Вупи Накамура; впрочем, можете включить экран и описать ему мое лицо, он, я думаю, быстро… Мистер Бо, добрый день. Включите, пожалуйста, экран. Добрый день еще раз. Спасибо, я тоже очень рада (у него лицо совершенно нормального человека, даже мягкого. Господи, да ему как минимум пятьдесят пять. Какой-то нипповский вид, живо себе представляю, как в начале сороковых он выращивал на себе цветочки и пел под воксер гимны о свободе искусства). Иллинойс, спасибо, прекрасен, но я бы хотела сразу по делу, простите. Мистер Бо, я до сих пор не верю, что говорю то, что говорю, – но я готова попробовать сниматься на вашей студии. У меня есть тому множество причин, ни одну из которых я не склонна в данный момент вам объяснять (главная из них – мне все-таки очень, очень страшно жить… и очень, очень тоскливо). Только, ради бога, не ставьте себе в заслугу тонкие намеки на возможность шантажа. Вам удалось безумно меня напугать, это правда; все потому, что я не сразу задумалась о том, как сильно и основательно я на самом деле устала от бизнеса. Но, знаете ли, с малых лет страх не задерживался в моей душе надолго. Переваривался в адреналин и ярость. (Что это стоит у него за спиной? Я почти уверена, что это скелет какого-то животного; какая гадость! И это на студии, где зоусы… Наверное, синтетический. Но все равно – какая гадость! Черные у них там, в Кэмбрии, шуточки, ничего себе.) Я решила, что – если бы вы все-таки попытались послать наши милые сеты моим, скажем, работодателям – я бы плюнула на все и потащила вас в суд (и точно проиграла бы, точно; но сейчас – голос не дрогнет, ибо – говорит и показывает адреналин); мало того – меня бы вряд ли уволили – я ценнейший, знаете ли, кадр. Двусмысленная ситуация, да; но с другой стороны – а что плохого в репутации sexy beast? (Все. Клиенты смотрят на тебя так, как будто хотят спросить: «Интересно, а с настоящей, скажем, собакой она когда-нибудь…?») Кроме того, я очень хорошо смотрюсь на этих сетах, а вот вы – не очень; в конце концов, секс в нашей стране ненаказуем, в отличие от нарушения прав личности, распространения и производства нелегальной порнографии, изнасилования и попыток шантажа. Из моей последней фразы вы вполне между тем можете понять, что расклад карт на руках несколько переменился. (Интересно, понимает ли он, какой блефовщицей я себя чувствую? Слушает, по крайней мере, без улыбки и терпеливо, не перебивает.) У меня нет поводов бояться вас, мистер Бо; так сказать, вы всего-навсего колода карт. Но у вас между тем есть поводы бояться меня. Поэтому, возвращаясь к нашей главной теме: я готова сменить карьеру и стать порноактрисой, благо эта профессия ничуть не хуже любой другой (ох, хорошо бы я это почувствовала хоть на пять минут… хоть на три…). Я даже готова пойти не в приличную и уважаемую ванильную студию, но в ваш притончик – во-первых, потому, что, как вы тонко подметили, я люблю зоусов и способна в работе с ними давать прекрасный бион; во-вторых, потому, что для вас, в силу указанного обстоятельства, я – бесценный алмаз, для ванильной же студии я – еще одна легко возбудимая девочка, таких хватает. А будучи бесценным алмазом и при этом человеком, готовым потащить вас в суд, я намерена сама диктовать условия наших отношений (полжизни за откашляться!). Итак: я получаю у вас столько же, сколько получала до переезда в Иллинойс, случившегося по вашей милости. Добавьте к чистой сумме моей зарплаты стоимость соцпакета – что-то подсказывает мне, что ваша компания не страхует здоровье, не спонсирует процедуры пролонгирования и не открывает пенсионных фондов своим сотрудникам (АС, правда, тоже не спонсировали пролонгирование, каждый месяц как одну копеечку двести долларов платила из своего кармана за укольчик, – три дополнительных недели «возраста активности» каждый раз, два полных года успела зарезервировать себе на будущее, пока из-за вас, сук, не пропустила месяц и в результате четыре недели не потеряла из уже накопленного. Но вы этого не знаете, слава богу). Дальше. Я работаю под своим именем – Вупи Накамура. Никаких сценических «Джангл Квин». Если я решила менять карьеру, я буду гордиться этой карьерой, поверьте мне (и тогда, может быть, я тоже себе поверю). Третье. Я ни под каким предлогом не делаю морф. Я хочу и буду сниматься с зоусами, да, но сама я искренне желаю остаться вполне гладкокожей женщиной. Это не подлежит обсуждению. В отличие от следующего пункта, который вполне обсуждению подлежит: каким образом мы собираемся промоутировать мои фильмы? Я хочу гарантий того, что через полгода половина населения этой страны будет обливаться потом от одного упоминания моего имени.
Глава 20
– Каэтан, мне каждый раз хочется спросить, что ты уронил.
– А мне каждый раз хочется напомнить тебе, что с неверующих на том свете будут живьем сдирать кожу. А это, наверное, больно.
– Если они не собираются снимать это на пленку, то их поведение находится вне сферы интересов нашего отдела.
– Ты же араб, в конце концов!
– А ты мексиканец, в конце концов! Я же не требую, чтобы ты ловил бабочек на прокорм Кецал… Кецал-кому-то!
– Ке-цаль-ко-ат-лю! Невежда!
– Мракобес!
Смешно, и я смеюсь. Какой хороший мальчик, и как мне жалко, что не удается – и не удастся, видно, никогда – его с собою привести к Аллаху. Я думаю, что в вере он бы был таким же, как в работе, – верным, чистым, слегка наивным рыцарем; он был бы прекрасным мусульманином – не то что его наставник – старый, каждый день молящий Аллаха о прощении – и в целом не питающий надежд ни на прощение, ни на вечный рай, ни даже на спокойную кончину, «достойную», как любят говорить мои собратья по вере.
– Садись, пожалуйста, у нас есть минут двадцать, потом мне выезжать.
С грохотом едет ко мне на стуле, с трудом помещает длинные ноги под моим столом. У меня три сета, два принесли, скопировав, агенты, третий я сам купил на улице – показать мальчику разницу, пусть начнет понимать, чем снафф – ну, или, по крайней мере, то, что выдают за снафф и за что мы платим столько, что сказать страшно, отличается от подделки с надписью «100% REAL!!!», продающейся на каждом углу. Я совершенно не сомневаюсь, что принесенные агентами два сета – голяк, хотя поданы они очень грамотно: никакой обложки, нет трейд-марков внутри, нет дат на пленке, ничего нет; господи, твоя воля, сколько же денег у нас уходит на заказы этих невыносимых фальшивок! Агенты заказывают то на той, то на другой студии примерно раз в месяц, ротация таких «клиентов» огромна, по молодости даже я один раз ходил; что просил, не помню уже, но мы тогда были такими наивными зайками… Кажется, просил, чтобы мне записали изнасилование близнецов. В последнюю секунду, не выдержав ужаса, выпалил: «Взрослых!» Я сходил с ума тогда от того, что мы реально «заказываем» людей. Когда мне объясняли, как работает отдел, я бодро спросил: «И как мы отслеживаем съемку заказа?» Скиннер, тогда еще вполне молодой, посмотрел на меня, как на идиота. Я все понял и едва не умер там же, на месте. Правда, он долго успокаивал меня, объяснял, что за восемь лет существования отдела они еще ни разу не вышли на реальный снафф; что всегда дают подделку; что шансы найти студию, на которой тебе сделают настоящую вещь, стремятся к нулю… Я знал, что он помешан на снаффе, только за ним охотится, весь отдел по борьбе с нелегальной порнографией едва ли не на самотек пустил и только со снаффом возится, – но у меня все колотилось, и по лицу моему видно было, что я готов сейчас, немедленно, пулей вылететь из отдела и больше никогда сюда не возвращаться, и в целом, может, больше никогда не просыпаться даже в мире, где полицейский спокойно полицейскому сказал бы: о, шансов, что по нашему заказу замучают реального ребенка, почти что нет; не стоит волноваться… И Скиннер подошел ко мне тогда, взял за плечи жестко, по-отцовски, усадил на вытертый диван и объяснил мне, что «один за всех» – не принцип дружбы глупых мушкетеров, но принцип, по которому один ребенок расстается с жизнью ради сотни других, которых умучают гады, если мы не выйдем на них как можно скорее… И я все понял, но потом болел от ужаса как минимум неделю – и каждый раз, когда нам приносили очередной заказанный сет, я, перед тем как посмотреть его, накатывал на руку «глубокую апатию» или «рабочий азарт», чтобы не выскочило сердце и не стошнило, стоит лишь подумать, что эта девочка передо мной действительно обмотана кэпэшкой и кто-то держит палец на пульте управления взрывом.
И когда Зухраб к нам пришел, я долго подготавливал себя (и Зухраба) к большому разговору о том, как мы получаем эти три-четыре сета в месяц, и ждал, что мне придется в какой-то момент взять его за плечи крепко, по-отцовски, и объяснить… Но вовсе не пришлось, и я был, если честно, очень сильно напуган тем, что вот – передо мною стоит человек, которого не волнует, «как мы отслеживаем процесс съемки». Какое-то время я думал, что он – абсолютное чудовище, одержимое карьерным рвением и ничего не различающее сквозь него, и только после пары недель совместной работы догадался: он просто не думает об этом. У него, кажется, элементарно не хватает воображения, он вообще не может себе представить всех этих мальчиков, девочек… То есть он слышит все, что я ему говорю, он понимает головой, но вот ощущения, что это в реальности происходит, – нет у него, как у меня нет, когда я смотрю, скажем, кадры трагедии в Пало-Альто. Наверное, это большое счастье. Он такой бешеный рыцарь, азартный и сумасшедший; такой маленький ребенок, который рвется идти на войну, совершенно не понимая, что такое – война, а видя только стурм унд дранг, подвиги и геройство, и поэтому ничем не мучается, ничего не боится. Иногда такие маленькие дети вырастают, совершенно не изменяясь, и тогда получается наш коллега Дэн Ковальски, которого я почему-то искренне и глубоко… черт, да простыми словами – боюсь. Несмотря на нежность голоса и мягкость взгляда.
– Ау? Ты что – молился сейчас на сон грядущий?
– Я задумался, прости. У нас есть три свежих сета, ты готов?
Берет из коробки бион, пытается засунуть в декодер, я перехватываю его руку.
– Нет, дорогой, ты его на себя наденешь. Во-первых, это экзекутора, а не жертвы, а во-вторых – что за лютый непрофессионализм?
Морщится, но надевает. Я разрешаю ему прикрутить интенсивность на пятьдесят процентов и, пока он ходит к аппарату (пожалуй, самая дорогая из всех штучек, которыми набиты наши высокотехнологичные кабинеты), тупо смотрю на начинающийся вижуал. Это из Аризоны, агентский; мальчик лет четырнадцати, черноглазый, похоже, с примесью латинской крови, со сросшейся на переносице длинной бровью, страшно, истошно кричит – конвейерная лента по сантиметру вперед дыр-дыр, и ноги мальчика дыр-дыр под электропилу по сантиметру. В лучших традициях снаффа – или псевдоснаффа – в кадре видна рука с пультом управления, то ускоряющая, то замедляющая, то совсем останавливающая движение конвейера. Самое интересное: у мальчика полная эрекция. Самое неинтересное – она же. За спиной Зухраб издает длинный звук «ыыыы!» – накатал, значит, бион. Морда перекошена. То-то.
– По чему мы можем определить, что это подделка, Зухи?
– Эрекция?
– Ноль баллов. Эрекция случается.
– Шутишь!
– Нет. Посмотри учебники. Более веские причины, ну?
– Надо на анализ давать.
– Без анализа.
– Тени?
– Слушай, ты что-нибудь знаешь кроме «тени»? Вот сюда посмотри: тут кровь должна быть сплошным болотом, а она тонкой струйкой капает – кап-кап! кап-кап! Потому что эффект капания впечатляет клиента, и вижуалом, и на звуке. Я готов поспорить, что мы еще увидим этого мальчика не раз.
Мы часто видим на псевдоснаффе одних и тех же людей. Клиенты, по более чем понятным причинам, записями не обмениваются, так что такое трюкачество вполне безопасно.
– Но все равно – что надо сделать?
– На анализ.
– Именно.
Второй, тоже агентский сет – очень хороший: такое вполне может быть реалом: просто двадцатиминутка, женщину затаскивают в подворотню, насилуют, бьют; два биона – ее и одного из мужчин. Это не реал: просто потому, что этого слишком легко добиться с актерами, заказывать смысла нет.
– Почему это не реал, Зухи?
– Потому что это легко сделать с актерами?
– Именно. Но все равно – бионы на анализ.
– А зачем дают, кстати, ее бион? Клиент назвался мазохистом?
– Нам был нужен просто для точности анализа, вот он и попросил. А вообще, знаешь, в каком-то суде недавно дело шло: муж жену мучил знаешь как? Привязывал к кровати и навешивал бион с такой вот штукой. Жена орет – он любуется. Снимет бион, погладит-поцелует и опять навесит.
– Ни хрена себе изобретательность.
– Вот и он так думал. Радовался: никаких следов, и вообще неподсудное дело. А в законе, между прочим, уже три года написано: «причинение физических страданий, бла-бла, в том числе – с использованием бионных технологий». Так и сел.
– Лучше б бил, срок бы небось меньше вышел.
– Небось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61