в
пустыне в окрестностях Хоразина ведьма. Мальчик "вещал на разные
голоса" и был одержим «многими демонами». Его приемная мать, женщина
довольно образованная и сведущая в некромантии, на основании
сказанного исходящими из приемыша голосами составила два текста
огромной демонической силы, один из которых обладал свойством
умилостивлять Демогоргона и самого дьявола, а другой — лишать их силы
и таким образом их изгонять. С помощью одного можно было
выпустить на волю все силы ада, с помощью другого — лишить Демогоргона
его могущества. Эти высеченные на каменнх плитах тексты, как и
вышеуказанное «писание» считаются утраченными, хотя в действительности
в одном из редких гностических обрядов изгнания «беса» применяется
«заклинание» или «заклятие» предположительно палестинского
происхождения, которое во всех отношениях можно считать заимствованным
с так называемого второго — «изгоняющего» — Хоразинского камня.
Что же касается Аба, сына Демогоргона (или, вернее, сына Сатаны —
антихриста), то в молодости он половину времени бывал безумен, а
половину пребывал в здравом рассудке. Приемная мать использовала его в
качестве оракула и неплохо зарабатывала на его предсказаниях.
Несмотря на то, что он был калекой и левая нога его была усохшей, он
прижил с приютившей его ведьмой множество детей, хотя все они были
ужасны на вид и умирали уже наутро первого же дня своей жизни. Аб все
рос и мужал, но по-прежнему сожительствовал со своей приемной
матерью-ведьмой. По мере же того как она начала стариться, похоть его
становилось только еще более ненасытной. Когда старухе исполнилось
семьдесят семь лет в припадке безумной похоти, продолжавшемся несколько
дней и ночей подряд, Аб замучал ведьму до смерти и жители Хоразина
нашли ее тело с промежностью разорванной так, будто она пала жертвой
какого-то животного, после чего Абу пришлось искать убежища в пустыне,
где он впоследствии и жил отшельником, совершенствуясь в черной магии.
Далее ему приписывают совершение великого множества
преступлений, включая похищения девушек и женщин, с последующим их
убийством, убийства животных, зачастую совершаемые таким ужасным
способом, что лучше его даже не описывать, осквернение святынь и разные
прочие злодеяния. Считается, что он, как и прочие библейские персонажи
до него, прожил необычайно долгую жизнь, а именно 347 лет!
Обстоятельства его смерти, документально никак не зафиксированные, тоже
легли в основу легенды: согласно сохранившемуся с незапамятных времен
преданию в 347 году н. э. в ночь, когда разыгралась ужасная гроза, Аб
явился в Хоразин и наложил заклятие на трех молодых людей. Результаты
этого заклятия — и, что, возможно, еще более важно, его цель —
неизвестны, но в ту же ночь жители
покинули город, вернувшись обратно лишь через несколько недель.
После этого на протяжение ста пятидесяти лет город постепенно
приходил в упадок и в конце концов совершенно опустел. В последующие
столетия здесь останавливались на ночлег лишь кочевые племена, а
постоянных обитателей так и не появилось. Когда я сам оказался там,
моим глазам предстали лишь развалины и совершеннейшее запустение.
Кочевник, поведавший многое из изложенного выше, вообще отказался
входить на территорию города и остался ждать меня за его
пределами. Он объяснил свое поведение тем, что место это проклято.
Таким образом, совершенно ясно, что пророчество Иисуса
исполнилось: воистину "Горе тебе, Хоразин! "
Трэйс еще раз пробежал глазами текст. Наиболее запомнились ему слова «Хоразинский камень», «усохшая левая нога», "347 н. э. ", «гроза» и слово «трех» во фразе «трех молодых людей».
По словам Каструни получалось, что Джордж Гуигос также взял с собой в Хоразин в ту ночь в 1936 году трех молодых людей. А потом еще эта дата, 347 год н. э. — кажется, дата смерти Аба? Тем не менее, Селби утверждает, что документальных сведений о смерти Аба нет…
Трэйс взглянул на часы. Пора на встречу с Джилли. С разгадкой тайны придется повременить. Но одно ему было ясно: раз уж он все-таки взялся за это дело, то непременно доведет его до конца. Чего Трэйс совершенно выносил, так это неразгаданных тайн…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Трэйс наконец появился в «Корабле», Джилли уже дожидалась его; какие-то двое незнакомых разудалых парней клеились к ней у стойки бара, что было вполне нормально: в пабе всегда было полно всякой богемы, голубых и ирландцев из Кроуч-Энда и Хорнси. Трэйс избавил Джилли от их заигрываний, взял выпивку — виски для себя и джин с тоником для нее — и отвел ее в только что освободившийся кабинет, который неожиданно покинули занимавшие его до этого четверо панков с торчащими во все стороны раскрашенными волосами и вразвалочку вышли из паба, громко стуча огромными башмаками на толстенной подошве.
Он не стал терять времени и начал прямо с подарка. Увидев, что он ей преподнес, она ошеломленно вытаращила глаза. Потом открыла крышечку золотого коробка и заглянула внутрь. Трэйс не подумал об этом, но там к счастью все равно ничего не оказалось. Оказывается, миниатюрный коробок мог служить заодно и медальоном.
— Я могу вставить туда твою маленькую фотографию, — сказала она. — А цепочка как раз такой длины, что коробок будет висеть у меня между грудями. И получится, что ты как бы все время касаешься меня.
Трэйс понял: или теперь, или никогда.
— Джилли, я пас.
Она в это время как раз аккуратно прятала его подарок в сумочку, но, услышав его слова медленно подняла голову и недоуменно посмотрела на него.
— Ты… что?
— Это тебе на прощание, — сказал он. — Так что можешь вставить туда фотографию кого-нибудь другого. Не гожусь я для оседлой жизни, Джилли.
Она медленно переваривала услышанное, затем заметила:
— Ты одной рукой даешь, а другой отбираешь.
— Мы же договаривались, что не будем прирастать друг к другу, — не удержался, чтобы не напомнить он. — Но, если мы и дальше будем вместе, то прирастем так, что просто удушим друг друга. Понимаешь, хоть я и занимался с тобой любовью, но я тебя не люблю.
Она же, будто не слыша его и просто продолжая разговор, заметила:
— Знаешь, я часто задумывалась — чем же ты меня так привлекаешь? Ведь ты мне очень нравишься. Но, будь я проклята, если знаю почему. В общем-то, ты не такой уж симпатичный — слишком худой, да и в постели так себе.
Просто, наверное, ты… Какой-то таинственный, что ли?
— Ты имеешь в виду непонятный?
— Да, наверное дело в этом, — согласилась она. — Непонятный. — Трэйс почувствовал, что она готова подняться и уйти. Она снова заглянула ему в лицо.
— Чарли, а ты уверен?
— Да, — кивнул он. И тут все еще не дававшие ему покоя мысли о Каструни, побудили его приукрасить свою ложь. — Понимаешь, у меня есть подружка в Париже. И мы с ней каждый год летом отдыхаем в Греции. Я должен встретиться с ней в Афинах, а потом мы отправимся куда-нибудь на острова. На неделю там, или на две. Мне просто не хотелось потом изворачиваться и врать тебе насчет того, куда я исчез, вот я…
— А когда вернешься.. ? — Она встала и взглянула на него в упор. Ноздри ее раздувались, а прищуренные глаза превратились в щелочки. Такой он ее еще никогда не видел.
— Не стоит, Джилли, — качая головой сказал он.
— Ладно, буду хранить твой подарок, — сказала она. — Всегда. Он будет напоминать мне о тебе.
— Спасибо. — Он просто не знал, что еще сказать.
— И напоминать о том, как легко ошибиться в человеке.
— Джилли, я…
— Да пошел ты! — беззлобно сказала она, повернулась и растворилась в толпе посетителей.
Трэйс допил свое виски, постарался успокоиться, погрузившись В СЕБЯ, и постепенно начал чувствовать себя лучше. Наверное, примерно такие ощущения испытывает человек, с которого сняли наручники, подумал он. Подойдя к стойке он заказал еще порцию. А потом, стоя со стаканом в руке, рассеянно покачивая им, и позволяя шуму паба омывать его со всех сторон, он вдруг понял, что за ним кто-то наблюдает. Какой-то человек, пристроившийся у самого дальнего конца бара — там, где стойка смыкалась со стеной.
Трэйс сначала взглянул на него лишь уголком глаза, а затем решился взглянуть на него открыто. Но всего лишь раз. Этого было вполне достаточно. Лицо незнакомца мгновенно отпечаталось у Трэйса в памяти так, что позже на досуге он мог внимательно рассмотреть его и отправить в один из ящичков своего мысленного архива.
Незнакомец сидел нееестественно прямо, будто кол проглотил. Одет он был в дорогой костюм, да и сам производил весьма внушительное впечатление. На вид ему было где-то между сорока пятью и пятьюдесятью пятью, голову украшала серо-стального цвета шевелюра, глаза отливали голубизной, а кожа была удивительно чистой и бледной. Он был не так худ, как Трэйс, зато чуть выше его ростом, и вид у него был какой-то замкнутый, неприветливый — даже скорее неприступный — а его речь, когда он отвел взгляд от Трэйса, чтобы заказать у бармена еще порцию бренди, оказалось исключительно правильной, как у настоящего итонца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46